Эти скупые слова, пронизанные сдержанным, но очевидным порывом страсти, произвели на девушку эффект колдовского заклинания. Они буквально подбросили её в воздух, как раскрепощённые кроватные пружины. В один миг Дея преобразилась до неузнаваемости. Глаза её округлились, рот приоткрылся и даже слёзы на щеках высохли.
Спустя минуту в дверь постучали уже заметно громче, и тот же голос, не особенно, видимо, заботясь тем, что его услышат посторонние, настойчиво повторил свою просьбу.
Постоянная готовность к неприятным сюрпризам вновь вынуждает меня замереть в тоскливом ожидании непредсказуемого. Что теперь? Какого рода последствий нам ждать от визита очередного незваного гостя?
Предупреждая мой вопрос, Дея прижимается ко мне и почти беззвучно сообщает, что это стучится Ионафан.
- Какой Ионафан?
- Как? Вы не знаете Ионафана? - несмотря на испуг, девушка кажется искренне удивлённой. - Это главарь местных контрабандистов. Неужели вы о нём ничего не слышали, господин Фронкул?
Ионафан - главарь контрабандистов?!..
Низкий, с характерной разбойничьей хрипотцой мужской голос в открыто развязной манере уже не испрашивает разрешения, а настаивает на немедленном открытии дверей. Судя по властным, повелительным интонациям, от которых у меня по коже волнами пробегают мурашки, я делаю вывод, что у говорящего есть все основания предъявлять свои требования в такой форме.
Неужели это тот самый главарь контрабандистов, о котором в своё время было столько разговоров?!
Я чувствую себя несколько смущённым.
За тот недолгий период, что я находился в этом городе, у меня не было ни времени ни желания знакомиться с жизнью его преступного мира: имена знаменитостей криминальных сфер мало что говорят мне. Тем не менее, в закоулках моей памяти сохранилось воспоминание об одном примечательном судебном процессе, переполошившем всю городскую общественность года два тому назад.
В те дни на скамье подсудимых, помимо Ионафана, оказались ещё несколько человек из его шайки - все отъявленные головорезы. Долгий, затяжной процесс по делу контрабандистов обернулся настоящим триумфом Немезиды, суровой и беспристрастной! Преступникам тогда воздалось по заслугам. Оглашённый по окончании заседания приговор ни у кого нареканий не вызвал, однако, смертная казнь, с редким единодушием поддержанная коллегией присяжных, обошла стороной легендарного атамана. Ему удалось бежать из-под стражи прямо в зале суда, после чего, благодаря многочисленным сплетням и пересудам, событие это получило мистическую окраску. С тех пор для многих Ионафан стал человеком, заручившимся помощью самого дьявола.
Не отрываясь от моего плеча, Дея доверительно шепчет, что эти два года Ионафан скрывался в горах и только сейчас рискнул вернуться в город под видом бродячего, слепого музыканта…
Ах, вот оно что?!
Упоминание о бродячем музыканте вызывает у меня ещё большее беспокойство. Позвольте, уж не тот ли это грязный оборванец со скрипкой в руках, устраивавший свои концерты на ступенях «Эдипа» как раз тогда, когда мы с Деянирой, сидя на террасе, пили абсент со льдом перед последним нашим расставанием?! Наверняка - он! Помню, растроганный проникновенным исполнением, я кинул золотой в шляпу скрипача и был немало озадачен блеском «незрячих» глаз, так остро и выразительно сверкнувших на меня из- под чёрных очков, что я невольно вздрогнул, подивившись «игре» своего воображения. Так вот в чём дело?!
- Хорошо, допустим, это так, но зачем Ионафан пришёл сюда? - спрашиваю я, ощущая какой-то неприятный вкус во рту. - Что ему здесь понадобилось?
- Он мой жених… - кротко отвечает Дея, опуская ресницы.
И в тот же миг она бросается ко мне запечатывать ладонями мой рот, дабы предотвратить вопль гневного изумления, готовый вот-вот сорваться с моих уст.
- Ради всего святого, - отчаянно шепчет она, всеми силами стараясь погасить пламень моего негодования. - Не выдавайте себя, господин Фронкул, умоляю! Он может убить вас!..
- Но как же так, Деянира?! - задыхаясь, страшным шёпотом вопрошаю я, начиная страдать от такой же катастрофической нехватки кислорода, как и тогда, сидя под кроватью. - Как же?.. Как же?.. Как же?.. Как же?.. А!.. О!..
Слов у меня никаких нет. В таком состоянии я могу изъясняться лишь восклицаниями или междометиями. Я силюсь произнести что-то более связное и разумное, но Дея, испуганно блестя глазами, по-прежнему держит ладони у моего рта, умоляя молчать и уверяя, что Ионафан в приступе ревности способен запросто «оторвать мне голову».
Мы общаемся на предельно низком уровне восприятия звука, понимая друг друга больше по движению губ, чем по произносимым словам. Но у Ионафана, как у всякого контрабандиста, необычайно острый слух.
- Ты не одна, Дея? Кто у тебя?..
Вопрос задан совершенно спокойно и как бы между прочим, но у меня от этих прохладно-беспечных интонаций вдруг начинает опускаться низ живота. В огромных глазах девушки я читаю выражение беспредельного ужаса. И если визит Япитуса заставил Дею лишь слегка побледнеть, то сейчас румянец полностью сошёл с нежных девичьих щёк. Вы погибли, господин Фронкул, шепчут её окрасившиеся меловым цветом губы, теперь вас ничто не спасёт.
Отпираться бессмысленно: мы изобличены полностью.
Нечеловеческим усилием воли Дея заставляет себя непринуждённо рассмеяться, что, конечно, получается у неё очень наигранно. Явная фальшь рассыпавшегося по комнате смеха лишь подчёркивает недвусмысленность нашего положения.
- Ничего особенного, Ионафан, милый. Ты только не подумай ничего такого. У меня тут… посыльный. Он принёс мне передачу от… откуда, чтобы… по моей просьбе… я попросила его помочь мне, и он был так любезен… что согласился… задержаться здесь… и вот… и теперь… мы оба… - исчерпав весь невеликий запас своих надуманных оправданий, она умолкает с обезоруживающей простотой.
- Посыльный… - неопределённо-загадочно роняет Ионафан, - Понятно, - и тут же, после секундного размышления: Ну, а сам-то он что, язык проглотил?
Дея беспомощно смотрит на меня.
Я и сам чувствую, что назрел момент прервать затянувшееся молчание. Каждая лишняя минута моей вынужденной немоты только усугубляет ситуацию. Кроме того, получается ещё и так, будто я прячусь за спину своей возлюбленной.
Приблизившись к дверям, я обращаюсь к Ионафану напрямую.
- Послушайте, господин Ионафан, давайте поговорим начистоту, как зрелые люди, умеющие держать себя в руках силой воли и рассудка, - по возможности я стараюсь изъясняться в той же грубовато-непринуждённой манере, характерной для завсегдатаев бандитских притонов. - Полагаю, для вас не будет неожиданностью узнать, что особа, интересующая вас, /вы понимаете, о ком я говорю/ уже не совсем, как бы это сказать…
- Так это ты посыльный? - как-то нехорошо оживившись, спрашивает вдруг Ионафан, и хоть нас разделяет толстая, дубовая дверь, у меня создаётся зыбкое ощущение прозрачности дверной перегородки. Мне кажется, будто меня, словно диковинное насекомое, положили на стекло, и острый глаз наблюдателя пристально изучает меня через лупу микроскопа.
- Да… то есть нет… то есть - да… То есть я хотел сказать, что, возможно, меня и можно считать в некотором роде посыльным, но всё же отнюдь не это является выбором моей профессии. Господин Ионафан, давайте будем выше всех этих старомодных, житейских манифестаций. Жизнь коротка и зачем ещё больше укорачивать её мимолётными вспышками сиюминутных страстей?! Вовремя и с достоинством передать эстафету счастливого лидерства - вот рыцарский жест, исполненный подлинного благородства и душевного величия. В конце концов, что мы знаем о сердце женщины? Ничего - ровным счётом. Тайна всех тайн! Крепость дружеского мужского союза - вот что может являться залогом удачи в любом деле и начинании!
За дверями почему-то становится так тихо, что можно подумать, будто там никого уже нет. Приняв это молчание за знак одобрения дружеского союза, я продолжаю, вдохновляясь собственным красноречием.
- Господин Ионафан, ваши подозрения в отношении меня, конечно, не могут считаться безосновательными. Но так ли это важно в сложившихся условиях? Взвесьте, измерьте и оцените! Согласен также с тем, что наш диалог можно продолжить в других, более комфортных условиях. Я готов выслушать вас и даже, пожалуй, открыть вам дверь… если, разумеется, вы дадите мне слово, что не позволите себе… Чистая формальность, сударь! Слово честного человека - и больше ничего! Это же так просто…
- Вот тебе моё слово, посыльный!!
Ураганной силы удар сотрясает внезапно дубовые двери. Охнув от неожиданности, я делаю корпусом сильный крен в сторону, и это спасает мне жизнь.
Остро наточенное лезвие боевого клинка со страшным хрустом сокрушает дверную перегородку и выходит наружу как раз в том месте, где только что находилась моя голова.
Я машинально вбираю голову в плечи и опрометью бросаюсь вглубь комнаты, увлекая за собой Деяниру. Почему-то кажется, что дьявольский клинок, подобно щупальцу гигантского спрута, обладает способностью удлиняться, изгибаться и расти сколько угодно в попытках настигнуть свою жертву.
Бесцельно повертевшись в пробитой дыре, лезвие исчезает, но с тем лишь, чтобы через секунду выйти наружу в другом месте, сопроводив своё появление таким же трескуче-хрустящим посылом.
- Вот тебе ещё одно моё слово!!..
Хриплый вопль, исполненный неистовой, тёмной злобы. Рёв слепой ярости, питаемой безумием одержимого.
Мы с Деей сидим, ненадёжно укрывшись за перевёрнутой кушеткой. Трепеща всем телом, девушка прижимается ко мне в поисках защиты. Теперь он убьёт нас обоих, говорят её огромные, мерцающие глаза. Я обнимаю Дею за плечи уверенно и мужественно, прижимаю к себе, но, вместе с тем, прекрасно сознаю, что всей моей уверенности от силы хватает лишь на этот ободряющий жест. Что делать дальше я решительно не знаю! У меня с собой нет никакого оружия, но даже если б оно и было, разве с его помощью можно обуздать это порождение дикой природы?!
Дверь дрожит и содрогается под шквалом сокрушительных ударов. Клинок контрабандиста проходит сквозь дубовую твердь, как сквозь бумагу. Ещё немного - и последняя сдерживающая преграда будет искрошена в щепы.
- Послушайте, Ионафан, - кричу я, стараясь перекрыть сухой треск ломаемого дерева. - Произошло недоразумение! Это совсем не то, что вы думаете. Моё появление здесь совершенно случайно: его нельзя объяснить причинами бытового характера… - я вдруг сознаю, что непроизвольно оправдываюсь словами Продавца Шаров и, устыдившись, беру более решительный тон. - Господин Ионафан, возьмите себя в руки! Я не представляю для вас большей опасности, чем вы для меня! К чему такая экзальтация?! Внемлите голосу рассудка! Перестаньте быть пустым отражением своих неосуществимых угроз!!
Мои слова не доходят до ушей главного контрабандиста. Первобытный инстинкт непримиримого соперничества отравляет его разум. Он жаждет кровавого мщения. По-звериному рыча, Ионафан вызывает на бой «проклятого посыльного», не переставая терзать несчастную дверь своим всепроникающим клинком.
Идти на выяснение отношений с дьяволом в обличье корсара, к тому же потерявшим от ревности голову - верх безрассудства. Но остановить его необходимо любым способом, иначе он разнесёт в клочья не только нашу дверь, но и всего «Эдипа».
Развитие событий принимает более стремительный и вполне предсказуемый оборот, когда на помощь нам приходят обитатели соседних номеров. Разбуженные и напуганные поднятым шумом, они спешат вызвать полицию, и вскоре в коридор вступает отряд вооружённых до зубов людей в мундирах мышиного цвета.
Суровый вид блюстителей порядка ничуть не смущает бузотёра. Ионафан сразу даёт понять, что он не из пугливых. Он разговаривает с полицейскими дерзко и вызывающе, позволяет себе неуместно острить по поводу их прихода, а когда ему сообщают о его задержании, разражается издевательски громким хохотом.
Предупредительные переговоры за дверями быстро переходят в крепкую ругань, сопровождаемую ожесточённым топотом ног, которые вскоре сменяются шумом борьбы, азартными криками и звоном оружия.
В коридоре завязывается нешуточная драка.
Несмотря на значительный перевес в живой силе противника, Ионафан не намерен уступать. Он отважен и силён, как Ахилл. В неравной борьбе ему удаётся сочетать высокое мастерство фехтовальщика с выдержанным хладнокровием опытного бойца, что быстро приносит свои результаты. Искусно защищаясь, Ионафан сам то и дело наносит врагам точные, неотразимые удары, ни один из которых не проходит мимо цели. Вскоре коридор оглашается стонами и воплями раненых. Умопомрачительная музыка стихийного кровопролития гремит в моих ушах, будоража и взрывая разум.
Поверженные полицейские расползаются от Ионафана в разные стороны, словно гончие, помятые разъярённым медведем. Одни кричат от ужаса, другие молят о пощаде.
В то самое время, когда Ионафан методично и безжалостно расправляется со своими обидчиками в коридоре, здесь в спальне тоже завязывается своего рода потасовка.
Мне приходится выдерживать настоящую схватку с Деянирой, которая с яростью тигрицы рвётся в коридор спасать своего жениха. В её хрупком, воздушном теле бушует невиданная энергия. Лишь с невероятным трудом удаётся мне оттащить её от дверей.
- Они же могут убить его! - кричит Деянира, вырываясь из моих рук, отчаянно кусаясь и царапаясь, - Отпустите!.. Не держите меня! Милый Ионафан!.. Проклятые убийцы!.. - она больно кусает моё плечо и тут же, безо всякого перехода принимается рыдать у меня на груди, умоляя сделать «хоть что-нибудь», - Вы же мужчина, господин Фронкул, - прорываются сквозь плач её горькие упрёки. - Почему вы бездействуете?!
А что я могу сделать?!
В коридор страшно даже нос высунуть: такое там кипит неистовое сражение! Даже если б я на что-нибудь и решился, вряд ли моё вмешательство как-либо изменило ход событий. В отличие от Ионафана я не искушён в подобных столкновениях - к тому же встреча с представителями закона совсем не входит в мои планы.
Наконец, бешеная энергия Деяниры иссякает с той же внезапностью, с какой и появилась. Вдруг обессилев, девушка, как подрубленная, падает на кровать и лежит неподвижно с закрытыми глазами. Губы её продолжают чуть заметно подрагивать. Она что-то беспрестанно шепчет, словно читая молитву, но до меня доносится лишь «Бедный Ионафан!» и «Проклятые убийцы!».
За дверями между тем тоже наступает кратковременное затишье. Отряд полицейских разбит наголову. Ликующим воплем Ионафан оповещает всех обитателей «Эдипа» о своей триумфальной победе. Раскалённая шпага разбойника дымится от пролитой крови. Но восторги его преждевременны. К месту происшествия уже спешит второй, усиленный наряд полиции - и это решает исход дела. С таким количеством врагов не справиться даже Ионафану.
Главаря контрабандистов берут навалом. Его сбивают с ног, опрокидывают на пол, колотят чем попало, опутывают верёвками, одевают наручники и, избитого, обезвреженного, оглушённого тащат на улицу, словно мешок картошки.
Побеждённый, но не покорившийся Ионафан ревёт, как оскоплённый бык. Пока его волокут по коридору, он во всеуслышание клянётся «выпустить все кишки «проклятому посыльному», «снять с него шкуру», «перегрызть ему горло», «открутить голову» и проч. К Дее его угрозы не имеют никакого отношения, и одно только это действует на меня успокаивающе.
Главное для нас с ней сейчас - пережить День Города! Остальное уже не имеет значения. Дальше всё прояснится и уладится само собой. Все накопившиеся проблемы, даже самые острые и насущные из них, можно будет решить потом, когда наступят лучшие времена. Главное, собраться с силами и преодолеть тяжёлый рубеж, переступить эту роковую черту - этот ужасный, неотвратимый и судьбоносный для нас День Города! А дальше… дальше непременно должна взойти заря новой жизни.
Спальня переполнена прогорклыми запахами только что отшумевшего сражения, просочившимися сюда через продырявленную дверь. Пахнет разогретым железом, потом, слезами, палёным волосом и человеческой кровью.
Я испытал невыразимое облегчение, когда услышал, как на улице хлопнула дверца тюремной кареты и по мостовой зацокали копыта лошадей, увозивших Ионафана в полицейский участок. Пока всё свершается в пределах допустимого. Я вполне доволен такой развязкой и самим собой, но, взглянув случайно в зеркало, стоящее на туалетном столике, невольно делаю шаг назад. Из глубины зеркального овала на меня взирает худое, бледное, измождённое лицо с расцарапанной щекой и глубоко запавшими глазами, глядящими дико и затравленно. Неужели это я?!
С той минуты, как я перешагнул порог этой комнаты, прошло чуть больше часа, но мне кажется, что, находясь здесь, я успел прожить целую жизнь, включавшую в себя долгие и трудные этапы мужания, взросления и старости.
Дея продолжает лежать на кровати. Она уже не плачет, а едва слышно всхлипывает, постанывая; невидящие, заплаканные глаза её устремлены в пустоту. Болезненно слабым движением руки она обмахивается веером и, отвернувшись в сторону, убийственно молчит, вынуждая меня первым начать разговор.
- Дея, - говорю я, понимая, что сейчас она, как никто, нуждается в поддержке. - Слова утешения - они никчемны. Вряд ли имеет смысл обращаться к этим жалким слепкам подлинных человеческих мук и страстей. Жизнь слишком коротка, и наши попытки удлинить её за счёт ненужных словоизлияний приводят, как правило, к обратному результату…
Ни слова не говоря, Дея поворачивается лицом к стене. Движение, которым совершается этот лёгкий переворот, исчерпывающе показывает всё её отношение ко мне и моему постыдному, с её точки зрения, поведению. Она не может простить мне, что я отсиживался в номере вместо того, чтобы идти на выручку «бедному Ионафану».
Стараясь изъясняться по возможности проще и короче, я говорю ей о символических чашах весов, на которые положены наши с ней судьбы. Никогда ещё эти чаши не зависали в таком неустойчивом и опасном положении, как теперь, так зачем же игнорировать этот факт, усугубляя тем самым наметившийся, разрушительный дисбаланс? Не лучше ли протянуть друг другу руки и восстановить пошатнувшиеся мир и согласие, в равной степени нужные нам обоим, особенно сейчас, когда близится час расставания?!
Дея демонстративно закрывает уши и утыкается лицом в подушку. Плечи её начинают мелко подрагивать: она опять плачет. Я смотрю на неё глазами побитой собаки, и руки мои, непроизвольно разойдясь в стороны, застывают на миг в позе показательно-горестного излома - само воплощение растерянности и беспомощного сострадания. Вместе с тем, ухо моё не перестаёт чутко прислушиваться ко всему, что происходит за дверями. Мне действительно нельзя здесь оставаться. С минуты на минуту сюда могут прийти представители власти. Для составления протокола им наверняка потребуются наши подписи: ведь ломились-то не куда-нибудь, а именно в нашу дверь. И если меня застанут в спальне, да и к тому же возьмут с поличным - тогда всё пропало.
Горгону, конечно, надо будет забрать с собой. После всего, что произошло, оставлять её здесь не имеет смысла. С великим сожалением приходится признать, что вариант, предложенный мною, никуда не годится. Надо будет постараться придумать что-нибудь новое, найти какие-нибудь другие ходы-выходы, задействовать все свои соображательно-мыслительные способности, извернуться как угодно, но обязательно создать, изобрести, измыслить иной, более верный и надёжный способ спасения Деяниры. Я должен совершить невозможное! На это в моём распоряжении остаются всего лишь сутки.
Совершенно убитым голосом, безо всякой надежды на положительный результат, я вновь начинаю говорить о том, о чём говорилось не один раз, заново пережёвывать уже неоднократно пережёванное. Конечно, голову медузы Горгоны трудно назвать привлекательной. Да, она скользкая и отвратительная, да, вместо волос у неё кишащий клубок змей. Без сомнения, воздушные шары на ощупь и на вид куда приятнее и вызывают намного больше положительных эмоций. Тем не менее, именно эта ужасная, змееволосая голова сможет спасти ей жизнь. Только она - и ничто другое!
- Так неужели даже ради собственного спасения ты не можешь переступить через свою брезгливость и детскую боязнь лягушек и ящериц?.. - вопрошаю я, уже примерно представляя себе ответную реакцию. - Может, ты всё же попробуешь сделать так, как я предлагаю, Дея?
Никакого ответа.
Дея холодно безмолвствует. Потом, шевельнув плечом, словно вспомнив что-то, приподнимается на подушках и, выкрикнув сквозь слёзы: «Возьмите обратно! Ничего вашего мне не надо!», отшвыривает сандаловый веер в сторону, забыв, очевидно, в суматохе, что это подарок окаменевшего Япитуса.
Говорить больше не о чем. Горечь незаслуженной обиды душит меня, не давая высказать то, что хотелось бы в завершение этой, может статься, последней нашей встречи.
Глубокий вздох, тяжёлой волной всколыхнувший мою грудь, подводит неутешительный итог этому свиданию, к которому я так стремился, и на которое возлагались такие большие надежды. Но что ж делать? Теперь надо уходить. Я беру сумку с Горгоной и, пробормотав напоследок «До встречи на Дне Города, любимая», лезу, как Авель, в окно, унося с собой воспоминания о бездарно потраченном времени и о великих потрясениях, пережитых мною за этот короткий час…
Похожие статьи:
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 3
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 4
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки /Пролог/
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 1
Рассказы → Пленник похоронной упряжки Глава 2
