Макс

Так случилось, что день, когда я встретил Макса, стал днем моей смерти.

Вчера.
Я то и дело пытаюсь выглянуть из окопа, чтоб отследить источник непрекращающегося огня. Хочется жрать и не хочется сдохнуть. Почему-то сегодня слишком отчетливо, явно и почти в натяг. Откуда-то из недр пасмурного неба срываются первые капли.
- Пап, ты скоа вейнеся? – спросил Артемка. Он сидел на руках у Веры, четырехлетний, достаточно взрослый, чтоб она укоряла его за эту привычку.
- Очень, сын. Очень. – Сказал я, улыбаясь. Я был уверен, да и все мы были уверены, что это будет легкой прогулкой. С тех пор прошло полгода. Мы праздничным маршем прошагали вглубь этой треклятой варварской страны, почти до столицы, а потом капкан захлопнулся, и от десяти дивизий осталось полторы. Это случилось примерно тогда, когда мы нашли свои самолеты.
Режим вынужденного радиомолчания. Пять месяцев ковыряния в грязи и собственном дерьме. Сто пятьдесят дней безуспешных попыток выбраться. Вернуться домой.
Одно я знаю наверняка – никто не собирается делать из нас военнопленных. Вероятнее мы станем удобрением для фауны, которая вскоре оккупирует места недавних боев. Если ты пришел в гости и учишь хозяев жить, будь готов, что тебя не поймут.
Как же хочется жрать. У нас осталась одна банка тушеного амурского тигра и три голодных рта. Ксёма Вержбицкий, интеллигент с лицом обиженного младенца, старый Махро и Жульц, здоровяк, который съест нас троих, поступи такой приказ. Но взводный здесь я, и хотя взвод из четырех вояк – та еще сила, кто-то должен ей управлять.
Когда-то, насколько я помню, амурский тигр был в красной книге. Сейчас ей, как и любой книгой, можно вытереть зад. Всю последнюю неделю мы растягивали ломти вяленого суматранского барсука – по одной полоске на брата. Вкусно, но жестко. Брутальная еда для крепких духом самоубийц.
Там, за холмом, штаб соседней девятой дивизии. По крайней мере, был неделю назад. Но за холм надо еще добраться. Будем пытаться, ибо умереть от голода в окопе совсем не то же самое, что погибнуть в бою. И совсем не то же, что снова увидеть семью.
Выбраться можно, но это авантюра с огромными шансами на неуспех.
Еще вчера мы браво шли вперед, смяв неприятеля. Звучит насмешкой, если учесть, что мы практически улепетываем к своим границам. Ночной бросок вывел нас к лесу, но оказался заболочен, а вернувшись в поселение, мы наткнулись на втрое превышающего нас численностью врага. Через час соотношение стало десять к одному, а теперь нас осталось четверо. Все это – мои догадки, кроме последнего факта.
Непослушными пальцами вытаскиваю из вещмешка оставшуюся сигнальную ракету – на нее вся надежда. Можно, конечно, запустить ее в воздух, обозначить свое местоположение, но проблема в том, что на помощь никто не придет. В лучшем случае, примут к сведению, что мы еще живы. Нет уж, для нее предназначение иное. Смотрю на ребят. Во взгляде каждого – решимость, а у Жульца голодная решимость. Никакой обреченности, и я записываю это себе в актив. Поддержание боевого и морального духа вообще мой конек.
Целюсь из ракетницы в покосившуюся постройку, похожую на амбар. Еще вчера мы шутили, что если аборигены держат там свиней, то нам лучше добраться туда, чем за холм, ибо свиньи вкусны. Наш комдив тоже та еще свинья, но этих можно будет съесть.
Сигнальная ракета врезается в дощатую стену и начинается фейерверк. Мы бросаемся в противоположную сторону, к доту, под который наши приспособили развалины водонапорной башни. Точка замолчала больше часа назад, но аборигены туда еще не добрались. Надеюсь, что отвлекающий маневр даст нам хотя бы десять секунд. Ксёма проявляет недюжинную проворность, которой раньше за ним не замечалось, следом Махро, потом Жульц. Он тащит два вещмешка с имуществом взвода. Я замыкающий и вижу, что все трое добрались до укрытия, и значит, первая часть нашего доблестного бегства прошла удачно. Не вижу только обломков арматуры под ногами, потому растягиваюсь на траве и ору. Нога сломана, да еще и застряла в чертовом сплетении железяк. Нелепо сдохнуть в дождливый майский вечер, да еще когда все почти удалось, могу только я. Мама всегда говорила, что я особенный.
Жду пулю, которая прекратит мои потуги, но откуда-то с опушки отделяется тень. Не могу разобрать, болевой шок не способствует повышению внимания. Чувствую только, что кто-то аккуратно, насколько возможно, высвобождает мою ногу, затем сильными руками поднимает меня с земли и закидывает на плечо. Вот он уже почти бежит со мной на плечах, и каждый его шаг отдается дикой болью в моей ноге, а затем во всем теле. Вряд ли кто-то из аборигенов решил меня принести к своим, чтоб там казнить.
Первые выстрелы – очнулись, козлы.

Сегодня.
Большая палатка заменяет здание штаба. Комдив сидит за столом, уперся руками в подбородок, о чем-то напряженно думает. Настолько напряженно, что можно подумать, будто он спит.
На совещании присутствуют остальные выжившие военачальники – последние бои изрядно проредили штат. Докладывает полковник Манкриокоц, явно о победе. В голосе нотки гордости, вплетенные в огромный шар самолюбования, на котором с трудом застегиваются пуговицы рубашки. Манкриокоц – долго и трудновыговариваемо, поэтому все зовут его Жабой.
Жаба заканчивает речь и ждет аплодисментов. Остальные напряженно молчат. В палатке шестеро, включая Макса. Он стоит, вытянувшись по стойке «смирно», не шелохнувшись за все время жабьего монолога. Остальные сидят, обсуждают, периодически спорят друг с другом и поддакивают комдиву.
Действо напоминает трибунал.

Вчера.
Мой внезапный «командироносец» последним усилием успевает добраться до спасительного дота. Опускает меня на землю, практически роняет. Тяжело дышит, опускается на колени. Я полу-стону полу-рычу от боли. Это прекрасно, значит, жив.
Замечаю распростертого Краузе, нашего пулеметчика. Он, в отличие от нас, абсолютно мертв – верхнюю часть черепа снесло, на шее осталась только нижняя челюсть. Лежит на спине, раскинув руки в стороны, словно отдыхает после трудной работы. Жуткое зрелище. Ксёма не выдерживает и блюет тут же. Это плохо – еды и так мало, и транжирить содержимое желудка совсем некстати.
Спаситель поднимается, грязный, насколько грязным вообще может быть человек. Разве что белки глаз и зубы выдают в этой грязевой инсталляции человека. Из его нагрудного кармана выпадает фотография, изрядно потрепанная, но вполне различимая. Красивая девушка и двое мелких пацанов, дошкольников. На заднем плане позолоченный Самсон разрывает чей-то рот, фонтанирующий в голубое небо. Все счастливы.
- Сержант Колосов, - устало, но твердо представляется, - четвертая рота, второй батальон.
Смотрим друг на друга несколько секунд, я пытаюсь подняться. Он протягивает руку:
- Макс.
Я жму и поднимаюсь, держась за нее. Крепкая.
- Спасибо, Макс.
Очередь прекращается. Берегут патроны, гады. И в наступившей тишине настойчивый голос Жульца:
- Похавать бы…
Несколько минут спустя мы устраиваем ужин. Банка тигра большая, на пятерых вполне сойдет. Вместо ложек используем галеты. Они старые и ломкие, но если зачерпнуть ими желе, то получается очень вкусно.
- Почему один? – задаю наконец назойливо блуждающий в моей голове вопрос, - дезертировал?
Макс медленно дожевывает:
- Отступил.
- А батальон?
- Я – батальон…
Вполне вероятно, так и есть. Справа полыхало будь здоров. Внутри копится гадостное и мерзкое чувство, как комок свалявшейся шерсти, прошедший через кишечник и желудок, и подобравшийся к горлу. Тебе нечем крыть, и ты пытаешься понять, за что умираешь, но веских доводов нет – враг не пришел и не спалил твою хату, ты не защищаешь свою Родину. Ты обычное оружие превентивного удара. Хрупкое оружие, как показала практика.
- Твои? – показываю на фотографию.
- Ага, - кивает он, и я впервые вижу подобие улыбки на его лице. Даже взгляд теплеет. – Все бы отдал, чтоб закрыть глаза, а открыть уже там, с ними.
Это верное ощущение. Но как отдать все, когда у тебя ничего нет? Опять вспоминаю Веру и Артемку. Ему только исполнилось четыре, и это сопровождалось двумя событиями – он заговорил, а я пошел воевать. Вера часто упрекала меня за то, что мы мало разговариваем. Теперь и сын может предъявить мне то же самое.
- Мы обязательно вернемся, - говорю я Максу.
- Ага, - соглашается Жульц, - щяс доем, и сразу вернемся.
Ксёма уже осматривает пулемет – цел. Рядом лента, не меньше сотни патронов, а это то, что нам надо. План предельно прост – за ангаром, в пятидесяти метрах правее, стоит бронированный багги – еще один неожиданный девайс от аборигенов, которых нам рисовали Матумбами с луком и стрелами. Нам надо добраться до него и свалить. Единственная возможность – пустить в расход пулеметную ленту, заставить врага хоть на несколько секунд спрятаться, тем самым прикрыть безумца, который рванет к багги. Проблемы две: успеет ли он добежать за сто патронов, и заведется ли транспорт? Если решаемы обе, то он возвращается за остальными, и мы ретируемся.
- Выбора, похоже, нет, - пожимаю плечами я, пристраиваясь к пулемету, - я не самый проворный гонец.
Решаем, что бежать в любом случае Ксёме – он быстрый, легкий, маневренный.
- Даже если заметят, решат, суслик, а не солдат, - подытоживает Махро.
Но самое главное – он один имеет опыт управления вражеской техникой.
- Готов? – спрашиваю я.
Ксёма не готов. Чтоб это увидеть, даже вглядываться не надо. Он вообще мало похож на воина, и встреть я его в прошлой жизни, никогда бы не подумал, что смогу провести в его обществе больше нескольких секунд. Тех, что хватило бы послать его подальше, обратись он ко мне. Но блуждающая среди окопов смерть крепко сближает тех, кто ей пока не дался.
Вторая проблема кроется в тыловом обеспечении: зрение у Ксёмы годится только на то, чтоб попадать ложкой в рот во время еды, а очки на войне редко живут дольше нескольких дней. Проблему могли бы решить линзы, но их нет, поэтому с Ксёмой приходится реально возиться, как с котенком. Тридцатилетний сын полка, мать его.
- С Богом! – говорю, и нажимаю на спусковой крючок.
Ксёма отчаянно бросается вперед, но через несколько шагов спотыкается и падает в грязь. Поднимается и снова бежит. Махро качает головой. Жульц прикрывает тыл, насколько это возможно делать с галетой в руках в качестве единственного оружия.
- Черти обходят, - негромко говорит он. Поворачиваю голову, чтоб увидеть несколько теней, крадущихся вдоль опушки. Через пару минут они возьмут нас тепленькими. Если только Ксема…
Оборачиваюсь на хлопок, и вижу его, как плохого гимнаста, парящего в столпе поднятой взрывом земли. В детстве у меня был сшитый матерью Петрушка, и когда я бросал его через всю комнату, он летел, независимо болтая всеми четырьмя конечностями. Тогда это казалось мне жутко забавным.
Ксёма лежит неподвижно. Думаю, это все. Горькая ирония в том, что эту мину ставил, возможно, сам Ксёма – мы отступали домой, и явно не планировали возвращаться через эту поляну.
Дождь идет стеной. Еще четверть часа, и дороги превратятся в кашу. Чем это нам грозит, лучше не думать.
- Я пойду. Прикрой. – Говорит Макс. – Ездил на таких.
Этот справится. Я вновь открываю огонь. Как только добежит, разверну пулемет в тыл, и устрою им представление. Только бы патронов хватило.

Сегодня.
- Это идеальный солдат, - заканчивает свою речь Жаба, кивая на неподвижно стоящего Макса, - ни боли, ни усталости, ни сожаления. Только жгучее желание вернуться домой.
- Ну он-то, может, и вернется, а мы? - подает голос Баринов, командир авиационной эскадрильи. Ему не в чем себя упрекнуть, самолеты в этой войне выполняли задачи только в первый день, можно даже сказать, в первый час, а потом все разом упали, и старого командира сняли. Так что Баринов был назначен в прекрасное время – если нет ни одного самолета, то враг ни одного и не собьет.
- В этом его предназначение – поднять боевой дух, заставить каждого солдата мобилизовать усилия и прорваться. И первые результаты показывают правильность этой идеи!
- Первые результаты? – усмехается Гроссман, танкист без танков. – Скольких он вывел из окружения?
Жабе нечего ответить – Макс вернулся с группой из двух человек от общего количества в два батальона. Но вернулся же.
- Сколько их у вас? Таких? – устало спрашивает комдив, поднимая голову.
- Трое, - с готовностью отвечает Жаба, - перспективная разработка, не приняты на вооружение. В операции должны были осуществлять наблюдательную функцию.
- Шпионить за своими? – уточняет комдив.
- Накапливать информационную базу, - отвечает Жаба. Ему становится весьма неуютно в этой палатке.
- Приведите остальных, - приказывает комдив.
- Не могу, - Жаба будто даже уменьшается в размерах, - инструкции.
- Какие к черту инструкции?! – взрывается комдив, - вас убьют сегодня, может быть, прямо в этой палатке, и кто тогда будет давать им указания, если мы даже не знаем, кто они?
- Они настроены на автономное ведение боевых действий на основе полученных сведений. Соответствующую прошивку я залил им позавчера.
Жаба подходит к неподвижному Максу, вытаскивает из нагрудного кармана фото – та самая девушка с двумя детьми на фоне фонтана.
- Каждый из них получил четкий ориентир, цель, ради которой надо вернуться. Её вот…
Они совещаются еще некоторое время. Затем комдив распускает свой военный совет. На улице Баринов останавливает Жабу.
- Вот ты гнида. Небось всем троим еще и одинаковую фотку дал?
- Ну да, других не было. А этих я штук десять отксерил еще в базе. Надо?
- Девка красивая. В вещах двухсотых откопал? – презрительно кривится Баринов.
- Ошибка молодости, - машет рукой Жаба, - заводила меня конкретно. Даже жену бросить обещал ради нее, пока драл в парадном. Но что-то передумал. Хочешь, дам телефон?
- Иди к черту! – отмахивается Баринов.
Следом из палатки выходит Макс. После вчерашней слякоти сегодня прекрасная погода. Макс смотрит в голубое небо, и широкая улыбка заполняет все его лицо. В такой день живется особенно хорошо.

Вчера.
У него получилось. Я вижу, как Макс запрыгивает в люк багги. Машина дергается, значит, способна ехать. Вся техника аборигенов, примитивная на вид, работает на ультракомпактных батареях и только наземная.
Наши самолеты, оказавшись далеко в глубине страны, одновременно пропали с радаров. Самые внятные из криков пилотов: «Падаю» и «Не понимаю». Не понимали и мы, по крайней мере, до тех пор, пока сами не добрались до невидимой черты, за которой наши машины встали – двигатели отказались работать. Понадобилось некоторое время, чтоб понять причину – топливо без процесса горения распалось на углекислый газ и воду. Позже, продвигаясь пешком, мы обнаруживали обломки самолетов. Не хотел бы оказаться на месте пилота, в баках самолета которого на скорости под тысячу километров в час вместо керосина оказалась вода. Природа этого явления нам до сих пор не ясна, но амбиции руководства не позволили развернуться ни тогда, ни сейчас. Так что если мы вернемся, возможно, только для того, чтоб сменить окоп на скамью подсудимых.
- Помоги, - прошу Жульца. Тот сильными ручищами разворачивает пулемет в тыл. От ленты остался браслет, теперь только прицельным огнем. Аборигены уже везде, и слева, и справа. Дождь скрывает их, превращает в серые силуэты. Идеальный образ врага, единственное предназначение которого – быть убитым.
- Давай! – орет Жульц, видимо Максу. – Сюда!
Вижу вполоборота, как багги непозволительно медленно проезжает метр за метром и останавливается.
Из окопа, который мы оставили полчаса назад появляется голова аборигена и снова прячется. Он что-то кричит своим. Я понимаю, что у нас нет и этих минут, на которые я надеялся. У нас нет ничего.
Кроме багги, который все так же неподвижен.
Война учит думать быстро, а порой действовать, не думая совсем, на рефлексах. Иногда это спасает жизнь. Иногда губит. Иногда, чтоб спасти чужие, надо губить свою. Кто-то называет это подвигом, кто-то - идиотизмом.
Хватаю Жульца за руку:
- Валите!
Он непонимающе смотрит на меня. Буквально вижу, как на его лбу под кожей ворочается мысль.
- Давай, бери деда и бегите к багги. Нас троих отсюда уже не выпустят. Ну!
Махро недоверчиво оборачивается, но ему дважды повторять не надо, как не надо разжевывать, что это приказ.
Открываю огонь, но это ненадолго. Патроны заканчиваются даже раньше, чем я рассчитывал. Разворачиваюсь, чтоб увидеть, как они добегут. К врагу нельзя поворачиваться спиной, но когда очень хочется, то можно. На секунду в голову подселяется мысль, что это все неправильно и несправедливо. Махро уже отмотал шесть десятков, а Жульц так и будет крутить хвосты коровам, если вернется. Что они дадут этому миру, и что мир даст им?
Вижу, как они добираются, карабкаются внутрь, и багги, как старый больной мотороллер, дергаясь, набирает-таки скорость и устремляется к просеке. Еще несколько секунд, и я не вижу его в дождливых сумерках.
«Пап, а ты скоа вейнеся?»
Чванк! Пуля входит в землю рядом с плечом. Вж-ж-ж-иу! Еще одна бьет в металлическую пластину мобильного дота. И ни одного патрона в ответ. Просто, чтоб быть вежливым. Остается только скривить страшную рожу, чтоб отпугнуть врага.
Надеюсь, они вернутся домой. Кто-то должен рассказать там, что здесь было. Макс выведет, он слишком похож на меня лет десять назад.
Жаль только, своих не увижу.
Все бы отдал, чтоб закрыть глаза, а открыть уже там, с ними. Наверное, только так.

Похожие статьи:

Статьи → Конкурс "Две тысячи лет война"

Рассказы → Дочь шамана

Рассказы → Приглашение на войну

Рассказы → Две стороны, одна правда

Рассказы → Эфемеры Вселенной (Внеконкурс)