Когда я усыпал, вокруг меня была равнина – пыльные холмы, полные праха, и вечности, и седого времени, забытых вздохом, рассыпавшихся в труху мечтаний и истлевших надежд.
Когда я проснулся – вокруг меня был Дом!
Натуральнейший такой дом, с просторной гостиной, обеденным столом на десятерых и пыльными сервантами по углам. Коридоры в нём были полны воспоминаний и моли; скрипы и охи – заполнены увядающим временем и отчаянием. Половицы пели музыкальную мелодию, когда я ступал по ним; электрические лампы горели тускло: приглушённо и приветливо. На небольшом табльдоте (если Вы не знаете, что это такое, то я тут не причём), лежало письмо. Новёхонький такой конверт. Заклеен он не был, поэтому я просто открыл его. Внутри, на твёрдом, вощёном листе бумаги, выведено одно только слово: «Привет».
Из окна была видна всё та же равнина – жёлтовато-пыльные холмы. Я никуда не переместился – о нет, это Дом последовал за мной. Что ж, этого следовало ожидать. Я отлучился в клозет, а когда вернулся – на столе был сервирован обед на двоих. Приборы лежали, поблёскивая в свете свечей. Свечи возносились ввысь, словно указующие персты, фужеры искрились пародией на горный хрусталь. Я уселся в кресло, заботливо подвинутое неведомой рукой. Взял в руку нож и отрезал себе молочного поросёнка. Налил густого рубинового вина.
Дом счастливо вздохнул.
— Ты нашла меня, — сказал я.
И лёгкое дуновение, заставившее пригнуться огни свечей, было мне ликующим «да». Я коснулся бокалом второго бокала.
По помещению поплыл серебряный звон.
— Ты искала меня в болотах Дагомеи; ты кралась за мной в душном мраке Афганистана. Я слышал твои шаги в заброшенных храмах Аджанты. В квартирах полупустых ты подстерегала меня. Дышала мне в спину на хайвеях. А я убегал.
«Да».
Свечи воспылали, подобно фонтанам огня. Никогда до этого я не видел таких свечей; яростным безумием пламени выбрасывали они вверх золотые лепестки, сыпали искрами, жадно пожирали сами себя – будто бенгальские огни. Никогда прежде я не видел, чтобы свечи сгорали так быстро – парафин бурлил и кипел. Они оплывали, уменьшались – словно отведённое мне время. Но я не жалел. Вся комната погрузилась в танец полутеней. Сполохи света пробегали по подлокотникам, фарфоровым блюдам. Пробегали – и исчезали.
И тем явственнее было дыхание тьмы – за плечом.
— Ты нашла меня.
И кипящая капля воска остывает на моей щеке.
Словно печать, клеймо.
Точно поцелуй.
— А помнишь, как мы танцевали под луной Дагомеи? Под громадной, красной, серебряной, синей луной? Как кричали птицы, и с треском вгрызался в сушняк огонь костра? И мы танцевали, и звёзды пылали, и не было лучше тебя… Босыми ногами по мху мы ступали, в безумии горьком любя. Серебряным светом, проклятой монетой горела над нами луна. И не было лучше в той проклятой ночи, навеки, для нас фонаря.
И молча я встал из-за стола.
— Я помню те звёзды – искристые гроздья – горели в ночных небесах. Мы горя не знали, и лишь танцевали, целуясь неловко, впотьмах. Кто знал, кто б поверил, что тёмною ночью, тебя я однажды предам? И в лапы чудовищ – за золото впрочем – не дрогнув, тебя передам. А ты горделиво, как будто царица, не дрогнув, взойдёшь на костёр. Лишь взгляд твой нездешний, горячий и вешний, вопьётся мне в грудь – так остёр. Я предал тебя, моя чёрная жрица, ведь деньги не пахнут, поверь… Но понял я позже, они кровоточат – и к счастью закрылась мне дверь. И долгие годы, лишённый свободы, скитался я молча во тьме. Сносил башмаки я, снискал непогоду – но просто стремился к тебе. Но чёрная жрица – вот ведь небылица! – похитила чёртову смерть. Века и декады, и дни и минуты – не мог я, увы, умереть. Привык я к не-жизни, привык я к не-смерти, и только к себе не привык. Но вот ты вернулась, и тьмой обернулась – услышать желаешь мой крик. Тебя избегал я, тебя я страшился, и ноги несли меня прочь… И позже лишь понял, что просто дурак я – одна лишь ты можешь помочь.
И тьма подхватила меня.
И в сумраке зала – вдвоём танцевали – лишь я и чернильная тьма.
— Тебя ведь люблю я, — сказал я во мраке. — Навеки тебя потерял.
«Тебя не забыла, — дохнуло из мрака, — Хотела, поверь, не смогла».
И мы танцевали, и мы хохотали, как некогда в сумрачной тьме…
И губы мои лишь фантом целовали – но всё же горели в огне.
— Открой мне ворота, — шепнул я с мольбою, — Открой мне врата в мир иной. Не нужно мне счастье, я здесь, у порога; не нужен мне мир – не с тобой.
«Ты многого просишь, — сказало молчанье, — ты многого просишь, поверь. Тебя ведь люблю я, так разве смогу я, открыть для тебя ЭТУ дверь?»
— Стою на пороге, пусть чёрные боги откроют её для меня… — шепчу я в забытье, молю на распутье, кровь в сердце – кинжалами льда.
— Ну что ж, раз ты хочешь, — беззвучным дыханьем целует меня пустота. — Налей из графина, что слева, мой сокол, и выпей немного вина.
И нет колебаний, и нет сожалений – спокойно иду я к столу. Надеюсь, что ныне, хотя бы немного, свою искуплю я вину. И красные блики, кровавые блики мерцают в бокале моём… Но смерть не страшна мне: надеюсь, молчанье, мы скоро станцуем вдвоем. И кровь из бокала мне губы целует – пылающим, жарким огнём.
И застонал хрусталь, рассыпаясь на сотню серебряных звёзд.
Лежал на ковре человек – не слишком старый и не слишком молодой. Юный, подобно звёздам в небесах, с улыбкой мудрой, как у семидесятилетнего старика.
И был он счастлив.
И был он мёртв.
Похожие статьи:
Рассказы → Мимикрим (Внеконкурс)
Рассказы → Хуторок ( Номинация №3 Работа №8)
Рассказы → Гостья (Номинация №4 Работа №10)
Рассказы → Не будите спящего Удава! (Внеконкурс)
Новости → Конкурс ужасов
