Валерий Казаков стоял около озёрного берега. Он размышлял и непроизвольно осматривал водную гладь, по которой неспешно кочевали утки. Его сердечная пустота вмещала бесчисленность хаотических замыслов. Под ботинками дремала зелёная почва, наверху же плыли лёгкие равнодушные облака, смешанные с патологически угрюмыми тучами.
Вдоволь насмотревшись на великолепный пейзаж, Казаков направился домой, посвистывая какую-то раритетную мелодию. У зеркала Валерий осуществлял одну из гигиенических процедур. Тщательно бреясь, он срезал колючие волоски, карточные домики, бульдозеры, методические аспекты спортивных исчислений, калькуляторы, швейные принадлежности, квитанции и штриховые намёки, новостные ленты и вопросы имиджа, массы и потребление, овраги под копытами коров, протезы и мучные залпы, парижские флаги, бразильские ёмкости с коричневым героином, театральный абсурд и синонимы грубости, фиолетовые бумажки и репортажи о зацелованных велосипедах и угольных шахтах.
Валерий прислонился к стене. Спина его была изрядно испачкана, но данная проблема всё же не являлась фатальной. Солнце парило над частоколами и каталогами полицейских папок. Рядовой сотрудник не выдержал соблазна включить классическую музыку.
Задумчивый профиль лица и финальные конвульсии. Пробуждение от духовного паралича. Стандартизация заклятий и топоров. Постижение сложных событийных последовательностей. Языковая логика и кафельная радуга. Магнитная материя в погребе. Загаженная авансцена и голодающие пахари. Застенчивая пятнистая суматоха. Сочная медлительность. Маклеры с кучами соломы в руках. Возница, разыскивающий яйцо говорящей птицы. Необузданное самолюбие. Мочевина и блёклые сингулярности. Демиурги, сидящие на чашках с липким ладаном. Листопады и бурлеск. Авторитарные личности и спасательные жилеты. Лихорадочные струи ушедших эпох. Педагогические заветы и бессмертие. Тесные противогазы и стальная крупа. Ускорение технического развития и неподобающая десакрализация слова. Пластмассовая грыжа. Гомункулы в вечных скафандрах. Факультативные элементы театральной игры. Загар и консервативный прессинг. Пакля гремучей внезапности. Червивые экстазы. Свисток, дающий долговременное право на фамильярность. Своевременная плата за принудительное обмундирование. Кубический сироп и мозолистая скрепка. Штрафной лицей и седая неврастения. Эра танцев и подросткового максимализма.
Валерий Казаков, умывшись под вечерним душем, бросился создавать рассказ. Он писал самозабвенно, влекомый потоком вдохновенных импульсов фантазии. Работа над рассказом стремительно завершилась. Чуть позже Казаков доставил рукопись по адресу крупной редакции. Увы, текст был отклонён. Однако Валерий ни в коем случае не намеревался складывать оружия, отказываться от дальнейших предложений и проб-экспериментов.
Поспешная депортация из рая. Размахивания тесаками, ранящими жилы и затылки. Надсадное пиршество и магазинная упаковка мелких сухарей. Мотор, приклеенный к лодке. Никотин и синдром трясущихся ногтей. Обрезание и лошадь, берущая разбег. Лягушка, глядящая из воды. Усатые конвоиры и стадионы, плавящиеся от гимнов. Распределение счастья по карточкам. Изнурительные тренировки в условиях братоубийственной смуты. Сапфиры, высыпавшиеся из недвижной вазы. Скука, ставшая наказанием. Каратели, пытающиеся заползти в узкие пещерные щели. Бутафория для ловкого обмана. Покупательная способность и сложные дискуссии. Передаточная шестерня и шкала градусов. Функционирование трибуналов и химический заряд разложения бревна. Переправа через плотину. Скученность беглецов и гибельные паводки. Размашистые пазы, тонущие в фигурках из скрепок. Добыча проса в бездыханных степях. Включение подходящей фонограммы. Муравьиная тропа через перекладину. Непорочное зачатие и мнимое девство. Концентрация имеющихся сил и назойливые щепки, мешающие историческому ходу. Обугленные домашние истерики. Программированное пламя. Гужевые создания. Поколения, растворяющиеся незаметно в песочном забытьи. Правдивость лучей, заблудших во мгле. Стрихнин внутри вешалок. Плагиат и колыбель плантаций. Урожайные десятилетия и хилые недели. Холмы искусственного происхождения и естественные системные блоки. Матрица, присохшая к менталитету.
И вновь Валерий творил. Казаков многое исправил и переосмыслил. Он ждал чего-то, надеялся на прибытие высших звёздных субстанций. Однако с исчерпанностью финишных корректировок он почти сразу побежал в знакомую редакцию. На этот раз отказ в публикации сменился безоговорочным согласием.
Валерий Казаков хохотал, наполовину опорожнив тару с крепким коньяком. Он осмелился погрузиться в бутафорский снег, чтобы обнаружить там животную органику и человеческую индивидуальность, оппонирующую удушливому тоталитаризму.
