1
Луна едва заметно вздрогнула, из кратеров ее ударил пар. Ло увеличил мощность, и спутник Земли разлетелся на куски, оставив после себя мутное темно-зеленое облако.
— Здорово! — прошептал он, повернул ствол планетарной гаубицы на пятнадцать с половиной градусов, тщательно выставил вертикальный угол и, тихо угукая, совсем как большой довольный филин, нажал на спуск. Венера дернулась. Стала раздуваться, расти, пока не достигла размера Солнца. Ло подумал было расстроено — почему это она не взрывается? Потом сообразил, что планеты на самом деле уже нет и то большое и круглое, что от нее осталось — это просто пустой пыльный шар.
Шар стал медленно расплываться в стороны, превращаясь в бесформенное облако.
Тут мама позвала его ужинать, он встал с пола, отряхнул коленки, постучал по локтям, сбивая прилипшие, оставшиеся от взорванных планет, крошки и помчался в кухню.
В кухне мама стояла у плиты, держась одной парой рук за край стол, второй удерживая на весу огромный чан, из которого валил вкусно пахнущий фиолетовый дым. Папа-первый смотрел в иллюминатор, теребя себя за рог, папа-второй задумчиво ковырялся в чашке с салатом, вылавливая оттуда и тут же глотая личинки илуканских крокодилов. Папа-третий внимательно следил за его руками и, время от времени, когда папа-второй сильно увлекался и засовывал в чашку вторую пару рук, шлепал того ложкой по запястьям.
Младшая пара близнецов, сидя в углу стола, уже вовсю уплетали ужин. В их тарелках извивалось что-то склизкое, желтое и колючее, оно противно верещало, пыталось вырваться и уползти. Близнецы быстро орудовали ложками, ловко ловили вылезающих из тарелок и бросали их в рот.
Средняя пара близнецов тихо мутузила друг дружку задней парой ног, скрывая их под столом, стараясь, чтобы этого не увидели остальные. Лица их были спокойны, они улыбались и делали вид, что просто сидят и ждут свою порцию.
Старшей пары еще не было.
Ло сел за стол. Взял поданную мамой тарелку, наполненную густым пахучим варевом, с наслаждением, сразу через все четыре ноздри, втянул воздух, сглотнул выступившую слюну и начал есть.
— Ты отпустил? — спросила его мама, когда он закончил.
— Э-э… — протянул Ло, соображая — стоит ли говорить ей правду, и сможет ли она эту правду проверить. — Да.
— Врешь! — припечатала мама.
— Ну, мам, — заныл Ло. — Я хотел. Вот, честное слово, хотел. Я пытался.
Мама поставила чан, подошла к нему вплотную, обхватила руками, прижала к себе и стала говорить.
Она сказала, что люди — это не игрушки. Ну и что, что они, лоиане, их, людей, создали; и что, что параллельных вселенных столько, что исчезновение одного человека ничего не изменит, и никто этого вообще не заметит. Это не повод для того, чтобы притаскивать человека на корабль и делать с ним все, что вздумается.
Ло уже большой и должен понимать. Люди — живые существа. Пусть и недоразвитые. Они же в этом не виноваты. Их специально такими сделали. Это был эксперимент, долгий и трудный. И он удался. И теперь они, лоиане, не имеют никаких прав на результат своего эксперимента, и живут сами по себе, а люди сами по себе. Лоиане только приглядывают за ними. Время от времени.
Тут мама осеклась. Глаза ее потемнели, Ло вдруг понял, что она обо всем догадалась, и попытался ускользнуть, вывернувшись из ее рук, но был тут же пойман, водружен на стол, и вынужден был следующие четверть часа смотреть в залитые черным мамины глаза, на ее дергающийся от возмущения нос, дрожащие уши и слушать.
Мама ругала его. Она демонстрировала ему найденную в складках кожи Ло каменную песчинку, и говорила, что никогда, и ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах нельзя стрелять из альфа-пушки по планетам. Пусть даже в данной реальности на этих планетах никто не живет.
Ло кивал, со всем соглашался, обещал, что это было в последний раз, и что больше никогда и на за что, а если он посмеет еще раз, еще хоть малюсенький раз, они могут сварить его на обед, потому что ему и самому тяжело так расстраивать любимую маму. А нелюбимую он расстраивать не может, потому что ее у него нет. Вот папы у него три, и целых два из них нелюбимых, а мама почему-то одна, и вся, какая есть – любимая-прелюбимая. На этих словах мама расчувствовалась, глаза у нее стали опять розовыми, и она, конечно же, сразу его простила, и все разрешила, и тут же налила ему вторую, запрещенную две декады назад порцию, и пообещала сварить его любимой лапши, сделать салат из илуканских лилий, и, конечно же, нацедить пси-компот, и все это для него, ее Ло. Ни для младших близнецов, ни для средних и ни для старших, и уж тем более ни для пап, а все только для ее единственного Ло. Потом она его выпустила, он слопал порцию, тяжело спрыгнул на пол, и вприпрыжку, загребая на поворотах задней парой ног, ускакал в свою комнату. Там он завалился в корыто, и, опустившись на самое его дно, стал смотреть вверх сквозь зеленую толщу заполнителя.
Потом он уснул.
Проснулся Ло поздно ночью, встал, и, перевалившись через борт корыта, двинулся в сторону лаборатории, выполнять данное маме за ужином обещание.
2
Полина решила завоевать мир. Ну, не так чтобы весь, страну там, или город какой, нет — завоевать она хотела какую-нибудь совсем небольшую его, мира, часть. Свою комнату и кухню. Еще туалет. В идеале — всю квартиру.
Завоевать ее было нужно для того, чтобы беспрепятственно ходить по этой самой квартире туда, куда ей вздумается, а не так как она ходила сейчас — перебежками, останавливаясь и прислушиваясь, в любой момент готовая прыгнуть обратно в комнату. Чтобы ходить не только на кухню. Или в туалет, если повезет. Везло ей, кстати, не очень — в проклятом туалете постоянно кто-то был, поэтому в него она попадала крайне редко. Зато, когда попадала, сидела там долго, делала все тщательно и с запасом, так как следующий раз мог быть нескоро, а в банку, стоящую в ее комнате, еще поди попробуй попади.
У нее даже и план был. Настоящий. Злодейский.
Вынашивала она план долго, тщательно продумывала детали и периодически меняла средства и инструменты, подгоняя их под сменяющих друг друга соседей — они жили вместе с ней в большой пятикомнатной квартире, в которой она снимала свою крохотную восьмиметровую комнатку. Комната была узкая, длинная, вдоль обеих стен в ней стояли хозяйские книжные шкафы, до самого верха забитые тюками с хозяйской же одеждой, под потоком висел неизвестно чей велосипед, подоконник был заставленным чужими цветочными горшками. Для Полины и ее вещей места в ней едва хватало и, каждый раз, протискиваясь между пыльными тюками, заталкивая на верхнюю полку шкафа свернутую как попало постель, отламывая листья у некстати вдруг разросшейся розы, она тихо сатанела, сквозь зубы проклинала вечно занимающих сортир соседей, после чего доставала тетрадку со злодейским планом, кое-как влезала на узкий диван, втискиваясь между коробкой с банками и чемоданом с чужими старыми полотенцами, и начинала править детали, участников и декорации.
Для выполнения плана у Полины было все. Не было только самого главного — яда. Впрочем, яд обещал сделать один ее знакомый химик. Полина заняла денег и уплатила требуемую химиком непомерную сумму, и все свое свободное время проводила теперь в ожидании выполнения заказа. Лежа на узком диване, она представляла, как будет корчиться, проглотив ложку своего любимого, мерзко пахнущего на всю квартиру минтаем, супа, вредная Ида Семеновна; как, выпив стакан утреннего кефира, упадет, звонко стукнувшись затылком об пол, противный Павел Фомич; как вдруг подавятся, захлебнувшись бранными словами ее соседи через стенку, алкаши Василий и Тома, как они будут пытаться доползти до двери, бессильно шлепая по полу своими гадкими, вечно лезущими Полине под халат, руками; как упадет, держась за ненавистный смычок ненавистной скрипки толстая девушка, живущая в дальней комнате, упадет, вслед за выпущенным из руки стаканом с газировкой, в который она, Полина, нальет самую большую, самую концентрированную дозу сделанного химиком яда.
Она так увлекалась приятными картинами, что даже почти забывала про снившийся ей которую ночь подряд сон. В нем чудовищного вида существо, с четырьмя руками, бесчисленным количеством ног, и с растущими отовсюду, похожими на зонтики крыльями, хватало ее лапой, подносило к морде и начинало разглядывать по очереди то одной, то другой парой глаз. Бр-р. Наверняка это все от хронического недосыпа, думала она. С девяти вечера и до одиннадцати в квартире был скрипичный концерт; с двенадцати до четырех утра — выступление Васи и Томы; в пять часов вставала Ида Семеновна, топала на кухню, где с грохотом отламывала от замороженного брикета с рыбой пару тушек минтая — причем, судя по звуку, отрубала она их огромным двуручным топором, — швыряла их, опять же, судя по звукам, в огромный, с множеством стенок, котел, и по квартире начинал расползаться жуткий, щиплющий глаза, запах вареной рыбы.
От этого всего еще и не такое приснится.
Оно, чудовище, даже пыталось с ней заговорить. Полина помнила, что они даже успели перекинуться парой слов, но о чем именно говорили — забыла.
Вскоре, впрочем, заказ был выполнен. Полина принесла домой полную стеклянных, позвякивающих при ходьбе, пузырьков, коробку.
Дрожа от страха и оглядываясь, она пробралась на кухню, и вылила столовую ложку содержимого одного из пузырьков в пропахшую рыбой кастрюлю. Внимательно осмотрела пакеты с кефиром, выбрала тот, у которого почти вышел срок годности и шприцем, отчаянно дрожа, ввела туда ядовитую жидкость. Потом вылила половину склянки в открытую бутылку газировки, предназначенной для скрипачки, и, решив не мелочиться, опорожнила сразу два пузырька в бутылку с ледяной водой, из которой Вася с Томой по своему обыкновению запивали водку.
Потом она заперлась в туалете. Ее ужасно тошнило, тряслись руки, она подумала, что, наверное, надышалась этой гадости и теперь умрет. Ее вырвало — утренним молочным супом с лапшой, и кусочками ватрушки с повидлом — после чего сразу стало легче. Она на дрожащих ногах выползла в коридор, где встретила Иду Семеновну. Полине вдруг захотелось загородить ей дорогу на кухню и закричать: «Не пущу!». Что-то такое видимо промелькнуло у нее в глазах, потому что Ида Семеновна испуганно отшатнулась, и вдруг неожиданно быстро, на удивление проворно для своего непомерного веса, каким-то невероятным образом протиснулась мимо Полины, юркнула в туалет и закрыла дверь на щеколду. Полина потрогала дверь, подергала ручку, словно проверяя, действительно ли она заперта, сглотнула, пытаясь загнать поглубже в себя желание вернуться на кухню и избавиться от отравленных продуктов. Представила, как судорожно подергиваясь и изо всех сил стараясь не упасть в обморок, будет выливать из пакета кефир, булькать над раковиной газировкой, вычищать кастрюлю для рыбы, и смотреть, как вытекает из запотевшей бутылки для запивания вода. В этот время в кухню обязательно кто-нибудь заявится, ее увидят, и тогда придется что-то придумывать, объяснять и опять оправдываться. Сбегутся остальные, будут задавать свои бестактные вопросы, и ей нужно будет находить на них ответы. Она поняла, что это выше ее сил, и поплелась в свою комнату.
Там она, каким-то чудом ничего не задев, пробралась мимо коробок, и рухнула на диван, ударившись коленкой об угол чемодана с полотенцами. Схватилась за место ушиба и принялась плакать, жалея то ли себя, то ли приговоренных ею соседей.
Спать она не могла, и так и пролежала всю ночь, упершись боком в острый угол коробки. Ей было неудобно, ныло колено, но она не решалась пошевелиться, представляя, что сдвинувшись, спугнет своих потенциальных жертв.
Отпиликала скрипка, поорали и заткнулись Вася с Томой. Полине показалось, что она-таки задремала, потом раздался знакомый топот, удары топора, зашумела вода, и запахло рыбой. Прошлепал туда и обратно Павел Фомич, потом на кухне что-то тяжело упало, и Полина вскочила и бросилась из комнаты, по коридору, мимо свободного туалета, влетела в кухню и увидела лежавшее поперек помещения пузатое тело ненавистной рыбоедки. Лицо у той было почему-то зеленым, руки и торчащие из-под халата ступни — синими. У Полины подогнулись ноги и она бы упала, если бы вдруг позади нее не раздался шум. Она повернулась и увидела смотрящего на нее Павла Фомича. Лицо у того было удивленным, в руке у него белел прямоугольник с надписью «Кефир». Он открыл было рот, но вместо слов из него полез вдруг, раздуваясь и краснея, полупрозрачный, тяжело колышущийся пузырь. Полина приготовилась заорать от ужаса, Павел Фомич покачнулся, и стал заваливаться назад. Последнее, что услышала Полина, был неприятный, пробравший ее до самых пяток звук падения его тела.
3
— Но я же хочу им помочь, — всхлипнул Ло.
— Незачем! — мама, как всегда в таких случаях, была неумолима. — Напомогались уже.
Ло посмотрел на висевший на стене снимок, на котором был изображен неказистый, слепленный из сучковатых бревен корабль. Из корабля во все стороны торчали головы животных, саженцы деревьев и взъерошенная, покрытая седыми волосами, голова человека. "Каждой твари по паре" — так называлась картина. Мама успокаивающе погладила Ло по складкам на спине.
— Ты же знаешь, к чему это приводит, — мягко сказала она.
Ло мельком глянул на другой снимок, изображавший прибитого к уродливым, криво сбитым крест-накрест брусьям, человека. На его искаженное страданием лицо, терновый венец стягивающий голову, и лужу крови под ногами.
Ло знал. Это была самая нелюбимая в их семье история. Про которую никто старался не вспоминать.
Бедный Хо, подумал он, отворачиваясь.
Ну нет, так нет.
Хотя это несправедливо. Близнецам, значит, можно работать в лаборатории, а ему нельзя. Хотя они младше его, и опыта у них меньше, и знаний, а все равно им разрешают разводить крокодилов в созвездии Альфа Центавра, и зажигать сверхновые, а ему нет.
Ему даже по планетам пострелять нельзя. По пустым, между прочим, планетам. Сами же говорят, что их бесконечное множество. Какая тогда разница — одной больше, одной меньше. На вселенский баланс это все равно никак не повлияет.
— Эх, — совсем по-человечески вздохнул он. Мама с подозрением посмотрела на него. Ло сделал вид, что делает ее любимую дыхательную гимнастику и задышал по очереди сначала всеми ноздрями, потом ртом, затем пастью на торсе, и снова ноздрями.
Мама успокоилась и вышла, сказав напоследок, что пришлет к нему папу-второго. Чтобы Ло с ним позанимался. Погонял его вокруг запасного генератора, выключив защиту. А то папа опять чего-то разнервничался. Ему нужно успокоиться, приняв пару мегадоз излучения. Оно благотворно на него действует и не дает без конца откладывать яйца. Вон их сколько, уже по коридору пройти нельзя.
Ло сказал:
— Конечно мама. Как скажешь, мама.
Подумал: действительно, чего это он? Яйца эти. С ума, что ли сошел? Корабль ведь не резиновый. А им еще лететь и лететь. До Края и обратно.
Он посидел, прислушиваясь. Потом тихо выскользнул из своей комнаты и прокрался в лабораторию. К его радости там никого не было, он заблокировал дверь, с сожалением посмотрел на запрещенный теперь ему симулятор, на шлем и сиротливо повисшую пару псевдо-рук. Нельзя, так нельзя, подумал Ло. Хотя бы просто посмотрю. Про "просто посмотрю" мама не узнает. Он навел дуло нуль-щупа на Землю, вбил координаты, нажал пуск и через короткое время уже с интересом разглядывал мечущуюся по ячейкам кудрявую темноволосую женщину — его любимицу Фа. Вот та повозилась возле высокого белого ящика, вот нырнула в крохотное помещеньице и долго стояла над похожей на корыто Ло, емкостью, извергая из себя потоки белесой жидкости. Потом она вернулась в свою комнатку и долго лежала среди своих коробок, а в соседней ячейке два человека сначала обнимались и орали, потом жадно глотали из бутылки воду, толкая друг друга, после чего вдруг почти одновременно рухнули на пол. Полная девушка, водившая палкой по похожему на расплющенный корабельный микрофон, предмету, отпила из наполненного пузырящейся жидкостью стакана, отложила палку и «микрофон», прилегла на кровать, замерла и больше не шевелилась. Ло понаблюдал, как его любимица, с которой он в последний раз, наконец, решился заговорить, мучается, пытаясь улечься поудобнее, потом в помещении рядом упала на пол крупная женщина, и Фа побежала к ней, видимо желая помочь. Тут же к ним заявился высокий белоголовый человек, постоял, и тоже вдруг упал. Следом за ним, страшно побледнев, рухнула и кудрявая знакомая Ло.
Он посидел какое-то время, разглядывая лежавшие неподвижно тела. Проверил датчики. Не поверил, проверил еще раз. Подумал, что, наверное, это у них какая-то жуткая, малоизвестная болезнь, раз они все, кроме Фа, больше не дышат. Хотел было поискать информацию по справочникам, или взять пару тел для анализа, чтобы не допустить и пресечь, чтобы наконец-то по-настоящему помочь, потом вспомнил, как ругалась мама, и как расстраивался папа-второй. Подумал, что раз нельзя палить по планетам, нельзя брать себе человека, и вообще ничего нельзя, он сделает то, о чем все равно никто не узнает. Аккуратно взял щупом тело любимицы Фа, и, держа его над ячейками, принялся переключать клавиши на панели управления. Настроил, подождал, пока погудит, мигая, лабораторный генератор, и опустил тело обратно.
4
Утро было восхитительным. Полина с удовольствием потянулась и подумала, что, наверное, ночью с ней случилось что-то очень хорошее. Почему-то она не помнила — что именно, но это было неважно. Сейчас она встанет, примет ванну, посидит в свое удовольствие в туалете — столько, сколько надо ей, — потом пойдет, сварит себе кофе, и никто не будет ей мешать. Почему ей никто не будет мешать, она сначала не поняла, потянулась еще раз, потом вспомнила вдруг — почему, в горле разом стало сухо, свело судорогой лодыжки и язык стал похож на кусок вареной рыбы — такой же противный, скользкий и непослушный.
Она встала с постели, сделала пару шагов по направлению к двери, споткнулась, зажала рот руками и упала на пол.
Истерика продолжалась долго, и она так бы и пролежала до вечера и даже до утра, и еще дольше, лишь бы не выходить отсюда и не видеть неподвижных тел, если бы за дверью, из коридора, вдруг не раздался знакомый звук.
Кто-то надрывно кашлял, захлебываясь, совсем как не допивший вчера свой кефир Павел Фомич. Из-за боковой стены раздался крик Васи: он в неоднозначных выражениях просил кашляющего подавиться, и наконец-то сдохнуть, и лучше сразу, чтобы не вынуждать его, Васю, вставать с кровати и ему, кашляющему, сдохнуть помочь.
Полина полежала, соображая.
Этого не могло быть. Она же сама, собственноручно, отмеряла, наливала, вводила и капала.
Она встала, приоткрыла дверь и выглянула наружу. Кашель прекратился, и тут же, как будто принимая эстафету, запиликала за дальней дверью скрипка.
— Милая, милая, скрипка, — всхлипнула Полина, шагнула в коридор, прислушиваясь, и тут же была сметена стремительно шагающей в сторону кухни Идой Семеновной. Та прорысила мимо, словно догоняющий свое стадо мамонт, мощным плечом вдавив худенькую Полину в стену. Полина пискнула, у нее перехватило дыхание, и она сползла на пол. Кое-как на четвереньках вернулась в комнату. Там вытерла текущую из носа кровь, и с трудом взобралась на диван.
От радости и облегчения, посетивших ее в коридоре, не осталось и следа.
Потом Полина долго смотрела в потолок и вспоминала лежавшее на кухонном полу тело Иды Семеновны. Сначала она вспоминала с трепетом, шепча: «Никогда больше, слышите — никогда». Потом трепет ушел, бормотать она перестала, и думала уже о том, почему у соседки было зеленое лицо, синие руки и ноги. Потом и это стало ей неинтересно. Она услышала, как в кухне опять застучал топор, привстала, придвинула к себе коробку с пузырьками, села и принялась задумчиво перебирать их руками.
Наступил вечер. Полина решила, что дозы, помещающейся в столовую ложку, явно недостаточно, вытащила шесть склянок, сунула их в карманы халата и решительно двинулась на кухню.
Похожие статьи:
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → Пограничник
