Опять этот снежный пёс... Словно ради издевательства. На убитой солнцем, выжженной зноем, иссушенной адскими ветрами планете мне снится белоснежная собака с глазами льдистого цвета и обдающим холодом дыханием. Она стоит близко, так близко, что хочется прильнуть к её прохладной шубе, впитать, забрать, поглотить хоть капельку наплевательства на эту нестерпимую, невыносимую жару, пропитавшую безжизненные барханы насквозь, навылет, навсегда. А пёс уходит в зыбкое марево. Уходит оглядываясь, словно ожидая от меня каких-то действий, какой-то реакции, слов, эмоций, откровений. Но моё откровение лишь в том, что у вездехода лопнула гусеница, а я не могу высунуть носа из кабины до наступления ночи.
Кондиционер натужно гудит, из последних сил пытаясь создать в тесном закутке хоть какое-то подобие пригодного для жизни пространства. В голове гудит ещё сильнее. Словно рой медведей сердито пытается выбраться на свободу. Почему медведей? Потому что не знаю. Не знаю, может быть мозги уже вытопились и вытекли через ухо тёмной дурнопахнущей лужицей. Чем пахнут мозги? Тухлыми страхами, гнилым отчаяньем, настоявшейся безнадёжностью? Всем тем, чем они полнились последние два дня...
Будут ли меня искать? Думаю, уже ищут. Но следы занесло песчаной бурей, радио издаёт лишь беспомощный треск из-за разбушевавшегося солнечного вихря, а топлива в баках корабля осталось ровно для того, чтобы вывести его на орбиту в исходную точку гиперпространственного прыжка. По всему выходит — шансы отыскать иголку, утонувшую в море барханов, невелики. А у меня горючки на сто километров и воды на три дня.
Если бы не нелепая мечта... Ну отуда я взял, что можно возродить жизнь на этой сковороде? Да, это первая открытая планета с идентичными земным условиями — силой тяжести, продолжительностью суток, углом наклона оси, даже состав атмосферы удивительным образом практически не отличается от привычного нам. Всего лишь один маленький нюанс — влажность воздуха меньше процента. И, может быть, земляне так и взирали бы на эту несбывшуюся надежду колонизаторов с явным сожалением, если бы не кости.
Кости были найдены экспедицией Павлова-Гросса. Кости привели в смятение всех археологов. Кости зародили надежду в сердцах романтиков и авантюристов. Вот это — покоится на дне стеклянной сферы, а обычно болтается в ней, как лягушка в футбольном мяче — седьмой шейный позвонок собаки. Он найден в этих песках, и ему шестьсот тысяч лет.
Кости иногда попадались на пути. Огромные, выскребенные песочными струями китовые рёбра, под которыми можно проехать на вездеходе. Изредка хрустящие под гусеницами камни — черепа грызунов. Берцовые кости копытных, иной раз торчащие вертикально и похожие на воткнутые в землю булавы отдыхающих в тени дерева богатырей. Стоп, какого дерева? Одна из загадок этого мира — полное отсутствие органических остатков на поверхности. Только кости. Рассыпающиеся от прикосновения или окаменевшие до твёрдости керамических черепков.
Красное, нестерпимо горячее солнце присело на вершину бархана, задержалось на минуту и нырнуло за край. Цифры показаний забортного термометра медленно поползли вниз. Семьдесят... шестьдесят восемь... Через час станет около сорока и можно будет выползти наружу. И это лишь середина весны здешнего тридцатидвухдневного года, но на следующей неделе придёт лето, и будет под сто градусов в полдень, несмотря на весьма умеренные широты — по земным меркам, я находился на одной параллели с Хельсинки. Но до лета я не доживу — у меня воды на три дня.
Мокрое от пота кресло, чвакнув, избавилось от моего измождённого тела. Щипало глаза, но не умыться. Я распечатал последнюю пачку влажных салфеток — сокровище, к которому ранее незаслуженно относился с презрением. Нехотя погрыз галету — по привычке, потому что надо. Послушал надоевший треск рации. Полюбовался взбесившимся лучом пеленгатора. Я отправился на восток от корабля, но потом следовал понижению рельефа. Потому что где ещё искать остатки воды, как не в глубоких впадинах, бывших когда-то дном океана? Даже если завтра поверну на запад и буду ехать, пока не кончится топливо... И что? Есть ли разница, умирать в ста или двухстах километрах от спасительного корабля? Сорок восемь... сорок семь... Звёзды здесь волшебные! Глядя через запылённый потолочный люк, можно представить, что паришь в космическом пространстве.
Нужно надеть маску. Без неё веки больно шкрябают по высохшим глазам, губы лопаются, а язык и глотка превращаются в филиал местного ада. Теперь пробраться по узкому проходу между ящиками с бесполезными образцами. Да, я первый нашёл органику на этой планете. Потому что первым начал её искать. До этого здесь не было геологов. Прилетали авантюристы, любители сенсаций, биологи-недоучки. Собирали кости, цокали языками, а потом у них трескалась кожа и они, упаковав трофеи, сбегали домой.
А я взялся за дело планомерно. Первые же керны колонкового бурения показали признаки наличия нефти. И это на глубине в какую-то пару сотен метров! Вот они — драгоценные бесполезные образцы, в этих ящиках. Здесь и золотоносные породы, и богатые руды редких металлов. Но все они бесполезны, потому что воды осталось на три дня, а главного я так и не нашёл. Не было и признаков водоносного слоя.
Ночь объяла жаром, словно финская сауна. Ветер успокоился — лишь подбросит лениво горсть-другую песка, шмякнет о борт, да наслаждается тихим шелестом песчаной струйки. В этом мире нет других звуков, кроме шелеста и свиста. Если долго-долго прислушиваться, то кажется, что сама планета пытается что-то нашептать. Что-то важное.
Но сейчас мне некогда прислушиваться. Трак целый — палец лопнул. Где-то были запасные... Обливаясь потом, переставляю тяжёлые ящики, пока не добираюсь до искомого. Пятнадцатитонная машина наполовину занесена песком. Нужно расчистить площадки под опоры, завести двигатель, включить гидравлику. Ослабить натяжные катки, нахлобучить гусеницу... Вот уже заалело небо на востоке. Тридцать пять... Успел!
Песок всё ещё пышет жаром. Сверху чуть свежее. Сидя на тёплой крыше кабины, я наслаждаюсь недолгой прохладой и наблюдаю, как зарево одну за другой поглощает звёзды.
Вот светило осторожно выглянуло из-за краешка планеты, и тут же, словно отдохнув за ночь, с удвоенной силой принялось за привычное занятие — испепелять. Ну всё — пора убираться. Но что это? Снежный пёс появился на ближайшем бархане на фоне солнца и завыл. Я видел, как он задрал морду к небу, но слышал только потрескивание нагревающейся термозащиты. В глазах помутнело от рези и слёз.
Оказавшись в кабине, жадно выпил три стакана тёплой жижи, завёл двигатель и направил машину в сторону солнца. Должна же быть вода. Ведь была же! В каких-то морях же плавали киты. Должна быть вода... И я её найду!
Порождение моего воспалённого воображения — снежный пёс — вело меня к смерти. Вечером умолк мотор, кондиционер высасывал последние ампер-часы из аккумуляторов и слабел на глазах. Скоро внутри стало настолько невыносимо, что выползти и сгореть заживо представлялось лучшим исходом.
А наваждение уже ждало. Снежно-белый пёс совсем рядом — только руку протяни. И протянул. И дотронулся. И отдёрнул. Густая мягкая шерсть отпугнула холодом. Не веря, прильнул всем телом и задрожал от непривычного озноба. Пушистый зверь будто только что пришёл с мороза, контрабандой принеся с собой запрятанную в подшёрсток стужу. А когда звёзды выглянули, чтобы посмотреть на мою смерть, снежный пёс двинулся в путь. Он шёл, часто останавливаясь и поджидая меня. Я спотыкался и падал, вставал и шёл, полз на карачках, на брюхе, на последнем дыхании. А пёс подходил, делился холодом, ждал и беззвучно скулил.
Шорох. Приложи ухо к песочным часам и услышишь. Шёпот. Шелест. Эта планета лишена голоса, она умеет только шипеть.
«Помош-шем», — шелестела планета. Или это мозги шкворчали у меня в голове?
«Помош-шем, — вторил песок, — помош-шем тебе, помош-шеш-шь нам...»
Барханы покраснели от вида моей бессмысленной гибели. Снежный пёс стал цвета фламинго. Обжигающий луч прикоснулся к спине. Ещё час — и я превращусь в кусок бекона на сковородке, потом сморщусь, ссохнусь, выгнусь в нелепой позе да так и останусь на века, если какому авантюристу не посчасливится раньше найти мои кости и продать их в музей за большие деньги, ведь это будет первый найденный здесь человеческий скелет.
«Помош-шем...» — снова шкворчало в голове. «Поздно...» — мелькнула ответная мысль.
Снежный пёс начал копать. Песок сползал обратно в яму, и скоро зверь оказался погребённым на дне воронки, точно муравьиный лев, лишь буруны на поверхности выдавали его движения. Меня потащило вниз, как если бы я оказался в гигантских песочных часах. И никак не спастись — сыпучая масса неуклонно влечёт к погибели. А может, это к лучшему? И я перестал трепыхаться.
Краткий момент удушья сменился ощущением падения. Потом я катился по какой-то круче, и вдруг ощутимо повеяло холодом. Через несколько секунд мелькание верх-низ прекратилось. Я встал на ноги и удивлённо огляделся. Хм... какая приятная смерть! И почему люди её так боятся?
Передо мной открылась обширная подземная полость, слабо освещённая каким-то флуоресцирующим светом. Настолько обширная, что границы её терялись в дымке. Только что-то тускло отсвечивало вдали. И было очень холодно. Но сначала этот холод показался мне спасительным. А потом я увидел людей.
Белокожие, беловолосые, белоглазые, как будто припорошённые инеем, лишённые пигмента, словно обитатели глубоких пещер (а они такими и были), но, несомненно, люди обступали меня, смотрели с надеждой и все разом говорили, не открывая ртов.
«Помош-шем, спас-сём», — теперь уже явно и многоголосо, тысячекратно отражённым шёпотом, шелестели в голове одни и те же слова, возникали перед глазами картинки неведомой жизни, и одновременно приходило понимание.
Вот планета утопает в зелени и пышет счастьем. Немногочисленный народ не пошёл по пути развития машинной цивилизации. Вместо этого племя снежного пса долгие и долгие тысячелетия живёт в согласии и гармонии с природой. Только солнце постепенно угасает и мир вокруг становится всё холоднее. Но люди по-прежнему не стремятся переделать природу под свои потребности. Они изменяются сами. И когда всё вокруг окончательно превращается в лёд и покрывается снегом, появляются новые виды, для которых низкая температура комфортна — снежные животные и снежные люди.
(Сейчас, когда эта планета снова стала цветущим садом, а племя снежного пса заселило пустынные пространства Антарктиды и Гренландии, перевернулось представление наших физиологов о человеке. До сих пор не разгадана масса загадок — как снежные люди сумели изменить метаболизм множества видов живых существ? Как нашли новые пищевые цепочки? Как умудряются прекрасно существовать с температурой тела чуть выше ноля градусов?)
И вдруг картинка резко меняется: огненные смерчи бушуют на планете, взбесившееся, непомерно раздувшееся солнце едва не касается атмосферы своими чудовищными протуберанцами. Плавятся льды, кипят океаны, вспыхивают и мгновенно сгорают деревья, животные, люди... Немногим удаётся спастись в глубоких пещерах, и бесчисленное множество лет подземные жители ждут, когда же солнце успокоится. Но красный карлик ведёт себя странно: не гаснет, не умирает после взрыва, а переходит в стабильное состояние с увеличившейся почти вдвое яркостью.
«Мы сберегли воду... Воду... Сохранили... Сберегли... Воду...» — шелестят чужие мысли.
И тут я понимаю, что за их спинами поблескивает море. Огромное, бесконечное, безбрежное подземное море.
Похожие статьи:
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Пограничник
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → Доктор Пауз
