Кузя и Красный Лотос

Из переписки по Скайпу.

«Привет, Кристи!

Прости, что так долго не писала. Но сейчас расскажу почему. Постараюсь по порядку.

Во-первых, огромный привет всем твоим: и маме, и папе, и Агнесс. И от меня, и от Кузи, и от Фени, и от моих мам – и родной, и крестной. Пишу я тебе от крестной Насти, сидя за ее компьютером. Кузя и Феня пристроились по бокам. Кузя все бурчит, что это неправильный способ писать письма, а Феня – ничего, посматривает в экран, даже ошибки поправляет.

Ей, кстати, у Насти хорошо живется. И она быстрее, чем Кузя, осваивается с современной техникой. Вчера, когда мы одни остались, а крестная на работу ушла, Феня даже сама обед в микроволновке погрела (ты только представь!). Кузя на такие «подвиги» пока не способен, и еще ворчит, что обед полагается в обычной печке греть. Мне кажется, это все потому, что Феня моложе: ей легче перестроиться.

Во-вторых, самая главная моя новость, из-за которой у меня совсем не было времени тебе написать: я еду в Японию. Вот классно, правда?! Мой тренер по карате сказал, что мне – «ленивой девице» — пора бы уже и черный пояс получить. А мастеров, способных принять такой серьезный экзамен, в России нет. Так что я и еще трое ребят – двое из Москвы, а один мальчик из Ростова – сегодня вечером улетаем в Токио.

Ну, сама можешь представить, какое светопредставление после этого дома началось. Меня перед таким сложным экзаменом в спортклубе перевели на индивидуальный график тренировок, так что уроки приходилось чуть ли не по ночам делать. Мама «в бега» ударилась: документы оформлять, чемоданы собирать. А Кузя, как обычно, в панику впал: «Вот беда мне с вами: ездют, ездют! И что на месте не сидится!? Не нужно это совсем, ехать на другой конец света. И карате эта твоя – совсем дело ненужное. Девочка – она должна быть, как цветочек ромашка – нежная да ласковая. А то, что за дела: руками–ногами махать, да мальчиков бить. Неправильно это, не положено так!» Ну и дальше в том же роде. Ты же знаешь, у Кузи нашего, чуть что новое да непривычное: сразу «неправильно», не по традициям и по заведенному порядку. Трудно ему понять, что все заведенные тыщу лет назад порядки уже сто раз поменяться успели. Пришлось ему напомнить, как я пару месяцев назад некоторым пиратам личико попортила. Без карате у меня бы это вряд ли получилось. А Кузьма Кузьмич мне в ответ: «Ну и что толку от твоей карате? Все равно нас тогда победили!» А я говорю, был бы у меня черный пояс, может, по-другому бы все и обернулось. И повела его во двор, кое-какие достижения показать. Крис, ты знаешь, я хвастаться не люблю, но тут пришлось провести показательное выступление. И бревнышки руками поломать, и досочки насквозь кулаком пробить, и с пирамиды из бревен банку консервную ногой сбить. А потом еще и лекцию прочитать: о том, как в наше время девочка должна уметь за себя постоять.

Кузя еще поворчал маленько (для порядка), но потом тоже котомочку собирать начал. Ты ведь уже поняла, что в такие дальние да страшные края меня одну отпустить «никак не можно». J

Так что мы сейчас у Насти дома, а скоро поедем в аэропорт.

Ох, Крис, ты бы только знала, как мне хочется Японию повидать. А страшно как! Вдруг экзамен не сдам! Вот стыдобища-то будет!

Ну все, Настя пришла, говорит, пора закругляться. Так что я с тобой прощаюсь. Из Токио вряд ли будет время написать, но как приеду — обязательно.

Обнимаю,

Лиза».

«Лиз, как хорошо, что я сейчас в сети оказалась. Желаю вам обоим удачно добраться и весь японский «сайтсинг» Jпосмотреть. А лично тебе (надеюсь, эту русскую поговорку я правильно помню): из подушки – весь пух и все перо. В общем, удачи!

Крис».

* * *

Это сколько же на свете чудных мест! Даже и представить страшно. И чего людям нормально не живется: как мы в деревне. Да и то сказать, нынче нормальным-то наше житье-бытье не назовешь. Все ездим, ездим куда-то! А зачем?

Я вот, еще только в самолет сел, а меня уже эта самая «ностальгия»[i] заела: так обратно захотелось, к родным березкам да речке–говорунье. И опять – места какие-то странные и непонятные, ну, Япония эта. Я-то вместе с Лизой книжки разные почитал: ох! не по-нашему живут они, неправильно.

Правда, церквушки мне их очень понравились, и садики тоже: маленькие такие, но обязательно с деревьями (тоже малюсенькими – «бонсай» называются), с камешками вдоль дорожек, с ручейками и прудиками. Все такое маленькое, ровно для Лизиных кукол устроено. А коза моя так объяснила: это потому, что в Японии этой самой места очень мало, земли не хватает, а зелень да деревья люди любят. Вот и делают, хоть небольшой – да сад–огород.

Мы с огородником потом посидели рядком, поговорили ладком: вот беда-то какая, ежели у них землицы для посевов маловато. Как же они там, бедные, хлебушек растят? А про бонсай огороднику очень интересно было послушать. Говорит: можно и у нас красоту такую завести. Не все ж грядки да кустики, нужно и для роздыха уголок сделать. Так что он мне и наказал все–превсе посмотреть, и если можно, какой ни то бонсай домой привезти, или хоть узнать доподлинно, как его таким маленьким вырастить можно.

Но, честно скажу, Япония мне больше неправильных островов Карибских понравилась: весна у них, как полагается: с дождиком, с тающим снегом, с первыми листочками на деревьях[ii].

Встретил нас местный аэропорт, тоже, как ему и полагается: шум, гам, народищу – толпы страшенные, объявления — мало того, что металлическим голосом, так еще и на языке чудном. В общем, поначалу мне жутковато стало. Я в рюкзаке у Лизы сижу, только одним глазком и посматриваю. И то чудно: вокруг всякая реклама навешана, а слов никаких и не написано[iii], только картинки разные нарисованы.

— Лиза, — тихонько так спрашиваю, — а что ж у них тут и буковок нигде нет? Неграмотные они все, что ли?

А она смеется:

— Кузенька, вот же они, буковки. Ну видишь, такие рисуночки черные, на жучков и веточки переплетенные похожи. У японцев такая азбука – иероглифы называются.

Глянул я, — и вправду, есть такие буковки, ровно жучки–паучки по стенкам ползут. Но ничего, симпатичные! Один иероглиф на деревце похож, а другой – на зверя–дракона, которого я в книжке видел. Вот только рисовать такие буквы – это ж какое умение надо! И чего ж эти японцы попроще не придумали?

Ну да ладно, у нас говорят: «в чужую избу со своим уставом не ходят.[iv]»

А встретили нас хорошо, почитай по-русски, гостеприимно. Выходим мы, а к нам уже серьезный такой мужичок подходит: ростом, вроде, невеличка, глаза черные, волосы тоже, что вороново крыло, сам маленький, худенький, но я сразу заметил – силушкой не обижен. А с ним четыре мальчишечки, ну прямо как коза моя – тоненькие, хрупкие, ровно былинки на ветру.

Подошли так вежливо, поклонились, руки к груди прижали, и стал тот мужичок с нашим старшим тренером говорить. Поговорили, к нам обернулись, знакомиться стали. Чудно немножко (я даже посмеялся у себя в рюкзаке), но вежливо, обходительно.

Наш тренер русских детишек представил, а они все, и коза моя, тоже ручки на груди сложили, поклонились, и смешное такое слово сказал:

— Охайё![v]

А потом тот мужичок – я так понял, это японский старший тренер – стал наших со своими детишками знакомить. И оказалось, что жить-то мы будет не в гостинице, а дома вот у этих ребятишек, которые тоже карате учат. «Вот и славно! – думаю, — в доме все одно уютнее, чем в гостиницах этих огромных. Опять же, с другими детишками, да с их родителями как-то спокойнее будет».

* * *

Вот здорово! Конечно, дома жить не в пример лучше, чем в гостиницах. Тут я с Кузей совершенно согласна. И мальчик, у которого меня поселить планировали, мне тоже сразу понравился. Звали его Кимото Накамура, и он был немножко постарше — пятнадцать недавно исполнилось. А живет он с мамой, папой и младшей сестренкой. Правда, от центра Токио далековато – около двух часов на машине – но зато мне предстояло жить в самом настоящем японском доме! Во класс! Будет, что Кристи рассказать!

Но это все я потом узнала, а сначала, когда меня с Кимото познакомили, он так страшно смутился, начал было что-то своему тренеру объяснять. Говорили они по-японски, я, конечно, ничего не поняла, но их тренер – Тацуо-сэмпай – мне все потом перевел. Оказывается, они не знали, что приедет девочка, вот Кимото и спрашивал: может быть, я не захочу жить в семье у мальчика? Во чудила-то! Я было рассмеялась, но потом сообразила, что у них, наверное, обычаи другие. И вежливо так ответила, что буду очень рада подружиться с Кимото-сан, и познакомиться с его родителями. И ничего страшного нет, что он мальчик, а я — девочка. Дружить-то все равно можно.

Так что мы все благополучно погрузились в машину папы Кимото и поехали домой. Меня очень порадовало, что они оба говорят по-английски: я-то по-японски ни бум-бум! Так, пару слов знаю, типа «добрый день» и «спасибо», да названия ударов, кат и счет до десяти. И все!

Но Кимото и Накамура-сан по-английски хорошо говорили, только акцент у них смешной очень. В японском языке буквы «л» совсем нет, поэтому меня тут же перекрестили в «Ризу». Прикольно!

Водить машину в Токио трудно: нужно быть очень внимательным и острожным. Поток большой, машин много, все гонят с безумной скоростью, так что Накамура-сан только за дорогой следил, а на нас внимания не обращал. Ну и ладно! Мы с Кимото очень быстро разговорились.

Поболтали про школу, про занятия карате, а потом он меня и спрашивает:

— Риза, а кто у тебя в рюкузаке сидит? Ты своего домашнего зверя взяра?

— Нет, — отвечаю, — это не зверь. Это Домовой, Хранитель дома и очага. Его Кузей зовут. Он очень за меня беспокоится и в дальние поездки одну не отпускает.

— Ой, как интересно! У нас тоже есть Хранитери очага – о-ками-сан. Это такие маренькие божки, торько они дома сидят и с нами в путешествия не ездят.

— Так и домовым, вроде, не положено, — встрял Кузя, — только как же такую девчонку маленькую одну отпустить? Она непременно в беду попадет. Вот я с ней и поехал: в случае чего будет кому заступиться.

— О, Кузя-сан, — удивился Кимото, — ты ангрийский язык понимаешь?

Пришлось объяснить, что Кузе все равно, на каком языке мы говорим. Если человек говорит то, что думает, то его на любом языке понять можно.

— Кузя-сан, а ты где жить будешь? Мы не знари, что Риза не одна приедет, и торько одну комнату приготовири. Хочешь, я тебя с нашими о-ками-сан посерю? Вы, наверное, подружитесь.

О-ками-сан, как выяснилось, живут в маленькой часовне, которая стоит во дворе, в саду.

Но Кузя отказался. Ему места много не нужно, так что он со мной поместится. А с о-ками-сан попозже обязательно хотел познакомиться: какие-никакие, а родственники. Вся хорошая нежить, по Кузиному мнению, друг с другом обязательно в родстве, где бы ни жила.

— Ой! – говорю, — а у вас и настоящий японский сад есть?

— Есть, — отвечает Кимото, — торько маренький очень. У нас земли возле дома маро, но мама очень хотера сад камней сдерать и бонсай посадить.

— Вот-вот, — оживился Кузя, — ты мне про бонсай этот самый расскажешь? А то наш огородник очень интересовался: может, мы у себя тоже дома такое сделаем.

— Конечно, расскажу. И покажу обязатерьно. А у вас тоже на борьшой сад земри не хватает? Вы в Москве живете?

— Нет, — говорю, — в деревне, от Москвы два часа на электричке.

И давай ему про нашу деревню рассказывать. Кимото очень интересно было, даже его папа стал с переднего сиденья прислушиваться и вопросы задавать. Так я им все-превсе рассказала, и дома обещала видео показать: и Москву, и нашу деревню. Их больше всего поразило, сколько у нас земли: и на огород хватает, и яблони и кусты растут, и дом стоит, и мы еще хотим бонсай в огороде устроить. Я-то сначала не поняла, что тут особенного: у нас участок не больше, чем у соседей. Но потом, как на дом Накамура посмотрела, все ясно стало: у них домик маленький, садик – десять шагов в одну сторону, и столько же – в другую. Да еще у самой границы участка малюсенькая часовенка стоит – для о-ками-сан.[vi]

Япония — островная страна, плодородной земли маловато, вот она и дорогая. И то, что Накамура в собственном доме живут, — в наши дни большая редкость. Такое могут себе позволить только очень богатые люди. Или те, кому домик по наследству достался. Как этой семье. Им за дом целую кучу денег предлагали, но Кимото сказал, что они продавать не хотят: и жалко – привыкли уже, и за городом жить лучше, чем в самом Токио. И еще (тут он так вздохнул тяжело): сестренка у него, оказывается, больная, ей на свежем воздухе лучше.

Но про сестренку он много говорить не стал. Сразу видно: переживает очень.

А когда мы приехали, я сама ее увидела. Ой, как же это грустно было!

* * *

И куда же эти домашние божки, которые о-ками-сан прозываются, смотрят?! Ну разве ж можно такое в хорошем доме допускать? И папа Накамура, и мама – такие люди славные. И сынишка у них – сразу видать, весь в родителей пошел[vii]. Так за что же такое горе в семье? Или эти самые божки только на то годятся, чтобы на полке в домовой церкви стоять?

Но надо бы по порядку.

Приехали мы домой, нас мама встретила, повела Лизу устраиваться, потом руки мыть и за стол садиться. А к столу и сестренка маленькая вышла. Я на нее как глянул: только ахнул! Вот беда-то! Смотрю, а у козы моей губы дрожат, слезы в глазах. Ну ничего, скрепилась, улыбнулась. И то скажу: не дело это – над больным рыдать, ему от этого только горше будет.

Девчонке-то лет пять или шесть будет. Звать – Айко.[viii] Только не вышла она к нам, как все детишки – на своих ножках. А вывез ее папа на кресле специальном, на колесиках. Кимото нам уж потом рассказал, потихоньку: сестренка его с сухими ножками родилась, ходить не может. Уж папа с мамой ее по всяким врачам водили, и в храмах молитвы читали, и травами поили, а все без толку. Не ходят ножки у девоньки, и все тут!

Девчонка славная, улыбчивая такая. Молодцом держится, а, может, и привыкла уже: куда ж деваться! Только вот по-английски она говорить не умела, потому Кимото с ней рядом за стол сел и все Лизе переводил. А мне-то его перевод без надобности: я и так все, что надо, пойму.

Все ж японцы мне больше всяких других народов нравятся: папа с мамой Накамура как узнали, что Лиза с собой домового привезла, даже не удивились, за стол меня пригласили, еды поставили. Я не воображала[ix] какой-нибудь, но приятно, когда домашним духам и нежити такой почет оказывают. Это значит: правильный они народ, по традициям живут, старинные обряды соблюдают. Даже своим о-ками-сан всегда цветы свежие и еду по праздникам в часовню носят. И за что, спрашивается?! Не, я попозже, как все спать улягутся, непременно в часовню эту схожу да поговорю с ними по-свойски! Что это они только себе бока на полках отлеживают, а дела не делают? Да у нас, домовых, такого отродясь не бывало: чтоб дитё в доме больное, а мы ничегошеньки и не сделали. Чай, заговоры есть всякие старинные, и травы мы лечебные получше бабок–знахарок знаем. Завсегда поможем. А тут?! Тьфу! Даже думать неприятно!

А обычаи у них, у японцев, — чуднее не придумаешь. Дом какой-то легонький, стены – только что не прозрачные, чуть ветерок подует – и глядь, унесет в дальние страны. Я подивился сначала, но Кимото потом объяснил, что у них часто землетрясы сильные бывают, а такой дом, когда все вокруг трещит да ломается, сложится, ровно коробочка картонная, покачается, а потом и на место встанет. А чтобы можно было несколько комнат из одной сделать, специальные стенки передвижные устроены: ширмы называются. Хочешь – поставь, и будет тебе каждому по комнатке, хочешь – убери, и хоть танцуй, хоть карате занимайся – одна большая комната. А что, очень удобно придумано!

А вот едят они как-то странно. Никогда я такого не видел: чудеса, да и только! Столики низенькие, возле них только на коленках и можно сидеть. А вместо стульев тюфяки подложены – татами. И еду берут не ложкой, а палочками, вроде наших щепочек, какие моя хозяюшка на растопку печки пускает. Мне, правда, ложку положили. Хотели и вилку дать, но мы, домовые, всем этим цивилизованным премудростям не обучены, нам вилки без надобности. А Лиза палочки взяла, и очень даже здорово с ними управлялась. Предлагала и меня научить, но они у меня в лапах толком и не удерживаются: выскальзывают между пальцев. Так что я уж лучше ложкой, а они как хотят: хоть палочками, хоть лучинками.

После обеда Лиза стала Кимото и Айко кино про нашу деревню и Москву показывать, да все объяснять. Долго смотрели, потому что Кимото сестренке все переводил. Я гляжу, а девчонка малая к концу фильма совсем грустная стала, вздыхает так тяжело.

— Ты что, девонька? – спрашиваю.

— Ой, Кузя-сан, ты даже не представляешь, как мне хочется во всех странах побывать, да все-все новые места посмотреть. А только куда ж я, такая, поеду? – и на ножки свои показывает.

— Айко, да ты не огорчайся, мама с папой обязательно тебе хорошего доктора найдут, ты сможешь ходить, бегать и куда хочешь поехать. И все-все на свете посмотреть, — это брат ее утешает, а я так чувствую, сам своим словам не верит.

Лиза тоже начала что-то утешительное говорить, матрешку девчонке подарила. Ну та – дитё и есть, увлеклась новой игрушкой, обрадовалась, забыла про свое горе. А потом повела нас к себе в комнату: своих кукол да мишек показывать.

Такие–то игрушки мы с Лизой и дома видела, так что смотрели больше из вежливости. А вот потом Айко нам свою самую любимую коллекцию[x] показала: куча всяких разных лисичек на полках стоит, все на задних лапках, и в разных нарядах, и с узелками за спиной, и с посохами (словно в дорогу собрались), а некоторые даже лежат и что-то из тарелок едят да из кувшинов пьют. И все такие веселые, толстопузые.

— Ой, — Лиза говорит, — я знаю: это у тебя тануки, верно?

— Верно, — Айко отвечает, — а ты про них что знаешь?

— Да, честно сказать, совсем немного. Это на самом деле енотовидные собаки, только на барсуков похожи. А тануки – особенные, потому что волшебные. Они могут превращаться в молодых парней, любят веселые шутки и розыгрыши. А жадных и злобных людей наказывают так, чтобы впредь неповадно было вредничать. Правильно?

— А почему у них пуза такие толстые? – спрашиваю.

— Потому что тануки рюбят вкусно поесть и выпить сакэ – это вино японское, — отвечает Кимото, — а потом поют смешные песни, иногда, правда, неприричные, — тут он на сестренку покосился, хоть она по-английски и не понимает. — Айко тануки рюбит, потому что они приносят удачу и счастье. И никогда детишек не обижают. А еще, — это он уже совсем тихо сказал, пока сестренка на полочке что-то искала, — говорят, что тануки иногда помогают борьным, особенно детям. Вот нам все друзья и родственники их и приносят, как тарисманы.

— И что, правда, помогают? – спрашивает Лиза.

— В сказках так написано, — вздохнул Кимото, — но ведь помогают настоящие, живые, а это просто игрушки.

Тут Айко вытаскивает с полки одного тануки – самого толстого, в красном халате, перевязанном золотистым поясом, и протягивает Лизе.

— Возьми, Риза, — это очень хороший тануки. Он сильный волшебник, он тебе поможет сдать экзамен по карате. А потом ты его домой возьмешь, в свою деревню. Он там жить будет. Кузя-сан, ты ведь будешь с ним дружить?

— Конечно, буду, — отвечаю, и девчонку по голове погладил. Лиза тоже «спасибо» сказала, да еще и по-японски («аригатоо», во как!), а у самой, смотрю, опять глаза на мокром месте. Хорошо, малая не заметила.

«Не, — думаю про себя, — непременно до этих самых о-ками-сан доберусь, поговорю с ними по-нашему, по-деревенски. Что ж они такое безобразие в доме развели?!»

Только ни в этот день, ни на следующий, никаких о-ками-сан я в часовне не нашел. Ничего там не было живого, и неживого тоже не было. Маленькая такая комнатушка, только что потолки высокие, сводчатые. Пол весь татами устелен: белыми с красными полосками, красивыми очень. Напротив двери алтарь, куда духам цветы и еду кладут. На алтаре свечки стоят с ленточками, но не зажженные, а по стенкам длинные полоски ткани развешаны, с рисунками. Картинки эти мне понравились: то горы с цветущими деревьями, то море с утлой лодчонкой. И на каждой жучки–иероглифы сбоку пририсованы. Что написано, я, конечно, прочитать не мог, но сами картинки настроение очень поднимают: такие они светлые, краски прозрачные. Да и рисовал их, видать, хороший человек: сразу чувствуется. Но никаких о-ками-сан и в помине не было.

Это уж мне Кимото после разъяснил, что они только по определенным дням приходят. Тоже мне, лентяи, перетрудиться бояться! Хранитель дома каждый день на месте обязан быть: не ровен час, случится что?! Хорошо хоть, время приходить им через три дня будет, аккурат, когда Лиза экзамен свой сдавать пойдет[xi].

* * *

Это Кузя верно подметил: трясунец у меня был – не дай бог кому другому! Только что стол ходуном не ходил. Но первые дни хоть как-то отвлекалась. С утра Накамура-сан отвозил нас на занятия, которые проводили вместе наш сенсей и Тацуо-сэмпай. Ох, и доставалось же нам! Кузя так мне потом сочувствовал, пока я в раздевалке мылась и переодевалась. Говорит:

— Разве ж можно так дитё бить? Этак и кости поломать недолго, – это он про спарринги, хотя в спарринге никто никому ничего не ломает: это ж просто тренировка, а не настоящий бой. Но Кузя все равно беспокоился, из-за каждого моего синяка охал и ворчать принимался.

А после обеда мы все вместе отправлялись Токио смотреть. Такого необычного города я раньше не видела! В центре-то — ничего особенного: небоскребы они небоскребы и есть. Зато там, где старинные здания и храмы сохранились, я бы целые дни гуляла, и не устала вот ни на столечко!

В первый день мы к императорскому дворцу поехали. Войти туда нельзя, потому что император не разрешает[xii], но погулять в саду – можно. Сад разбит по всем правилам японского садового искусства: тут тебе и искусственные речки с водопадами, а через них ажурные мостики перекинуты; и сад из камней устроен; и деревья чудные растут – там слон, а тут – жираф. Их так специально подстригают. Кузе все в саду понравилось, кроме деревьев.

— Не дело, это, — говорит, — над живой природой так изгаляться. Дерево – оно должно расти, как ему от рождения задумано, а не как вам, людям, хочется.

Потом пошли на Нихомбаси – это самый знаменитый мост в Японии. Сам-то мост – так себе, вполне современный. Зато в него вмурована небольшая металлическая табличка, на которой написано, что именно это место – центр Японии. Отсюда ведется отсчет всех расстояний в стране. В общем – пуп Земли, то есть Страны Восходящего Солнца. Мы все, конечно, на этом пупе постояли, сфотографировались, побаловались немножко (в «Царя горы» поиграли), а потом на речном трамвайчике поехали к самому старому в Токио буддистскому храму – Асакуса Каннон.

Рассказывают, что очень–очень давно, аж в 628 году, один рыбак выловил в речке маленькую статую буддистской богини Каннон. Потом на месте его домика построили храм. В старину это была высоченная, пятиярусная деревянная пагода, а при входе на территорию стояли красивые резные каменные ворота. Но во время второй мировой войны и центральный храм, и остальные постройки были разрушены, так что нынешний – всего только копия, да еще и сделанная из бетона и камня, но под старину.

Чтобы войти внутрь, мы все прошли под черепичной крышей ворот грома – Каминари-мон. Жутковато было, особенно, как посмотришь на стражей ворот: бога ветров Фудзина и бога грома Райдзина. Огромные такие, в старинных доспехах, в руках кривые мечи. Но сам храм очень красивый. Если не вспоминать, что он совсем недавно построен, кажется, что попал в самую настоящую старину глубокую. И незаметно, что из современных строительных материалов, а не из дерева.

Что нас всех – русских – удивило, так это то, что рядом с буддистским храмом расположено и синтоистское святилище Асакуса Дзинся – в честь того самого рыбака и его товарищей, которые нашли статую богини в реке. Дескать, за прикосновенность к божественному они и сами, после смерти, удостоены таких почестей. Как-то странно это! А, может, просто непривычно. Кузя, например, сказал, что если человек хорошо жизнь прожил, правильно, так что плохого в том, что ему после смерти храм построят. Насчет богов он ничего точно не знает – не видел никогда, но ведь бывают привидения, которые людей спасают, там, где сами погибли. Или клады старинные стерегут, а потом хорошим людям и дарят.[xiii]

— Точно, — согласился Кимото, — вот о-ками-сан – это тоже духи умерших, которые свой род охраняют.

— Что-то плоховато они его охраняют, — пробурчал Кузя, но так тихо, что только я и услышала.

Ну, потом мы еще возле храма побродили, сувениров всяких накупили. Кимото, правда, сказал, что все это так: ерунда для туристов, и талисманы все ненастоящие. Но мне просто хотелось что-то красивое в подарок друзьям привезти, а в волшебные талисманы я вообще не верю, ну, то есть в те, которые «работают»: охраняют там или денег прибавляют. Так что обзавелась я маленьким Буддой – симпатичным таким, да парочкой амулетов (от чего – не помню, честное слово! просто красивые очень), и поехали мы по домам.

Потому что, как наши сенсеи сказали, тренировку завтра с утра никто не отменял.

Потом мы еще два дня в таком же режиме жили: утром тренировки, а после обеда – «сайтсинг». И хотя все интересные места в Токио посмотреть времени не хватало, кое-что все-таки поглядели.

Конечно, слазили мы на знаменитую Токийскую телебашню. Снаружи она – каракатица каракатицей, только покрашена в белую и оранжевую полоску.

— Ровно зебра длиннолягая, — это Кузя сказал. Мы с Кимото так хохотали: никак успокоиться не могли. Это ж надо такую смешную кличку придумать!

Забрались на самый верх: там, как и в нашей Останкинской башне, обзорные площадки. Сверху весь Токио видно, а если хочешь поближе какой-нибудь район рассмотреть, пожалуйста тебе: только в телескоп загляни. Мальчишки наши стали пытаться императорский дворец хоть отсюда увидеть. Только не вышло у них ничего: в саду деревья так густо и грамотно посажены, что ни одного окошечка, даже краешка крыши не видать. Ну император! Замаскировался, как шпион!

А вот мне ужасно повезло. Кимото говорит, редко такое весной бывает. Смотрю я во все стороны, головой туда–сюда верчу, город-то неплохо видно, а все небо в облаках. И тут солнышко тучки разогнало, и словно белая башня в тумане мелькнула. И пропала сразу, как мираж.

— Ой, что это было? – и рукой в ту сторону показываю.

— Да это тебе померещилось, — мальчишки говорят, — будешь башкой в разные стороны вертеть, вообще глюки начнутся[xiv].

А Тацуо-сэмпай головой покачал.

— Ничего вы не понимаете. Риза-сан – счастривая девочка. Она видера верхушку священной горы Фудзи. А ее можно отсюда разгрядеть только в ясные ретние дни. А таких, кто Фудзи-сан зимой или весной видер, по парьцам пересчитать можно.

— Сэмпай, — спрашиваю, — а что это означает? Ну, что я Фудзи разглядела?

— Это значит, что боги тебе покровитерьствуют. И тебя непременно ждет что-то хорошее. И очень скоро.

Честно скажу, единственное хорошее, что мне надо было: это экзамен сдать. Ой! Лучше бы не вспоминала. На меня опять такая трясучка напала, что Кимото, чтобы меня успокоить, повел вниз.

В телебашне, на первом этаже, оказывается, расположен огромный аквариум. Мы, когда наверх лезли, проскочили мимо, даже не заметили. И похож он больше не на аквариум, а на целый аквазоопарк. Там собраны все рыбы, морские существа, и водоросли, которые в прияпонских водах обитают. Сквозь стекло смотришь, а там: то коралловая рыбка мелькнет – золотая, в синюю полоску; то рыба-молот покажется, а вместо головы – ну точно, молоток с глазками. А какие водоросли красивые: колышутся, как листья под ветром, зеленые, и бурые, и красные, и даже темно-синие были. Мне показалось, что это просто кусочек моря взяли, и под стекло спрятали. Красотища!

Потом еще на втором этаже погуляли: там музей восковых фигур. Но это, честно скажу, мне не очень интересно было. Я внимательно только те залы смотрела, где всякие японские знаменитости стояли: императоры былых времен, отважные самураи и полководцы. Даже ниндзя один был: Хаттори Хандзо.

— Кимото, — спрашиваю, — я читала, что настоящих имен ниндзя никто не знал. Их по имени клана называли. Откуда же про этого известно стало?

— А Хаттори Хандзо вообще был необычный ниндзя. Он работар один, без помощи крана, и брарся за такие трудные дера, что к нему обращарись и наместники провинций, и знатные феодары. А они привыкли на срово никому не верить, потому и требовари закрючения письменного договора. А договор-то надо своим именем подписывать. Потому-то после смерти Хаттори Хандзо-сан его имя и стало известно.

— А чем вообще ниндзя занимались? – поинтересовался Кузя.

— В основном они быри разведчики, шпионы. Тогда многие правитери друг с другом воевари, вот им и нужно быро знать, что у врагов в стане дерается. А ниндзя умери прятаться, пробираться тайком во вражеский рагерь, подражать крикам животных и птиц. Еще умери долго бегать, не уставая, документы всякие красть и важные сведения быстро передавать. Кое-кто даже говорир, что они кордуны и умеют в животных превращаться. Но это потому, что ниндзя с детства учири жить как разведчиков: скрытно. Их еще называют «синоби» — крадущиеся.

Вот вам! Я-то, глупая, раньше думала, что ниндзя обязательно наемные убийцы. А они совсем другими делами занимались.

На третий день мы поехали в парк Уэно. Он был разбит по приказу императора в 1873 году, хотя земля в Токио и тогда уже была высока в цене. Но парк отгрохали немаленький. Собрали там деревья со всей Европы. Получился настоящий ботанический сад. Со всякими экзотическими (для японцев) растениями. Даже наши березки были. Только Кимото сказал, что они не наши, а канадские. Кузя их как увидел, носом захлюпал: видно, ностальгия замучила. Но потом ничего, разгулялся, головой по сторонам из рюкзака вертел, да про травы и кусты спрашивал: как называются, да откуда привезены.

А еще в Уэно стоит храм богини Каннон. Ее в Японии очень почитают, потому что она добрая и милосердная. А в этот храм – Канъэйдзи Киёмидзу – приходят пары, много лет мечтавшие иметь детишек, и приносят маленьких куколок. Так люди благодарят богиню за то, что она даровала им ребеночка. Кимото мне сказал, что его родители, когда всех врачей с Айко обошли, в этот храм ее тоже приводили. И за нее там буддистские монахи молились, сутры читали. Только все равно ничего не помогло.

Потом мы в зоопарк пошли, где главными героями были панды –  симпатичные бамбуковые мишки. Ну такие лапочки! Прямо, как игрушки. И очень доброжелательные. Все время подходят к ограждению, чтобы с детьми пообщаться. А на мое мороженое такими глазами смотрели, что у меня кусок в горло лезть перестал. Жаль, что их кормить нельзя: я бы поделилась.

* * *

И на что моей козе–дерезе эта самая карате нужна? Можно подумать, ей с пиратами каждый день драться приходится. И повоевала-то всего разок, так нет же: «для самообороны пригодится». А то ты этой самообороной в деревне часто занимаешься? Ну да ладно, эту глупую упрямую девчонку все равно не переспоришь.

Я к чему речь веду: экзамен у нас послезавтра. А сегодня у Лизы за ужином опять такая тряска началась, что просто чудо, как она стол не перевернула. Все Накамура – и папа, и мама, и Кимото[xv], и Айко малая, ей очень сочувствовали, успокаивали.

— Вы, Риза-сан, — папа говорит, — посре ужина сходите в нашу домовую часовню. Сегодня хороший день, чтобы попросить о-ками-сан о помощи. Даже есри вы в них не верите, они все равно помогут.

— Ой, да я сейчас кого угодно о помощи просить буду. Хотя бы, чтобы трястись перестать. А то ни одного ката сделать не смогу.

— Риза-сан, — это Айко маленькая, — ты не бойся. Мы ведь все вместе в Киото поедем. И я тоже на экзамен приду, и за тебя болеть буду. Чтобы ты обязательно победила.

Вот оно как! Это нам оказывается, в какую-то Киото еще ехать?

— А что за Киото? Почему там экзамен сдавать будем? – спрашиваю.

— Киото – это древняя сторица Японии, — отвечает Кимото, — еще до Токио много веков гравным городом страны быр. Там очень много старинных храмов и красивых дворцов. И священных мест. Поэтому, по традиции, мы завтра утром едем в Киото и останавриваемся в храме Киёмидзу. Утром будет общая медитация, днем – тренировка, а вечером – чтение сутр у артаря богини Каннон. А на средующий день уже и экзамен.

— Вот здорово! А мы сможем сходить в Золотой павильон? И в Серебряный?

— Нет, к сожарению. Боюсь, времени не останется.

— А что за золотые–серебряные дворцы в Киото? – спрашиваю.

— Зоротой павирьон – Кинкакудзи — был построен сёгуном (это правитерь и военачальник) Ёсимицу Асикага, когда он уже отошел от дер и стал жить в буддистском монастыре Рокуондзи. Очень красивый. Это давно быро, в 1397 году. А внук сёгуна – господин Асикага Ёсимаса – через сто рет построир Серебряный павирьон. Там хранятся самые гравные сокровища храма. Но мы весь день проводим в храме Киёмидзу, и никуда выходить не будем. Такова традиция.

— Какая жалость, — вздохнула Лиза, — а я так хотела посмотреть дворец Нидзё и сад рядышком. Говорят, очень красивый, — расстроилась коза моя, она ж всякий сайтсинг любит. И тут я с ней согласен: в Японии церкви и сады очень красивые, сам бы смотрел – не насмотрелся.

— Да, очень красивый. Но тебе, Риза-сан, в Киёмиду тоже понравится. Это борьшой храм, и у нас будет время его весь-весь посмотреть.

— Кимото, — спрашиваю, — а вот ты сказал, что храм этот тоже в честь богини Каннон построен? Что ж, у нее так много церквей в вашей стране?

— Очень много, Кузя-сан. Каннон – богиня миросердия, ее у нас почитают. Каннон может показываться в тридцати трех разных обриках, и каждому посвящен свой, особый храм. В Киёмидзу она сидит на борьшом троне в гравном храме. У нее одиннадцать рук и тысяча риков, чтобы в разные стороны смотреть, всех рюдей видеть и всем помогать.

Маманя моя с дедулей! Тыща лиц и одиннадцать рук! Вот, прости нечисть родная, страхолюдина. А с другой стороны, давно ведь известно: не суди по лицу, а по характеру. Если она такая добрая и милосердная, так какая разница, сколько у нее там рук и ног. Только вот зачем ей столько? Я, честно говоря, не понял, но спрашивать не стал. Вдруг Накамура обидятся: все ж таки их божество, надо уважение проявить, а не глупые вопросы задавать.

Вечером нас старшие Накамура уговаривали пораньше лечь, потому что завтра вставать рано, но Лиза так волновалась, что Кимото предложил в домовую часовню сходить, поговорить с о-ками-сан. Козе моей, честно скажу, похоже, все равно было, куда идти: спать-то не может, вся в волнении.

Вот мы и пошли.

Кимото взял фрукты и цветы свежие. Сказал, надо к домашним божествам с подарками идти. Лиза тоже палочки какие-то достала: во время сайтсинга их купила. Странные палочки – не поймешь, из чего сделаны, но пахнут здорово, как конфетки. «Благовония» называются. Я так понял, их зажечь надо и запах приятный по всему дому пойдет. Это хорошо, конечно, только если от них хороший запах, что ж их «вониями» какими-то обозвали? Вони – это ж когда плохо пахнет, а не приятно. Чудные слова люди придумывают!

Я с собой ничего брать не стал. Потому что ничего у меня и не было. Да и вообще, как-то не хочется мне этим о-ками-сан подарки дарить. Для начала поговорить с ними надо по-свойски, узнать, что они там прохлаждаются, вместо того, чтобы людям помогать.

В часовне был тихо и темно. Кимото свечки зажег, Лиза палочки свои — и впрямь, дух от них такой приятный по всей комнатке потянулся. Потом малец положил фрукты и цветы на алтарь и стал просить о-ками-сан прийти и выслушать. Он-то по-японски их просил (они, чай, по-английски не знают), но мне все и так понятно было.

Вдруг подул слабый такой ветерок, пламя у свечек закачалось, даже листики у цветов зашелестели. Смотрю я: явились – не запылились. Висят в воздухе прямо над алтарем. Не поймешь, сколько их – пять али шесть. Все такие прозрачные, ровно Агнесс, лица-то, как у людей (как у бабушек и дедушек стареньких), руки, туловища тоже человеческие, а ниже пояса – только ветерок что-то вроде тумана колышет.

Ребята их только чувствуют, а мне всех до капельки видно.

— Здравствуйте, о-ками-сан, — говорит Кимото и низко так кланяется, — мы пришли к вам с просьбой. Риза-сан наш гость и друг, помогите ей обрести крепость духа и мужество, чтобы пройти через испытание на пути карате.

Хорошо сказал, красиво! Мне очень понравилось. Я и думаю себе, а ну как эти лежебоки сейчас начнут капризничать: дескать, чужая девчонка, не из нашей страны, и вообще у нее свой домовой дух имеется.

— Свет озаряет ее лик, добром полно ее сердце. Не нужна ей наша помощь, ибо сама она способна помогать слабым и обиженным. Достаточно в душе ее и мужества, и силы.

— Кимото, — Лиза даже с колен привстала, — ты слышал?

-Срышар. Торько это первый раз такое, чтобы о-ками-сан с нами разговаривари. И такие срова хорошие говорири. Ты понравирась им, Риза-сан.

Кому поверили, детишки неразумные! Вежливые какие божества эти, понимаешь! Отказать и то по-человечески не могут, все словеса всякие плетут, длинные да запутанные.

— Вы тут кончайте туману напускать! Не хотите помочь девчонке, она и без вас справится! – давненько я так не сердился. — А вот скажите лучше: почему в доме такое безобразие допустили? Мало того, что приходите раз в год по обещанью, да еще и подарками да всякими вониями вас призывать надо, так еще и дитю малому никакого добра не сделали? Тоже мне, духи–хранители! Ленители вы, вот и все! Кто ж, кроме вас, Айко малой поможет, коли доктора да бабки–знахарки справиться не могут?

— Ой, Кузя-сан, ты что ж говоришь, — шепчет Кимото, — они ж рассердиться могут! И уйти.

— Это я уже рассердился, и давно еще, как в дом ваш вошел! А уйдут, туда им путь–дороженька. Зачем они нужны, ками эти, коли дело свое не делают?

— Сердца наши полны болью и печалью, неведомый дух[xvi], но не в наших силах помочь маленькой Айко-сан.

— А на что ж вы годитесь тогда, если даже ребенку малому помочь не можете? – кричу. Хотят – пусть обижаются, только смотреть спокойно на то, как девчонка мается, сил моих нет.

— Мы храним покой и счастье в этом доме, неведомый дух. Мы оберегаем любовь и радость в семье. Мы отвечаем за достаток и благополучие. Но мы не лекари, не знахари. Мы не умеем исцелять боль. И мы знаем, что даже сама богиня Каннон оказалась не в силах помочь маленькой госпоже. Но мы продолжаем воссылать молитвы к ее престолу, чтобы она смилостивилась и одарила девочку здоровьем.

Смотри ж ты! Вроде и не обиделись. Значит, не совсем еще бессовестные, вину свою чувствуют. Только какие ж радость да счастье в семье, если дитя болеет? Что они там охраняют-то?

— Ой, — Лиза ахнула, — и неужели ничего сделать нельзя?

— Есть одна старинная легенда, маленькая госпожа. Она идет из давних времен, когда наши пра-пра-пра-предки были так же молоды, как ты и Кимото-сан. Но мы не знаем, что в этой легенде – истина, а что — ложь. Ибо люди все легенды пересказывают по-своему, добавляя множество слов, которых не было раньше. Это – легенда о Красном Лотосе.

— Никогда не срышар, — Кимото на ухо Лизе шепчет.

— Мы поведаем вам эту легенду, но не можем утверждать, что она прозвучит именно так, как звучала тогда, когда все слова имели только один смысл, и люди и боги изрекали только истину.

И вот что о-ками-сан рассказали.

«Давным–давно, когда мир людей и мир богов располагались рядом и люди и боги ходили друг к другу в гости так же просто, как сейчас можно пойти к соседу или поехать в другой город, в садах богини Каннон рос Красный Лотос[xvii]. Был он прекраснее всех остальных лотосов, лепестки его светились, как облака на закате, а аромат был чудеснее всех запахов трав и сладких фруктов. Если девушка смотрелась в его сердцевину, Лотос одарял ее красотой и привлекательностью. Если больной старик приходил и касался цветка рукой – все его хвори как рукой снимало. Лотос утешал несчастных, учил земледельцев, как добиться хорошего урожая, соединял влюбленных, помогал детишкам расти здоровыми и умными. В общем, этот волшебный цветок всем дарил радость, как только мог. А мог, он, видать, очень многое, потому что люди шли к нему с самыми разными просьбами и надеждами.

Но сердце Лотоса было чисто и незамутненно, он владел только мудростью добра, и не мог отличить его от зла. Ибо в нем самом зла не было. И однажды пришел к Лотосу один человек и сказал:

— Моя любимая девушка отдалилась от меня, она полюбила другого. Сердце мое полно горя и печали. Божественный цветок, верни мне мою любимую.

И он коснулся рукой лепестков цветка.

А был тот человек злой и сказал он Красному Лотосу неправду. Девушка никогда не любила его, но он преследовал ее и добивался, чтобы она вышла за него замуж. А когда понял, что ни богатства его, ни подарки не помогают, пошел просить Лотос о помощи.

Божественный цветок склонил сердце свое к этой просьбе, как склонял ее к тысячам других просьб, и направил дух и мысли свои в ту сторону, где жила девушка. Но что-то случилось с цветком, ибо в пути его мысли столкнулись с мыслями этого нечестивого человека, и потемнели. И зло и неправда, бывшие в его словах и думах, вернулись назад и обожгли цветок. И алые лепестки вмиг почернели, аромат сменился запахом гари, и цветок увял.

Испугался тогда злой человек того, что натворил, и бросился бежать из земли богов. А богиня Каннон, выглянув в окно, увидела лишь ускользающую тень и погибший цветок. В горе и печали выбежала она в сад, села возле Красного Лотоса и окропила его своими слезами. А потом стала петь песнь тоски и печали. И в эту песнь вплела она и солнечные закаты и восходы, и сияние звезд, и шум морских волн, и трели птиц, и первые крики младенцев, и все живые звуки, что когда-либо звучали на земле. И Красный Лотос постепенно очнулся, расправил свои лепестки, и снова разнесся по саду богов его дивный аромат.

Но боги больше не верили людям. Они навсегда закрыли ворота между мирами и надежно укрыли Красный Лотос».

— И что же, никто больше никогда не мог попросить Красный Лотос о помощи? – спрашивает Лиза.

— Говорят, маленькая госпожа, что некоторым людям, чистым сердцем и помыслами, удавалось найти и отомкнуть ворота в иной мир. Говорят еще, что они смогли пройти мимо стражей божественного цветка и обратиться к нему с просьбой. Многие пытались это сделать, много веков прошло с тех пор. Но и те, кто пошел и не вернулся, и те, кто достиг конца пути – ничего не рассказывают. Но если есть в твоем сердце отвага, ты можешь попытаться отправиться в путь.

Коза моя аж на ноги вскочила:

— Да вы скажите, куда идти-то нужно?

— И я пойду, — встал рядом Кимото.

— Мы не знаем, где вы найдете ворота между мирами. Они каждый раз открываются в новом месте. Мы не знаем, как пройти мимо опасных стражей, охраняющих цветок. Мы даже не знаем, кто они. Мы только знаем, что тот, кому суждено найти этот путь, должен пройти его до конца и выйти с другой стороны. Обратной дороги на этом пути нет. И если это путь сужден именно вам – вы найдете его. Если ж нет – сердца и души ваши не готовы к такому испытанию. Мы сказали вам все, что знали. Больше ничего сказать не можем. Прощайте, и да пребудет с нами ваше благословение.

Пронесся ветер по часовне, загасил свечки, и все. Исчезли духи–хранители, то бишь ленители! Вот так вот насоветовали: пойди туда, не знаю, куда, и сделай то, не знаю, что. А сами – ни помочь, ни рядом в трудную минуту оказаться. Только вония свои нюхать да свечки гасить и могут. Неправильные это духи, одним словом!

Ребята потом в часовне посидели, посовещались еще. Только что думку думать, когда не ясно: где эти самые ворота, да как до них добраться. Кимото, правда, кое до чего все ж таки додумался:

— Я вот думаю, Риза-сан. Раз Красный Ротос – божественный цветок богини Каннон, значит и растет он в ее врадениях. А мы завтра в Киото едем, в самый чтимый храм пойдем. Может, там нам кто-нибудь из монахов подскажет, как быть.

На том и порешили. И спать пошли. Потому как время уже за полночь было, а утречком рано вставать надо.

* * *

На следующее утро мы все поехали в Киото. В поезде Тацуо-сэмпай рассказывал нам[xviii] историю храма Киёмидзу. Красивая легенда. Я даже кое-что записала, чтобы ничего не забыть и друзьям потом пересказать.

В VIIIвеке один буддистский монах – Энтин нашел в районе Хигасияма на горе Отова струящийся водопад, и услышал такие слова: «Найди этот источник, прозрачные воды которого впадают в реку Ёдо». Долгое время Энтин бродил по горе Отова, пока неожиданно в глубине заповедного леса не обнаружил место, окутанное туманом. Казалось, что пояс из белых облаков навис над горным источником, затерянным в непроходимых зарослях склона горы Отова. И здесь Энтин встретил буддийского отшельника — горного мудреца по имени Гёэй.

Гёэй дал Энтину кусок дерева, в котором обитал дух Каннон Босацу — богини милосердия. Получив этот бесценный дар, Энтин вырезал из куска дерева изображение Каннон и поместил эту деревянную скульптуру в небольшую бамбуковую хижину, которая и стала первым храмом, получившим свое название от прозрачных вод, сбегающих по склону. С тех пор и до наших дней воды храма Киёмидзу считаются целительными и волшебными.

А когда мы до места добрались и из автобуса вышли, я так и ахнула! Мамочки, красотища-то какая! Внизу горы ворота, через которые нужно на территорию храма входить. Ворота называются Нио-мон, а по бокам стоят стражи ворот (вот уж их точно красивыми не назовешь). У каждого лицо такое свирепое, по четыре руки, а одна лежит на рукояти меча. Но Кимото сказал, что они тех, кто с добрыми мыслями приходят, не трогают. А защищают храм от злых людей и нечестивцев.

Прошли через ворота, за ними – высокая трехъярусная пагода. Вся из дерева, а дерево словно светится на солнышке: золотом отливает.

Возле пагоды нас встретил монах и провел в кельи, где мы должны были переодеться в кимоно для медитации, которая проводилась в главном храме – Хондо. Медитировали мы перед центральным алтарем. На нем в высоком кресле сидела богиня Каннон Босацу. И правда, ликов у нее множество, и рук тоже. Некоторые лики добрые, некоторые суровые, но злых точно не было. Справа от нее бог Бисямонтэн – он охраняет сокровища, принадлежащие богине, а слева – Дзидзо Босацу – покровитель детишек и странников.

Когда старший монах говорил нам напутствие перед медитацией, мы с Кимото только рты разинули, и между собой потихоньку переглянулись[xix].

— Вы собрались здесь, чтобы завтра пройти через испытание, требующее силы и отваги. Но, вступив на путь карате, вы должны всегда помнить, что главное – не сила мышц и рук, а сила духа. Вы никогда не должны обращать свое умение во зло. Дух ваш должен стать духом воина, но воина добра и света. Вы не должны забывать, что, чем больше ваши силы и умения, тем труднее путь, и тем больше ответственность. А чтобы вы всегда помнили о праведности вашего пути, мы прочитаем все вместе легенду о Красном Лотосе – историю о том, как путь одного неправедного погубил пути множества других людей, нарушил волю богов и принес раздоры в мир.

Потом монах зачитал нам легенду, которую мы с Кимото уже слышали. А во время медитации я стала думать про маленькую Айко, про то, что вот было бы здорово, если бы точно знать, где найти этот волшебный цветок, и попросить его помочь. А потом увидела картинку перед глазами (хотя они и были закрыты): словно я одна сижу в этом же самом храме, перед престолом богини Каннон. Вокруг темно, ни единой свечки не горит, только над ликами богини свет разливается. Вдруг она поднимается с трона, наклоняется ко мне, протягивает руку и говорит:

— Идем со мной, я покажу тебе Красный Лотос.

Я встаю, подаю ей руку, и она меня ведет…

Тут как раз раздался хлопок в ладоши – для выхода из медитации – и все пропало. Я так расстроилась, чуть не расплакалась: надо же, не смогла узнать, куда идти!

Но ныть времени не было, потому что отправили нас босиком и в одних кимоно на лужайку за храмом, и мы там еще два часа тренировались. Ну, я вам скажу: тренировки в Токио – это даже не цветочки, а бутончики были! Ягодки – вот они. И досталось нам и за себя, и за того парня, и за всех девчат (как наш тренер любит говорить)!

Так что к обеду мы не пришли, а приползли, кто на четвереньках, а кто и по-пластунски[xx].

Сидим, едим, а меня все мысль мучает, как же я до конца не узнала, куда идти надо. Я потихоньку Кимото и спрашиваю:

— Слушай, а можно рассказывать, что ты во время медитации пережил?

— Можно, но торько своему сенсею. А так – это очень ричное внутреннее деро, про него никому говорить нерьзя, — а сам смотрит на меня очень внимательно. — Риза-сан, а почему ты про это спрашиваешь?

— Да вот видела я кое-что. И не знаю, то ли мне одной это привиделось, то ли кому еще. А может, я вообще все выдумала: подсознательные мысли наружу вышли.

— И это правильные мысли были, — вмешался Кузя, — и ничего ты не выдумала. Я своими глазами видел, как эта самая многорукая и многолицая богиня тебе руку подала, и своими ушами слышал, как она тебя с собой позвала. За цветком этим волшебным.

Кимото аж палочки уронил.

— Кузя-сан, ты тоже это видер? И ты, Риза? – я головой киваю. — Так и со мной то же самое быро: торько я вот не успер узнать, куда идти надо.

— А я вот что думаю, — говорит Кузя, — если мы все вместе одно и то же видели, значит, надобно поближе к вечеру в церковь эту вернуться и еще попробовать… что вы там делали… ну, метидацию эту. Вдруг еще что нужное углядим.

После обеда все отправились к священному водопаду, который охраняет страшное божество Фудо мёо. Видок у него, действительно, жутковатый, но нам сказали, это для того, чтобы отпугивать злых духов.

А после ритуального омовения (а вода-то в марте бррр! холоднющая) посетили храм Кайсандо – его когда-то давно целиком перевезли из города Нагаока и поставили здесь, в честь отшельника Гёэя и монаха Энтина.

Там нам читали священные сутры о пути воина и о том, как развить в себе силу духа, направленную только на добро. Я, честно скажу, не очень-то и вслушивалась, потому что опять про Айко думала. Накамура, наверное, уже приехали, только остановились в гостинице для паломников, что внизу горы, за территорией храма. Бедный ребенок! Ведь ей так трудно куда-то выбраться, а она поехала так далеко с родителями, чтобы за меня поболеть, поддержать. А я-то ей ничем и не могу помочь: даже не узнала, где Красный Лотос искать. И какая от меня польза, балды этакой? Короче говоря, расстроилась совсем, вернулась в келью и чуть не реву.

А Кузя меня утешает:

— Да ты не боись, девонька, вот попозже будет, все монахи спать улягутся, мы еще разок к этой самой богине сходим. Должна же она помочь, если и впрямь такая добрая да милостивая.

Около одиннадцати часов Кимото к нам тихонько постучался. Выбрались мы на улицу и двинулись короткими перебежками к храму Хондо. Бежим, а сами думаем: вдруг увидит кто, что говорить будем, как оправдываться? Возле храма остановились, дух перевели. Внутрь идти страшновато, но надо. Я вообще-то не верующая, но тут отчего-то перекрестилась по-православному. Наверное, на всякий пожарный.

* * *

Заходим мы в церкву богини Каннон, а там темень, хоть глаз выколи. Ни единой свечки не горит. Хорошо, что Кимото догадался: взял одну с собой. Ребята зажгли ее, идут к алтарю, а самим, вижу, боязно: за руки взялись, чтоб не так страшно было.

Я все вокруг оглядываюсь: чувствую, не одни мы, ох! не одни. И не только добрая нечисть тут собирается, но еще и всякая погань подойти норовит. Но в церкву пакостникам хода нет, так что они где-то снаружи обретаются. Надеюсь, детишки их еще не почуяли, а то ведь и так руки у обоих дрожат.

Остановились Лиза с Кимото перед алтарем, опустились на колени, ручки на груди сложили и говорят:

— Милостивая богиня Каннон, с просьбой мы пришли к тебе. Помоги нам отыскать дорогу в твой мир, помоги найти волшебный цветок, чтобы помочь маленькой Айко.

И головы склонили.

Задул тут сильный ветер, погасла наша свечка, но темнее не стало. Гляжу я, а прямо перед троном разливается яркий свет. Ровно открываются ворота – золотые, сияющие, а за ними еще ярче свет горит, путь–дорожку указывает. Дети-то как ворота увидели, вскочили и скорей туда, внутрь. Я, конечно, с ними. Бежим мы – вроде и рядышком они, а все больше отдаляются и отдаляются. Словно не вперед, а назад движутся. И створки разошлись уже в полную силу, а теперь смыкаться начинают – тихонечко так, даже и не видно почти.

— Скорей бы надо, — кричу, — закроются обратно ваши ворота, и войти не успеем!

— Это они не сами, — в ответ Кимото, — ты посмотри, Кузя-сан, их нэдзуми закрывают.

— Что еще за гадость такая? – Лиза спрашивает. — Не слышала про таких раньше.

— Это крысы–оборотни, пакостники они, обманщики и спретники. Они рюбят подгрядывать, подсрушивать, друзей ссорить и вранье про хороших рюдей рассказывать.

Ну, девчонка моя, долго не раздумывая:

— Бей гадов! – и вперед бросилась.

И тут у нее из кармана что-то выпало и об пол стукнуло. Я было за ней, но обернулся на секундочку. Смотрю, а на полу тануки валяется – та самая игрушка, что малая девчонка Лизе подарила. Хотел подобрать, а меня как током ударило[xxi]. И ровно столп света из того места в полу вылетел.

Коза-то моя, а Кимото с ней, уже у ворот стоят, а гадкие крысы их не пускают, за ноги, за руки укусить пытаются. Ребята давай было свою карате применять, да только она против крыс никуда не годится. Они ж мелкие, под ногами шебуршат, исподтишка ударить норовят. Да еще и много их – нэдзумов – одни ребятишек удерживают, другие ворота закрывают.

Вдруг сзади такой крик–визг раздался, что твои дачники с музыкой – у меня ажно уши заложило! Оборачиваюсь: бежит прямо на нас толпа танук – и все, как один, толстые да пузатые, в красных халатах да с золотыми поясами. И бегут-то как резво: пузы им не помеха! А в руках у них палки деревянные, и они этими палками над головой размахивают, и кричат при этом:

— Банзай! Нэдзуми – о уцу![xxii] – и опять: — Банзай!

Подлетели тануки к крысам поганым, как начали их палками дубасить: те только визжат да отпрыгивают. А тануки за ними по всему храму гоняются: крик, вопли, удары палочные. Один к нам оборачивается и говорит:

— Что ждете-то, дурачки? Давайте внутрь, пока ворота не закрылись!

Лиза с Кимото начали было «да спасибо огромное, да что помогли», а тот только лапой на них махнул:

— Ну вас в ….[xxiii], — и дальше драться побежал.

А ворота уже почти совсем закрылись, только щелочка маленькая осталась. Мы внутрь-то проскочили, дверь за нами и захлопнулась. Темно сразу стало и тихо, словно драки никакой за спиной и не было.

Смотрим, а под ногами тоненькая тропочка светится, ровно лучик лунный. Ну мы по ней и пошли. Долго ли шли, коротко ли, того сказать не могу. В нашем, нелюдском мире-то время совсем по-другому течет.

Только выходим мы в тот же самый храм, где и раньше были. Светло там, радостно. Свечи горят, венки по стенам развешаны, а пахнет – в тысячу раз лучше, чем палочки-вония. Глядим: сидит на троне богиня Каннон, самым своим добрым лицом к нам повернулась. Справа от нее – Бисямонтэн, который сокровища стережет. Меч, что у него в руках был, поперек колен положен, а обе руки к нам ладонями повернуты: дескать, входите с миром!

А тот бог, который слева сидит – Дзидзо Босацу – держит в руках такой большущий красный цветок. И от него свет идет неописуемый и запах просто сказочный – лучше, чем от свежего хлебушка, из печи вынутого.

— Подойдите, — говорит нам богиня, и руку протягивает, — вы пришли сюда с чистым сердцем и открытой душой, не испугались нэдзуми, которые есть ни что иное, как порождения темных замыслов и дел людских, вы пришли во имя добра. И я разрешаю вам коснуться Красного Лотоса и загадать желание. Но помните: оно может быть только одно.

Мы все вместе подошли к Дзидзо Босацу, и к цветку руки приложили. А что загадали, так вы, наверное, и без меня догадались.

Тут свет от лотоса стал еще ярче, а потом погасло все.

И опять оказались мы в том же храме. Стоим перед алтарем, нет вокруг никого. На полу Лизин тануки валяется. И в воздухе еле-еле уловимый аромат тает, ровно его ветерком уносит. А в окошки уже первые лучики зари заглядывают. Переглянулись мы и пошли молча к выходу. Только игрушку подобрали.

* * *

Сколько мне удалось поспать, и удалось ли вообще, про это я сказать не могу. Только голову на татами положила, а уже будят: умываться, одеваться, на экзамен собираться. Мамочки мои! А спать-то как хочется! Но делать нечего: собралась, тануки под пояс запрятала и пошла.

Про сам экзамен ничего толком тоже не расскажу, потому что делала все на автопилоте, в полусне. Проснуться смогла только к спаррингам. Да и думаю про себя: «Ох, поздновато вы, Лизавета Батьковна, очухаться изволили. Сейчас как наваляют вам по полной программе, и ничего вы не сдадите. Силушки-то не заемные, а свои. И те на исходе». Но, на всякий случай тануки под поясом сжала. «Помогай, — думаю, — дружок».

Поначалу вроде как-то держалась, но к последнему спаррингу совсем выдохлась. Блоки еще кое-как ставлю, а самой ударить уже сил нет. Еще чуть-чуть – и рухну. Вот позорище–то будет! И экзамен не сдам, и перед друзьями стыдно, и тренера подведу. А Накамура – вон они все сидят, и Кузя у Кимото в рюкзаке пристроился. Они ж видят, что я – на последнем издыхании, давай кричать что-то, меня подбадривать. А я уже с ног валюсь. И тут гляжу: Айко кулачонки сжала, и тоже как закричит:

— Риза, давай, давай! Ты же можешь! Ты сильная![xxiv] – и на ноги вскочила.

Мама с папой даже рты раскрыли. Кимото тоже обалдел немножко. А у меня вдруг и силы откуда-то взялись: не иначе, второе дыхание открылось.

В общем, сдала я экзамен. УФ!

Нам в этот же день новые пояса вручили: в храме Хондо была очень торжественная и красивая церемония, а потом – праздничный ужин. Но это я уже совсем плохо помню, потому что засыпала на ходу. «Спасибо» богине Каннон сказать, когда в храме были, все-таки сообразила.

* * *

Второй праздничный ужин у нас был уже очень поздно ночью, когда из Киото домой к Накамура вернулись. Всем хотелось отпраздновать. Да и было что: и экзамен такой трудный коза моя сдала, и Айко всю дорогу от храма до машины своими ножками шла. Устала, правда, с непривычки, но это пройдет потихоньку. Главное, что девонька ходить теперь может.

Накамура, конечно, про Красный Лотос ничего знать не знали. Решили, что у Айко от нервов какой-то мышц передвинулся и на нужное место встал.[xxv]

А на следующий день (последний наш в Японии) все вместе в театр Кабуки пошли. Это такой театр, где старинные японские сказки показывают. И костюмы одевают, как в те времена носили, и стихи на старом языке читают. А на лицах у всех актеров маски страшенные. Я только в толк не взял, почему, даже если какого-то хорошего воина изображаешь, нужно такую зверскую харю показывать? Разве ж свое лицо хуже? У нас такими мордами только на Масленицу украшались, когда всякую нечисть изображали.

Лизе очень интересно было Кабуки–театр посмотреть.

— Красиво очень, — говорит. Ну, это уж смотря на чей вкус: кому что нравится!

В театре даже все Накамура специальные книжки читали, где речи актеров на нынешний язык переводятся. По-старинному и они не понимают. Что уж про козу мою говорить!

А потом мы уже и домой собираться начали. Япония мне вообще-то понравилась, да и боги у них – тоже ничего себе, хоть и бездельники. Только и знают, что советы давать, да сокровища свои охранять. А дело-то и не делают! Зато вот нечисть всякая – тануки, например, — молодцы–ребята. Не ругались бы еще, совсем молодцами стали бы!

Накамура–мама мне на прощание очень красивый бонсай подарила. Славное такое деревце, росточком – невеличка, но все, как у большого устроено: и ствол мощный да сильный, и ветки могучие (для его размера, конечно), и листики молоденькие уже проглянули. Сказала, что оно до дома в горшочке доедет, ничего с ним не случится, и летом можно в нашем огороде высадить. А зимой придется в дом заносить: зимы-то у нас суровые да снежные. Для японских цветов и деревьев холодновато будет. Ну да это ничего: бонсай маленький, ему в доме место найдется.

А Лизе настоящее кимоно преподнесли. Я-то раньше думал, кимоно – это курточка, в которой карате занимаются. А оказывается, это очень красивое платье: голубое такое, с летящими журавликами. А к нему пояс темно–синий и туфли смешные такие – деревянные, на высоких каблуках — «гэта» по-японски.

— Риза, — Айко малая говорит, — журавлики – это на счастье. Чтобы тебе всегда во всем везло и все удавалось. Я сама его для тебя выбрала, правда, красивое?

— Очень красивое, — коза моя отвечает, — спасибо огромное. А вот мне нечего тебе на счастье подарить. Но я от всей души желаю, чтобы ты поскорее выросла и все-все страны посмотрела, как мечтала.

Из переписки по Скайпу.

«Ты даже не представляешь, Лиз, как я за тебя беспокоилась! Ведь уже неделю, как домой вернулась: и здрасьте вам! ни слуху, ни духу. Под конец недели обидеться «совсем уж было собралась»…

Но теперь знаю, почему ты так долго молчала: вы с Коузией хотели все как можно лучше про Японию рассказать. Такой мейл мне здоровский написали! Молодцы! Я как будто вместе с вами в Токио и Киото побывала. Жаль только, что меня на самом деле там не было. Я бы тоже хотела в таком приключении поучаствовать. И нэдзуми этим мерзким показала бы: может, их надо было ногами пинать, а не карате применять? J

Очень рада за маленькую Айко. Дай бог, чтобы у нее все и дальше было хорошо. И вообще здорово, что твой приятель летом со школой в Англию собирается. Ты ему мой скайп скинь, может – увидимся. Буду рада с ним познакомиться.

Мы все (и мама, и папа, и Агнесс) поздравляем тебя с черным–пречерным поясом. Ты у нас теперь круче всех, да? JЯ уверена, что великая каратистка Лиз смогёт перепобедить всех пиратов на свете. Или тебя теперь зовут Риза-сан? J

Большущий привет маме и отважному воину Коузе-сан.

Обнимаю,

Крис».

Похожие статьи:

Рассказы → Кузя и тайны фараонов

Рассказы → Кузя и старинный клад

Рассказы → Кузя и лесные жители

Рассказы → Как посмотреть...

Рассказы → Кузя и "Благословение Марии"