Достойныйтриумфчистогоразума

                        …в заключение не могу не отметить, что наша эпоха является достойным венцом многовековой истории человечества, а современный человек – достойным венцом эволюции.

Сейчас уже не возникает сомнений, что природа не может сотворить ничего совершеннее, и наш вид — достойный триумф чистого разума, а современный уровень развития цивилизации гарантирует процветание на долгие века в бесконе…

ОЦЕНИТЬ ТЕКСТ.

ПОВТОР СЛОВ, ДЕЛАЮЩИЙ ТЕКСТ ОДНООБРАЗНЫМ:

— ДОСТОЙНЫМ ВЕНЦОМ

— СОВРЕМЕННЫЙ

Пробиваюсь через толпу – только что не по головам, расталкиваю чьи-то плечи, спины, куда прешь, мужик, куда-куда, на кудыкину гору… Линкор возвышается передо мной – там, там, за толпой, царственно покачивается на невидимых волнах. Он будет моим, будь я проклят, если он не будет моим.

Пробиваюсь – через волны людей, тону в толпе, захлебываюсь, энергично взмахиваю руками. Ближе… еще ближе…

Ч-черр-рт…

Линкор покачивается на невидимых волнах…

Делаю последний рывок, тяну руки – кто-то подхватывает линкор, прямо передо мной, мужчина и женщина, муж и жена, одна сатана. Еле сдерживаюсь, чтобы не выхватить. Да что со мной?

Линкор плывет к кассе, продавщицы мечутся по залу, ищут коробку от него, без коробки линкор не продадут, как в старину не продавали коня без уздечки.

Уплыл.

Ч-чер-р-рт…

Что я Женьке моему скажу, он меня с потрохами сожрет, они же сейчас такие…

— А-абыдно?

Оборачиваюсь, смотрю на рожу с птичьим клювом вместо носа, понаехали тут, смуглая голова торчит из воротника, отороченного драненькой шерсткой, похожей на перья…

— Да черт бы тебя драл.

Господи, неужели я сказал это вслух…

— А я-то при чем? – птицеклювый разводит руками, — правильно, у тебя каравеллу твою увели, а Пернатый виноват…

— Да что я Женьке скажу, ты думаешь?

— Сын твой?

— А ты откуда знаешь?

— Так вижу… все они сейчас такие, вынь да положь, вон у меня у самого дочки две, так подай им домик кукольный, и все тут… О-ох, придешь сейчас, то-то он на тебя накинется, а где, а почему, а в Новый Год-то что будет, все подарки под елкой переворошит, и в слезы, большой такой мальчик, и плакать будет…

Сжимаю кулаки. Издевается он надо мной, что ли?

— Дело поправимое, — смуглая рука ложится на плечо, — тамагочу хочешь?

Тамагочу… припоминаю что-то, еще из моего детства, какие-то экранчики, какие-то собачки-динозаврики-цыплятки, кого этим в наше время удивишь, не Женьку моего, это точно…

— Да нет, не такую…

— Мысли читаешь?

— Да ясен пень, про что ты подумал… Не-е, брат, тут сложнее все… Айда, покажу…

Выбираемся – плывем через толпу, захлебываемся, тонем, сжимаю руку Пернатого, как в детстве в толпе – руку отца, не утонуть бы в толпе, не потеряться, так и кажется, в море людей уже снуют акулы, а если посмотреть под ноги, глубоко-глубоко можно увидеть Атлантиду…

Выныриваем из толпы – на пустошь, на берег, вдыхаю морозный дух декабря. Пробираемся – мимо рядов елок, здравствуйте, товарищи елки, здра-жла, товарищ покупатель… Пернатый тащит меня куда-то – за шумную суету базара, за бескрайнее поле стоянки, за какие-то бараки, вот черт.

— Ты куда меня тащишь?

— Так за тамагочей же…

Не выпускает руку – тащит меня, прочь от торговых рядов, от гремящей музыки, от людей, черт его дери, что у него на уме…

— А ну пусти!

Вырываю руку, Пернатый смотрит на меня черными глазищами, посмеивается.

— Чего, боязно? На органы тебя сейчас порежем, продадим, да?

Вздрагиваю. Точно мысли читает.

— Ну, как знаешь.

Передергивает тощими плечами, скрипит по снегу куда-то за гаражи. Иду за ним – притихший, пристыженный, правильно жена говорит, уже  своей тени боюсь… Пернатый просачивается в битый жизнью фургон, иду за ним, даже не спросил, можно мне сюда, или нет, или покупатель должен ждать на улице.

— Во, гляди… выбирай, не хочу… Женьке твоему такое и не снилось…

Откуда он знает, что сын Женька… или я сболтнул, сам не заметил. Смотрю, не понимаю, на что смотрю, какие-то коробушки, шарики, экранчики…

— А что мы такие умные-то, свет никто не догадался зажечь? – гаркает Пернатый, щелкает лампой.

Вижу.

Вздрагиваю, как от хорошей затрещины.

— Блин, как живые сделаны…

— А ты как хотел… говорю, Женька твой увидит, офигеет.

Смотрю. Маленькие клетушки, крошечные тела в кукольных креслицах, узехонькие плечики, длиннющие пальцы, длинные тонюсенькие ножки, огромные головы покоятся на спинках кресел, блестящие глазищи – в пол-лица, рот и нос едва заметны, так, будто художник в спешке пририсовал – двумя штрихами… Сидят, щелкают по клавишам перед монитором, кто-то оживленно орудует мышкой, кто-то зарылся в наушники, смотрит какой-то очередной боевик с очередным супергероем, кто-то размешивает в крохотной чашечке дымящийся напиток, то ли кофе, то ли шоколад…

— Глазища у них… мода, блин, пошла, на анимешников этих…

— А ты что хотел… мода, она и не такое сотворит… Свиристелки мои вообще мини эти напялить хотели, я им сказал, увижу, ноги повырву…

— Да что ж ты так с ними…

— А как с ними, в такой мороз, да в мини.

— А-а, за такое точно ноги надо поотрывать, и бошки заодно…

Смотрю на жутких уродцев, черт, как сделаны, как живые. Кто-то сидит ВКонтакте, смотрит фотографии, кто-то чатится, кто-то играет в какую-то стрелялку, крохотная девочка с крохотной грудочкой под крохотной кофточкой штампует на экране сердечки, ми-ми-ми, няшка…

— И сколько такая хрень стоит?

— Тварь-то? Пятнадчик.

Земля уходит из-под ног.

— Охренеть можно.

— Нужно. Слушай, мужик, я тебе как хорошему человеку цену не накручиваю, сам за что купил, за то продаю. Подарок тебе типа будет… Женьке твоему.

Посмеиваюсь. Знаем мы эти штучки, в каком-нибудь Шанхае-Тайване такая игрушка стоит не больше тысячи, а то и сотню, а здесь ее вам и за пятнадцать продадут, и за двадцать.

— Бригантина-то твоя дороже была, которая уплыла.

— Так то линкор, а это…

— А это чем хуже? Ты гляди, как живые. С ними и в шахматишки резаться можно, и еще много что на компе… Ты гляди, из рук едят, вот я им сахарку дам…

— Еще и кормить тварь эту?

— А ты как хотел? Тебя бы не кормить, как взвоешь! Да не боись, ты им сахарку, ну там водички чуток дай, и хорош… Это ж тебе не сенбернар какой-нибудь, которому если быка целого не скормишь, он тебя самого слопает…

Как во сне отсчитываю банкноты. Пернатый скалится, вытаскивает из креслица крохотного человечка, заворачивает в драненький шарф.

— А-ах, кусаться будешь, дрянь ты такая… ты и кусаться-то не можешь, зубешек нема… На, держи…

Снова уходит из-под ног земля…

— Эй, а это все? – киваю на клетушку, креслице, мониторчик, чувствую, что сама по себе эта тварь не выживет.

— А-а, это… Еще технику его купить хочешь? Это еще двадцать штук за комп, креслице за пятьсот.

— Ч-черт…

— Ты как хотел… где ты видел, чтобы комп дешевле двадцатчика продавали, а тут тебе и подогрев, и вентиляция, и это… жизнеобеспечивание всякое…

Фыркаю. Прикидываю, сколько такой комп стоит в каком-нибудь Шанхае-Тайване…

— Так и езжай в Шанхай-Тайвань, на билет больше денег потратишь…

— Мысли читаешь?

— Что мысли, у всех одно на уме… тетка одна тут искудахталась вся, ах в Китае дешевле, в Китае дешевле, а вы втридорога продаете, я ей и сказал, ежзай в Китай. Сразу притихла…

Отсчитываю тысячи. С ума я сошел, что ли? Лизка убьет, опять свою песню заведет, говорила мама, не ходи за этого дебилоида…

Как во сне смотрю, как Пернатый пакует креслица-экранчики в коробушку с дырочками, усаживает туда же тварь, все так же завернутую в шарф, мать моя женщина, мне его еще через полгорода везти, как бы не заморозить, не придавить, не…

Что-то еще не дает покоя, что-то спросить хотел… как работает, а вот, батарейки в системном блоке, чем кормить, а да, сахарком, что же еще…

А, ну да…

— А… это… вообще… из чего сделано?

— То бишь?

— Ну… это как сделали-то вообще… этих… тамагочей твоих…

— Слушай, ты телефон покупаешь, тебе сильно важно, из чего его сделали? Вот так стоишь, продавца допрашиваешь, а как у него жидкокристаллический экран, а какие микросхемы, а эти… как их… Я тебе что, сам их делал, что ли? Вот ковер как сделан, могу сказать, жена сама плела, вот поджопники на кресло скажу, как сделаны, свиристелки мои сами шили, рукодельницы… Недорого, кстати, зимой согреют… вот, лопата могу сказать как сделана, железка на черенок насажена, гвоздями прибита… сам прибил… 

Смотрю на ряды живых кукол с огромными глазами. Почему-то хочется уйти отсюда поскорее, от новогодних гирлянд, маленьких уродцев, мерного мерцания экранчиков…

— Па-а!

Женька вываливается откуда-то из ниоткуда, вот блин, размечтался я, что дома нет никого, не бывает, чтобы у нас дома да не было никого… Что я Женьке скажу, что я Лизке скажу… правильно тебе мама говорила, не ходи за этого дебилоида замуж… что отцу скажу, если в гости нагрянет, тоже свою песню заведет, а говорил тебе, в экономисты иди…

Вот сам в свои экономисты и иди…

— Па-а!

— Ну чего, чего?

— Па-а, а ты где Джеки покупал?

— К-какого Джеки? Чана?

— Да не-е… Этого… который за компом сидит…

— Да у джигита какого-то на базаре… а что, интересуются?

— А он сдох. А ты мне на двадцать третье февраля еще такого купишь?

Тьфу на тебя, Женька, не знаешь еще, что я тебя не на двадцать третье, ни на какое февраля ничего не куплю… Снова перед глазами обрюзгшая рожа шефа, ну что, парни, фирма-то наша банкрот…

— Па-а, ты чего?

— А? а… Отчего сдох-то?

— Да я его кормить забыл… он и сдох… па, а как там настроить, чтобы он снова ожил?

— А не знаю.

— Па, а чего, инструкции там нету?

Мысленно хлопаю себя по лбу, и верно, инструкции-то нету, откуда она будет, инструкция, это тебе не супермаркет, где и чек выдадут, и схему сборки, и инструкцию, и техпаспорт,  и гарантию, если в течение полугода сдохнет, вам поменяют на такого же, при себе иметь сдохшего…

Иду в женькину комнатушку, продираюсь через нагромождения компов, машин, трансформеров, динозавров, пришельцев, бетменов и человеков-пауков, Голливуд отдыхает. Беру закоченевшее тельце, вот ведь как сделали, как будто и по правде умер…

— М-м-м… не знаю…

— Па-а, ну ты у меня и плеер чинил, и утюг мамке, а тут…

— Не мамке, а маме… Это, как видишь, не плеер… и на утюг что-то не похоже…

У Женьки дрожат губы, тьфу на тебя, такой мальчик большой, и плачет, вот я в его годы… У меня в его годы Сталкер сдох, черненький такой, хвост колечком, на лайку похож, я потом неделю ревел… в его годы…

Уношу трупик – чтобы Женька не ревел, пусть думает, папка сейчас что-нибудь там подкрутит, проводок подладит, и Джокер этот, или как его, Джеки, снова оживет…

Я так и не сказал ему про фирму…

И что никакого Джеки я ему не куплю…

И вообще ничего…

— Чего пришел?

Действительно, чего я сюда пришел? Чувствую – сам не знаю, чего пришел. Растерянно протягиваю завернутое в платок тельце.

— Это…

— Ух ты, горе какое… упокой, Боже, душу раба твоего.

— А нового нельзя?

— Отчего же нельзя… Выбирай, не хочу. Ты бери какого-нибудь побойчее, они живучие… Вот хороший, за четырнадцать отдам…

— М-м-м… а поменять нельзя?

— Ха, ты в магазине тарелку купишь, раскокаешь, тоже бежишь, а поменять нельзя? Дай-ка гляну. Уж уморил, так уморил человечка, куда смотрел-то? Вон, от него от бедолаги кожа да кости остались, костюмчик как на вешалке висит, еще бы не сдох…

Качается земля под ногами. Давай, докажи им всем, что ты не дебилоид…

— Я, собственно, чего пришел… Ты их где берешь-то?

— А что, продавать хочешь?

— Н-ну… может, в помощники возьмешь?

Что говорю, выставит меня сейчас в три шеи, только конкурентов ему не хватало. Сам видел, бабки с семечками и то цепляются, это мое место, нет, мое…

— Может, возьму… Ничего у тебя, здоровье-то не хлипкое?

— Да… не жалуюсь.

— А нервы?

— Тоже.

— Смотри у меня… — Пернатый оглядывает поредевшие ряды клетушек, — Гузе-е-ель!

— Чего?

Выглядывает райская гурия, прикрытая платком. Переговариваются, перекрикиваются скороговоркой, знойной восточной тарабарщиной, не понимаю – догадываюсь, просит ее присмотреть, чтобы твари эти не разбежались, да куда они разбегутся, что ты, старый, они на ножках своих и не ходят…

— Ну, айда, мужик… вон, ящик возьми… и пошли…

Беру ящик. И иду. Не понимаю, как так, сразу, мы что, в Китай поедем, или в Шаньхай-Тайвань,  где их там делают, какие сони-тошибы… Вот так и пойдем по Великому Шелковому Пути, с посохами и торбочками.

— А чего так торговать решил?

— Да… фирма моя сдохла…

— А-а, фирма подохла, кушать-то хочется… понимаю… ну, гляди… деньги лопатой грести будешь, лопату себе купи… Если не свихнешься.

— Это как?

— А так… один парень со мной ходил, потом повесился. Другой из окна прыгнул. 

Екает сердце.

— Да не боись, так-то оно не опасно…

Снова екает сердце.

— Далеко идти-то?

— А что, устал уже?

— Да нет, до Китая идем, или дальше?

— А-а… не, тут, рядом…

Идем – через какое-то бездорожье, безлюдье, беспутье, проваливаемся в снег, да, после такой дороги и повеситься недолго…

— Да все, все, пришли уже… ох, выдохся ты, парниша… Так-то за компом по офисам сидеть, а?

Проглатываю обиду. Добираемся до чего-то, что в незапамятные времена было деревенькой, Пернатый толкает покосившуюся калитку. Два черных петуха вылетают навстречу, Пернатый гонит их палкой, ругается на своей знойной восточной тарабарщине…

— Санька, ты там живой вообще, нет?

Из домишки показывается седая шевелюра, кивает на меня.

— Свой, свой…

— На заработки, или так?

— На заработки… агрегат на ходу?

— На ходу… чего вам, чайку?

— Некогда чаи распивать-то…

— Ты хоть объясни мужику, что делать-то…

— А то сам не поймет… не маленький…

Чувствую недоброе, чувствую, напрасно пришел сюда, вот так вот и заводят людей в захолустье, чтобы…

— …ой, гляди, на органы тебя распотрошим, продадим за рубеж! – подмигивает Пернатый, — или в гарем турецкий продадим, хочешь?

На этот раз от пернатовской остроты почему-то спокойнее не становится. Чувствую что-то влажное на руке, кровь, откуда кровь, ах да, я же этого уродца маленького тащил, придавил. Вот как сделали, и кровь течет, как у настоящего.

— Чего стоишь, раздевайся, — кивает Пернатый.

— Донага?

— Ну… хочешь, донага, кто запретит-то… я лично в футболочке пойду, в джинсиках… там лето…

— Где?

— Там.

Не понимаю. Все меньше хочется идти, ладно, и не в такие клоаки человек пойдет, чтобы денег заработать, так что…

Санька отдергивает занавеску, ожидаю увидеть еще одну комнату, не вижу. Серая пелена – пустая, темная, как туман над озером, пытаюсь разглядеть что-то, не могу.

— Пошли, что ли…

Идем в серую пелену, больно сжимает горло, перехватывает дыхание, что-то взрывается в голове, падаю на песок.

— …очнулся?

Качается мир подо мной, хватаю руками землю – чтобы не укатилась. Получаю еще одну затрещину, прихожу в себя. Собираю память – по кусочкам, по осколочкам.

— А мы где?

— А вот тут, где таких тварей дают. Вставай, что ли, или еще на солнышке полежишь, погреешься?

Встаю что ли. Плетусь за Пернатым, голова звенит пустым колоколом, мерзкая желчь разливается во рту.

— А ты ничего, молодцом… Один вообще не очнулся, я его обратно на себе тащил, он потом неделю отходил…

Сжимается сердце. Нехило. Какого хрена я вообще сюда поперся. Идем – по рыжему ржавому песку, по узким улочкам, зажатые высотками, уходящими куда-то под небеса. Пернатый  дергает меня за рукав, вытаскивает из-под пролетающей машины, успеваю заметить, что она и правда летит, не едет по шоссе, летит над дорогой.

Оглядываюсь. Припоминаю какие-то города, в которых никогда не был, Токио, Манхэттен… да какой Манхэттен, Манхэттен и рядом не лежал.

Мимоходом смотрю на табло на стене, читаю цифры, вздрагиваю. Почему-то даже не хочется спрашивать, что это, дата, или что другое.

23.08.3456.

Пернатый заводит меня в одну из высоток, долго плутаем по коридорам, по коридорам, еще по коридорам, по лестницам, скользим в лифтах. Поначалу еще пытаюсь запомнить путь, потом плюю на все, будь что будет, не выведет меня Пернатый отсюда, так и останусь.

Выведу, выведу, не боись, не останешься… на хрена ты такой тут нужен…

Нет, все-таки он…

Да все вы про одно думаете, как бы вас тут не оставили. Больно вы тут кому-то нужны. Ну смотри, парень. Вуаля.

Заходим в просторный зал, ага, вот они, сидят в маленьких креслицах перед маленькими мониторчиками, тюк-тюк-тюкают по клавишам, мимими, мая рыдаед, паццталом, котэ негодуэ…

— Ну, давай, сажай их в сумку потихохоньку. Ты их не хватай, главное, и от экрана не отрывай, чтобы не пищали. А так, бережно…

Все еще ничего не понимаю.

— А… продавец где?

— Какой еще продавец?

— Мы что… крадем их, что ли?

— А ты как хотел? Чем ты расплачиваться тут собираешься? Натурой? Да и натура не больно хороша.

Холодеют руки, еще кражи мне не хватало.

— Да не дрейфь, тут таких до хренища и больше, как у нас на базаре труселей, одним больше, одним меньше, не обеднеют.

Наполняю сумку, только бы не поломать чудесные игрушки, никогда еще не носил их в таком количестве. Идем обратно, путаемся в коридорах, скользим в лифтах, ну только не выведи меня…

— Куд-да тебя черт понес?

— Да вот же выход…

Шагаю к выходу, Пернатый не успевает схватить меня за рукав, датчики на выходе заливаются истерикой. Пернатый бежит по улице, по-птичьи пригнув голову, орет на меня, куда попер, идиотище, у тебя что, пропуск есть, дебилоид… Черт, и здесь я в дебилоидах оказался, слава моя впереди меня идет.

Что-то несется за нами, еще не вижу, но чувствую, черт возьми, за нами, что-то стальное, ревущее, стреляющее. Что-то больно жалит ухо, то ли пуля, то ли что похуже.

Бегу – из последних сил, к серой пелене, к седому туману, Пернатый кричит мне что-то, сумку, сумку не бросай… какая там сумка, какое там все, падаю в туман, кому-то на руки, бью кого-то наотмашь, Санек отскакивает, ты чего, а, сажусь на пол, ноги не держат…

— А сумку не бросил, а молодец… — голос Пернатого, совсем рядом, — далеко пойдешь… деньги лопатой грести будешь, только лопату купи…

— Ты чего, а?

Снова бью Пернатого – сильно, больно, что делаю, только проблем с полицией мне не хватало, да это у него проблемы с полицией будут, такие проблемы, что дальше некуда.

— Ты что делаешь-то, дрянь ты эдакая? — кричу я.

— Охренел? Честь по чести все, кто сколько там тварей этих насобирал, тому столько и выручки, по-честному, ты чего, а…

— Чего я… ты чем торгуешь, гадина? Ты кем торгуешь?

Вот так же бил Женьку. Нет, не так, конечно, не так, там вовремя спохватился, одумался, еще утешал ревущего сына, еще обещал какие-то новые смартфоны-айфоны-хренфоны, на хрена они ему, все равно от компа за уши не оттащишь, скоро корни в клавиатуру пустит…

А в первую минуту как прорвало что-то, когда увидел это. Что Шерри сдох, я это знал уже накануне, что-то там разладилось в подаче кислорода, когда Женька пришел из школы, Шерри лежал мертвый в своем креслице. Это я знал, глазом не моргнул, пообещал нового, уж теперь-то смело могу обещать, хоть трех, хоть пятерых, хоть десятерых.

Но сегодня…

Когда зашел на кухню, увидел Женьку с ножичком, он потрошил…

Наподдал. Больно, сильно, сам не знаю, за что. Потом утешал, обещал златые горы и реки полные вина.

А вот Пернатого было за что бить. Очень было за что.

— Ты кем торгуешь, я спрашиваю?

— Этими вон, будто сам не знаешь.

— А это кто? Кто?

Пернатый усмехается в лицо.

— А то сам не знаешь.

Рушится мир. Он знал. Знал, скотина. Наверное, у него и раньше кто-то умирал – лежал бездыханный в креслице, сжимая кислородную масочку, наверное, Пернатый тоже пытался починить что-то, подкрутить какие-нибудь проводки в бездыханном тельце, тоже вот так долго искал застежку-молнию или дверцу… тоже надрезал умершее тельце…

Тоже увидел…

Крохотные внутренности, мерзкий запашок смерти, кухонный нож неуклюже вонзается в маленькое сердечко, темнеет от крови…

— Так ты знаешь? Знаешь?

— Знаю… все знаю…

Опускаются руки.

— В полицию пойдешь? Гляди, в дурке вакансии всегда есть…

Ищу слова, не нахожу, надо сказать что-то, ничего приличного не приходит на ум…

— Тебя бы так кто в клетку посадил, и на базар выставил.

— А-а, вот ты про что.

— Вот я про то… идиотище…

— Пернатый, очень приятно.

Нет слов. А как я хотел, во все века это было, невольничьи рынки на площадях Рима, раб, ты будешь честным, если я тебя куплю? — и даже если не купишь, Хижина дяди Тома, Дневник секс-рабыни, сто дней в аду…

— Вот ты про что, значит. Не нравится, что торгую. Пойдем, штуку одну покажу…

— Да пошел ты со штуками со своими…

— Ну, не хочешь, не надо.

Ухожу. Прочь – от фургона, от тюрьмы, как мальчишка думаю, где бы накопить денег побольше, выкупить их всех, всех, и что мне потом с ними делать, хочется сказать – отпустить на волю, какая им воля в русских сугробах, без кардиостимуляторов и аппаратов, облегчающих дыхание…

А ведь сам на них хорошо заработал…

Оборачиваюсь.

— Что за штука-то?

— То-то же… ну, айда.

Идем по бездорожью, безлюдью, беспутью, в снег, куда я за ним иду – к черту на кулички после того, как узнал, чем он торгует.

— Ага, вот щ-щас тебя здесь в лесочке и грохну, и закопаю, так, да? Чтобы свидетеля не было, так, да? Ой, плохо ты про меня думаешь…

Смущаюсь. И верно, плохо про него думаю, да как про него еще думать, торгаш хренов.

Стучим в калитку, навстречу вылетают Петро и Петечка, Пернатый гонит их палкой, вон, вон пшли, ты меня еще за ногу тюкни, окорок недожаренный, гриля на тебя нету…

Заходим, Санек выбирается из кучи микросхем, проводков, непонятно, где кончаются микросхемы и начинается сам Санек. Откуда он, тоже, чего доброго, поперли его из какой-нибудь лаборатории, ну что, парни, институт-то наш банкрот, а потом была деревенька и курочки в сараюшке, и микросхемы, а потом появился Пернатый, тю-у, такой парень башковитый и без денег сидит…

— Куда прикажете доставить? – щурится Санек.

— Последний этап давай.

— Хочешь на солнышке пожариться, пока не взорвалось?

— Да нет… не этот… что до него.

— Ты давай дату называй, хренолог! Как в маршрутке, блин, остановка где-нибудь здесь будет где-нибудь там.

— Ну этот век где хана всем пришла, — смущается Пернатый.

— Да это про всю историю человечества сказать можно… все, все, понял…

Смотрю, как Санек выстукивает по клаве, тоже скоро туда корни пустит, все мы такие…

— Готово.

— Пошли, — кивает Пернатый, — что куртку-то не снял, сваришься… сам знаешь, там лето.

Не хочется идти за ним, туда, в серый туман, в комнату, которой нет.

— Что, думаешь, вот сейчас Пернатый тебя к мамонтам отведет, и там оставит… ненужного свидетеля, так, да?

— Да.

— Плохо ты про меня думаешь.

— Плохо.

— Не хочешь, не ходи.

Иду. За ним. Туда. В комнату, которой нет.

— Не боись, ничего не будет…

— Ты это каждый раз говоришь, а потом то дрянь какая-нибудь искусает, то как в прошлый раз… эта скотинища меня хвостом пришибла…

— А не лезь под хвост, чтобы не пришибла… 

Выходим – из ниоткуда. Я этот городок знаю, и век этот знаю, так и чувствовал, что Пернатый поведет меня сюда, где сидят человечки, закованные в креслицах. Иду чуть позади него, чтобы и правда не пустил мне пулю в спину или не грохнул топориком по темечку.

Что-то изменилось. Еще не могу толком понять, что именно, прислушиваюсь, присматриваюсь, да точно ли это тот город, да не похоже… он… не он…

Наконец, спохватываюсь. Тишина. Мертвая, непривычная, забивающая уши. Чувствую, что жду привычного гудения машин, жужжания двигателей – не дожидаюсь.

Заходим в дом, в просторное фойе с диванчиками, в который раз думаю, жил бы здесь.

— Опять на охоту пошел, работорговец?

— Не-е… не на кого здесь уже охотиться.

— А люди где? Ушли?

— Ха, ушли… смешной ты…

Пернатый распахивает одну из дверей.

— Входи.

Заглядываю – тут же выметаюсь обратно, желудок подкатывается к горлу от запаха смерти.

— Ну что ты, заходи.

— Да нет… спасибо…

Жду от него очередных острот. Не дожидаюсь.

Молчим. Страшная тишина – рвущая сознание.

— И что… везде так?

— Ну…

— А что случилось?

— И ты у меня спрашиваешь? Я, что ли, электростанции все эти строил? Я их, что ли, ремонтировать должен? Я тебе не электрик, и не инженер… У Саньки спрашивал, он тоже не в зуб коленкой, он дай бог еще в технологии двадцать третьего века въезжает, а дальше сам черт ногу сломит… там, в тридцатом веке вообще кажется, они сами не понимают, что к чему…

Молчим. Снова – нет слов, нечего сказать, одно спасает, здесь говорить ничего и не надо. Идем к пустоте, назад, легкий ветерок доносит запах смерти, только бы не подхватить ничего…

— Так вот их и вытаскиваю отсюда… За сутки до общей катастрофы. Хоть еще поживут немного.

— Па-а, принес?

Женька бросается ко мне, уже издалека учуял коробку в моих руках, вертится, как голодная собака. Открываю ящик, бережно-бережно вынимаю оттуда нечто, опутанное проводками, самозабвенно стучащее по клавишам…

— Принес? А на хрена ты блондина взял, у него рожа некрасивая! Тю-у, он вообще седой, папка, ты что принес, он же старый!

— Это не тебе.

— Па-а?

— Не тебе это. Не игрушка это. Не игрушка.

Жду скандалов, криков, мольбы, хлопанья дверями, не ори на отца, ты как себя ведешь, ну па-а,  у всех в школе есть, у меня нет, а если все в школе уши себе отрежут, ты тоже… Женька ничего не говорит, как-то быстро стушевался, притих, похоже, дошло до него. Небывалый случай, чтобы до Женьки, да дошло, может, сегодня еще снег растает, и яблони зацветут.

— Па-а, а я этого в лесу похоронил. Шерри.

— Молодец.

Ухожу к себе, уношу этого, у которого длиннющие пальцы, глаза в пол-лица, нос и рот, будто нарисованные небрежными штрихами. Он не замечает меня, в его маленьком мирке меня просто не существует.

Кладу перед ним крохотный кусочек сахара, даже не смотрит, не замечает, всеми мыслями ушел туда, в монитор, выщелкивает что-то… Присматриваюсь, это на каком языке вообще… Первый раз вижу, чтобы так писали, вертикальные строчки, предложения без пробелов, точно, у него на клаве даже клавиши такой нет, пробел…

…взаключениенемогунеотметитьчтонашаэпохаявляетсядостойнымвенцоммноговековойисториичеловечестваасовременныйчеловекдостойнымвенцомэволюциисейчасуженевозникаетсомненийчтоприроданеможетсотворитьничегосовершеннееинашвиддостойныйтриумфчистогоразумаасовременныйуровеньразвитияцивилизациигарантируетпроцветаниенадолгиевекавбесконечнодалекомбудущем…

СОХРАНИТЬФАЙЛ

                                                       2012 г.