Зеркало

Я просыпаюсь от назойливого жужжания будильника и, привычно нашарив заразу на прикроватном столике, трескаю по черепу. Будильник, обиженно хрюкнув, затыкается.

Со звонким щелчком отстегивается автоматическая медицинская манжетка, удерживающая иглу капельницы, и я поднимаюсь.

Начинается новый день.

Из соседней комнаты доносится негромкое бормотание головизора и стук тарелок. Катрин уже накрывает на стол.

Мне не хочется есть, но наши совместные посиделки и разговоры за завтраком стали традицией. Позже времени на «просто поболтать» не будет: интервью с известнейшими журналистами и ток-шоу-менами; лекции и семинары в Космошколе; встречи со светилами медицины, которые прилетают с самых далеких планет, чтобы посмотреть на диковинного уродца, монстра. На меня.

Я – первый зомби цивилизованного мира. Точнее, «воскрешенный». Доктора и генетики, занимавшиеся моим возвращением в мир живых, а также психологи, оказывавшие мне «помощь» в первые дни, считают, что «зомби» - омерзительный термин из идиотских страшилок прошлого. Не применимый к такому герою, как я.

Да-да, я герой. Или был им. А еще - командиром десантного космокатера, осуществившим около сорока успешных боевых операций на новые планетах, жители которых не желали добровольно вливаться в Альянс и на халяву получать блага цивилизации.

Помните поговорку: «Для охотника сороковой медведь – роковой»? Вот и для меня операция №40 на маленькой планетке с названием Медведь стала последней. Наш катер, подбитый в атмосфере допотопной лазерной пушкой местных партизан, загорелся и на полном ходу врезался в скалу. Разумеется, и десант, и команда погибли. Включая меня.

А потом какой-то дурак из военного госпиталя решил опробовать на мне новую вакцину, позволяющую воскресить человека без потери умственных и физических качеств. Более того, сделать этого самого человека практически бессмертным. А другой дурак – из Министерства Обороны – поставил свою визу на заявлении гения-медика. Меня, разумеется, никто не спросил.

Эксперимент удался. По крайней мере, с точки зрения всего мира. Но не с моей.

Я подхожу к зеркалу, которое Катрин по моей просьбе повесила в спальне, хотя психологи отговаривали. Но я настоял на своем. И теперь каждое утро подхожу к нему, чтобы посмотреть на нового себя.

Прошло уже больше полугода, но привыкнуть к тому, что я вижу, мне так и не удалось. Жуткие шрамы пересекают грудь, как пулеметные ленты; дырку в черепушке прикрывает титановая пластинка; обожженная кожа на лице натянута так, что видны мышцы; а стянутые в ниточку губы открывают жутковатый оскал кажущихся непропорционально длинными зубов. Красавец, что и говорить.

Зеленоватый трупный цвет того, что когда-то было моим лицом, Катрин ухитряется замазывать тональными кремами. Но очарования это мне не добавляет.

Да и запах – сладковатый, терпкий, похожий на запах прелой листвы в осеннем саду, - тоже никуда не девается. Даже Катрин, хотя и делает вид, что все в порядке, при возможности старается держаться с подветренной стороны.

Ах да, Катрин! Вы, наверное, подумали, что это моя жена или подруга? Слава богу, нет! Впрочем, от этого не легче. Катрин - медсестра, которую приставили ко мне, чтобы помогать «адаптироваться», ежевечерне делать клистиры, простите, защелкивать на запястье автоматическую манжетку с иглой, вводящей в мой организм питательную жидкость. За счет чего, я, собственно, и живу, точнее, функционирую. Код от манжетки знает только Катрин. И каждый день его меняет. Безопасность и секретность превыше всего. Еще бы – я же представляю такую огромную научную и военную ценность.

На мои лекции собираются курсанты и даже бывалые вояки – поучиться стратегии и тактике. На мне – первом подопытном образце - военврачи учатся создавать таких же «воскрешенных», которые станут бессмертной армией Альянса в грядущих битвах.

Но Катрин не только моя медсестра. Она – секретарь, визажист, помощник и друг. Единственный в моем новом, послесмертном мире.

Все, с кем мне приходилось сталкиваться последние полгода, даже ко всему привычные доктора и тренированные журналисты, не могут смотреть на меня дольше пары секунд. Люди пугаются, отводят взгляд. Но мне хватает этих мгновений, чтобы прочитать в глазах всего мира омерзение, граничащее с брезгливостью, а иногда и животный ужас. И что бы потом не говорили о моем героизме, о величайшем научном открытии, которым я (я!!!) должен гордиться, я знаю, что эти люди чувствуют ко мне на самом деле. Отвращение.

Глаза людей – мои настоящие зеркала. И они пугают меня гораздо больше, чем случайное отражение в стекле или этот кусок полированного металла в спальне.

Я размахиваюсь и бью изо всех сил. Зеркало со звоном осыпается на пол. Ничего, Катрин повесит новое.

Она единственная, кто не боится смотреть на меня. Единственная, кто меня понимает. Ее ведь тоже никто не спрашивал: хочет ли она быть моей нянькой. Приказали – и все.

За завтраком Катрин, с увлечением поглощая булочки с джемом, рассказывает о наших планах на сегодня. Утром – традиционная лекция в Космошколе; после ланча – интервью с каким-то очередным журналистом, желающим поведать миру о моих героических свершениях в прошлой жизни. А в пять часов – встреча со школьниками.

- Со школьникам? – я пугаюсь по-настоящему. – Но… Катрин… они же дети… а я…

- Понимаешь, - медсестра вздыхает, - я пыталась объяснить директору и учителям, что у тебя достаточно своеобразная внешность, и детям она может не понравиться…

- Это ты еще мягко выразилась, - бурчу я.

Девушка разводит руками:

- Они даже слушать меня не стали. Патриотическое воспитание, «Да здравствует Альянс на всех планетах!», дети так легко адаптируются и прочая чушь. Единственное, чего мне удалось добиться: чтобы твое выступление проходило в зале с приглушенным освещением. А трибуна стояла максимально далеко от зрительских рядов.

Катрин делает паузу, смущается, но потом собирается с духом и продолжает:

- Только не говори им про горящие катера и взрывающиеся танки, про все эти «с огромными потерями мы взяли высоту номер-хрен-знает-какой», а «мой лучший друг заживо сгорел в управляемом боевом трансформере».

- Я, может, и зомби, но не идиот! Но, черт… я же профессиональный военный, Катрин. Что еще я могу рассказать?

- Расскажи про поющие цветы на Анариде. И про синие скалы на Тесле, те, что на закате окрашиваются тремя лунами сначала в желтый, потом в алый, а потом в темно-зеленый цвет. Помнишь, ты рассказывал мне?

И она мягко касается тонкими пальчиками моей обожженной, зеленовато-бурой руки.

Она прикасается ко мне? Нет, не так! ОНА ПРИКАСАЕТСЯ КО МНЕ?!

Я смотрю на Катрин. Глаза в глаза. Всего две секунды. Потом она отводит взгляд и начинает щебетать о вечернем ток-шоу.

Я пытаюсь понять, что увидел в ее глазах, но не могу сконцентрироваться. Это была не жалость, не сочувствие. Не… не… не…

Встреча со школьниками прошла удачно, несмотря на все наши опасения. Во-первых, потому, что у идиотов-учителей хватило мозгов сделать все так, как просила Катрин. Во-вторых, малышей не позвали: только средне- и старшеклассников.

Конечно, пришлось поделиться парой боевых эпизодов. Но я старался не вдаваться в подробности. А если меня вдруг, по привычке, заносило, Катрин осторожно толкала меня ногой под столом.

Но большую часть времени я рассказывал ребятам о поющих цветах и синих скалах; о крыльегривах, летающих над огненными лесами; об огромных добрых рыбах, похожих на китов и окрашенных в девять цветов местной радуги.

Все было хорошо. Ребята слушали, затаив дыхание, задавали вопросы. Аплодировали, благодарили.

А потом директор вышла на сцену и, произнеся какие-то официальные слова о том, как они рады меня видеть, заявила:

- Теперь все желающие могут сфотографироваться на память с нашим отважным героем и первым воскрешенным.

И, подойдя к стене, щелкнула выключателем.

И я увидел их – ребятишек, которые все это время оставались для меня расплывчатыми тенями в полумраке. Так же, как и я для них.

- Выключите свет! – закричала, вскакивая, Катрин.

Но было уже поздно.

Они увидели меня. А я видел их глаза – мои настоящие зеркала. И в этих зеркалах отражался страх, омерзение, животный ужас.

Несколько ребят завыли в голос. Какая-то девочка упала в обморок. Тайком пробравшийся на встречу младшеклассник забился в истерике.

Не знаю, что было дальше. Катрин схватила меня за руку и потащила к выходу.

Я лежу на кровати и жду, когда Катрин защелкнет на локте автоматическую манжетку и введет код.

Мне хочется плакать, но мои слезные железы выгорели в том катере, который разбился о скалу на далекой планете под названием Медведь.

- Лучше бы я умер, - тихо произношу я куда-то в пространство.

- Нет, - пальцы Катрин сжимают мое запястье.

- Да, - отвечаю я, поворачиваясь к ней и глядя прямо в глаза. – Катрин, ты – мой единственный друг. Ты должна меня понять. Эта жизнь. Существование. Это очень больно. Невыносимо больно.

- Я тебя понимаю, - шепчет она, убирая манжету.

Потом встает со стула и выходит из комнаты. Но на пороге она останавливается и оборачивается. Всего на пару секунд.

Я лежу в темноте и жду. Воскрешенный организм, не получая привычной подпитки, сначала пытается бунтовать, посылая в мозг давно забытые сигналы о голоде и боли. Но они звучат как-то глухо, отдаленно, не мешая мне думать о том, что я увидел в глазах Катрин перед тем, как она вышла из комнаты.

Это была боль. Сильнее моей в сотню, нет, в тысячу раз. Потому что Катрин переживала не только то, что чувствует любой человек, теряя близкого друга. Но и ту боль, что жила в моей душе все это время.

Мою боль.

Значит ли это, что она… меня…

Я закрываю глаза.

Катрин – мое единственное, мое настоящее зеркало. Прости меня.

Надеюсь, на этот раз я умру насовсем.

Рассказ снят с рейтинга с оценкой +19 по просьбе автора

Похожие статьи:

Рассказы → Смерть им к лицу [18+]

Рассказы → Собачье печенье

Рассказы → Зомби_и_кальций

Рассказы → Обычный вечер

Рассказы → Гематоген