длань господня

в выпуске 2021/08/23

16 июля 2021 - Татьяна Ларина

ИМЕННО ТАК

Руки, согнутые в локтях, упирались в его колени, которые были облачены в черные классические брюки, он их приобрел на местном рынке, чем особо не гордился, но его финансовое положение не позволяло одеваться в дорогих магазинах, а тем более и брать вещи, сшитые на заказ. Из рта его пахло едкой кислятиной, а желтизна языка показывала, что на завтрак он не жалел кофеина. На черном воротничке лесенкой выцвело белое пятно от пота. В детстве мать не позволяла ему приобретать дезодоранты: она считала, что естественность никоим образом не безобразна. Но у бедного мальчика развивался гипергидроз. Но раз это подарок судьбы, зачем же его отнимать? Он упирал подбородок в скованные в замок пальцы и молился. Однако он разговаривал никак не с Богом. Бурной игрой на фортепиано, от которой у пианиста буквально большими горошинами спадает пот, от которой пальцы чувствуют нарастающую боль вперемешку с наслаждением, которого лишаться не хотелось, от которой волосы спадают на глаза, но нужно продолжать играть, его мысли цепляются друг с другом: кто он такой, какое его предназначение, и для чего все люди ходят к нему. Он – никто, который возомнил себя работником Бога. Он не считал себя приближенным к святому, но всегда с особым вдохновением исповедовал других и давал им советы по достижению душевного спокойствия. Но кто он такой, чтобы прощать чужие грехи? И разве после его кратких слов «я прощаю» человек действительно становится…прощенным? Преподобный обтер белым платком, с его инициалами в углу, жирное лицо и повернул голову в сторону открывающейся двери.
— Преподобный. – раздался женский басистый голос. Эта женщина отличалась от остальных: ее помятый вид лица, как будто она несколько раз на дню бьется головой об стену, обгрызенные ногти и пожелтевшая костяшка на среднем пальце от сигарет, да и к тому же пропущенная проповедь. Сэмюэль отвернулся от женщины лишь на мгновение, чтобы белые стены с ржавыми трещинами поймали его отвращение от такого обращения к нему, а после с привычной улыбкой всех пастырей поднялся навстречу.
— Миссис Паркинс, не привык вас видеть после собрания. Только не говорите, что малышка Бэтси заболела гриппом. — он всегда излагался тонко и лаконично, будто бы по линейке. — Выглядите вы встревоженно. Садитесь, не стойте. — его рука легла на плечо женщины и лишь одним нажатием заставила обмякшее тело устроиться на углу одной из скамеек. Сам же Сэмюэль устроился на противоположной скамье, устроив руки на колени. Такой маленький жест всегда подталкивал исповедуемых говорить искренно и, на удивление самого Сэмюэля, подробно. Однако в этот раз Паркинс с безумной страстью отрывала заусенцы на пальцах, затем оставляя новые. Сэмюэль громко выдохнул, то ли от нетерпения, то ли от сожаления. Он не постеснялся сжать руку женщины и настроить эмоции лица на сочувствующий режим. — Миссис Паркинс, как бы тяжело ни было… — он запнулся. — Ваши тайны никто не будет знать: только я и эти стены. Вы знаете, что можете им доверять. Вы знаете это, миссис Паркинс?
— Да, препо…
— Сэмюэль. Зовите меня просто Сэмюэль, не нужно этих официальностей. — его рука по прежнему находилась на чужой.
— Я хороший человек, Сэмюэль, я почти оплатила кредит, моя дочь ходит не в мешке, она получает образование, но мой муж. — она замолчала так, будто бы дальше и не собиралась говорить.
— Ваш муж?
— Мой муж, — встрепенулась, словно бы что-то вспомнив. — Вы знаете, я, наверное, зря сюда пришла. И мне еще ужин готовить, вы простите меня, ради всего святого.
— Миссис Паркинс, вы уже открыли эти двери, вы уже знаете, что здесь ваша анонимность в безопасности, и, в крайнем случае, я могу подумать, что у вас есть проблемы, о которых вам кто-то запретил рассказывать. И тогда мы будем оба в пагубной ситуации: я могу знать о факте проблемы, но в случае чего я не смогу оказать помощь. Вы понимаете? — та лишь опустила голову, почти не выдыхая от поступающих слез. — Ваш муж вас бьет? Он бьет Бэтси?
— Он хороший человек. — сложив пальцы лодочкой, она сжала свой нос и пару раз шмыгнула.
— И все же?
— Вчера он пришел пьяный и запер Бэтси под лестницей. Он сказал, что это обычная профилактика, мол так и нужно воспитывать “непослушных грязных тварей Божьих”. Но ей всего десять, в ее возрасте нельзя себя вести серьезно, ей положено быть немного буйной. Она ребенок.
— Что было дальше, миссис Паркинс? — он наконец убрал руку под серенаду частых шмыганий. — Я хотела ее выпустить, но он словно обезумел. У него иногда такое случается, когда он перебарщивает со спиртным. Он сказал, что закроет меня вместе с ней, если я попытаюсь что-то сделать. А потом он снял ремень и сказал, что будет меня “дубасить”, пока я не отключусь. И я ушла. — Сэмюэль достал свой платок и предложил женщине. — Бэтси никогда меня не простит.
— Но почему вы пришли сюда, а не в участок?
— Мне страшно это произносить вслух.
— Вы попробуйте. — наставил он.
— Сегодня я зашла в аптеку. Боже, — она перекрестилась. — Я купила столько снотворного, что им можно было бы пол Америки усыпить.
— Вы хотели убить себя? — Сэмюэль прекрасно понимал, кого хочет убить Паркинс, но выдать эту теорию сразу было бы слишком просто.
— Я хотела убить мужа.
— И в то же время вы говорите, что он хороший человек. Конечно, его методы воспитания ничем не оправдываются, но, миссис Паркинс, убийство? — последнее слово он прошептал. — Я вас понимаю, прекрасно понимаю, вам не стоит стыдиться вашей откровенности. Но эти мысли...давно они вас посещают?
— Каждый день. — белый платок, который Сэмюэль выкинет в этот же день, пострадал от выплеска большого скопления микробов миссис Паркинс.
— Почему бы вам не уйти от мужа?
— Тогда он убьет меня.
— И вы решили сделать это первой? — чуть ли не с усмешкой сказал он, отчего Паркинс пришла в немой ужас. — Прошу простить меня. Мысль о преступлении вас возбуждает?
— Что вы… — Паркинс осмотрелась, словно кто-то мог за ними наблюдать.
— Всего лишь вопрос, миссис Паркинс. Я должен понять ваше состояние, так или иначе.
— Я просто хочу быть свободной. — ее лицо стало похожим на злую лошадиную рожу. — Но я не могу просто уйти: он найдет меня везде, куда бы я не пошла. Он заберет мою дочь.
— Планируя убийство, вы не станете свободнее. Только Богу принадлежат жизни - не вам, не мне и никому-нибудь другому. Все, что вы можете сделать - покаяться. А что насчет мужа: я могу привлечь определенных людей к этому делу, да и к тому же, не забывайте - за вас будет целый город. Мы поможем вам.

Цель. Именно так он решил называть миссис Паркинс.

"ЭТО ОБОЛОЧКА. ПРО ОБОЛОЧКУ ТЫ КАК-ТО ЗАБУДЬ"

Она не вызывала никаких эмоций, она была лишь эдаким экспериментом, который в конечном итоге мог как доказать его теорию, так и опровергнуть. Он, конечно, не думал о том, как поймет – действительно ли его теория верна. Он из тех людей, кто не задумывается о каких-то мелочах по типу конца. Для таких как он важен процесс. Неисчисляемый поток эндорфина пробежался по его застывшим жилкам, подобно музыке, от которой хочется быть немного сумасшедшим. Но был ли он сумасшедшим? Или он был одержим? Скорее одержимый сумасшедший. Как будто он мог внести в мир что-то новое, какую-то совершенно иную истину, непривычную человеческой душе. Подобно Раскольникову, но назвать его копией Раскольникова было бы оскорбительно для Достоевского. Наш герой слишком глуп для такой роли, он лишь очередной шизофреник, возомнивший из себя просветителя, а на деле он самый настоящий Иуда. Уверена, вам более чем интересно посмотреть на его портрет, однако совсем скоро вы скажете, что это было пустой тратой времени, ведь ничем примечательным, кроме не отстирываемых пятен пота, он не был наделен. Однако литературные критики скажут иначе, поэтому почему бы не подтереть им задницу языком в последний раз и не описать портрет последнего ублюдка на земле.
Я шучу, мы, конечно, перейдем ближе к делу. Наверное, вы решите, что та идея, которая полностью окутала голову Сэмюэля, подобно ветрянке, возникла от скуки. Возможно, вы будете правы, но стоит лишь вспомнить фразу, которую когда-то сказал какой-то крутой парень, и вы окончательно убедитесь в своей правоте: «у каждого человека есть предназначение». Предназначение Сэмюэля – стать оправданной машиной-убийцей. Почему оправданной? Потому что он сам себя и оправдал. Он сам себе придумал цель и сам для себя решил, что эта цель верная, а самое главное - в порядке вещей. Он сам решил, что так и нужно делать. Раньше он наблюдал за убийствами только по телевизору, иногда читал о них в газетах, но никогда не задумывался о том, каково это – убивать самому. Он мог представить эмоции, но они никогда не будут достаточно полными. Да и в принципе, убить человека не так просто, как он думает. Во многих случаях человек просто либо выживал, либо спасался, либо притворялся мертвым, пока не приходило время «оживать». Но и самый первый вопрос, над которым Сэмюэль подумал только перед сном в своей насквозь провонявшей плесенью кровати – что будет, если его поймают? У полицейских, а тем более у судьи, не хватит мозгов, чтобы по достоинству оценить его теорию. Если тела было куда спрятать, то трясущиеся от вины руки нет. Он понимал, что фактически он будет виноват, так и прописано в законе. Так будет ли смысл в чем-то, если он сам не ощущает замкнутость и четкость своей теории? Но как говорила великая Коко Шанель: он подумает об этом завтра. Ему не жаль тех, кто совершил грех, так или иначе эти люди для него как испепеленные куски хлеба – ничто. Нет никакого смысла прощать каждого, кто раскаивается, тогда человеческий род превращается в толерантных говноедов, которые готовы закрывать глаза после таких выражений как «я оступился», «я был не прав». Черт возьми, да, ты был не прав, но отвечать будешь перед такими же говноедами. На тебя обрушится то, что ты заслужил, и, поверь мне, это будет не простая камера со стальными решетками. Самое страшное наказание для человека и есть другой человек.
Сэмюэль, наполнившись чувством собственного превосходства, сменил рубашку, подмышками которой красовались желтые пятна, подобно фарам машин, на черную (он до сих пор уверен в том, что на черном не остается следов) и, по причине выходного дня, отправился в дом Паркинс. Каждый уважающий себя падре должен узнавать о состоянии приходивших к нему в церковь горожан. Это как хорошо закрепленная традиция. Вы можете смеяться, ведь нет никакой традиции у священников. Наш персонаж лишь хотел показаться обеспокоенным, взволнованным прохожим. Всего лишь прохожий. Чтобы открыть сердце.
— Миссис Паркинс, — череда монотонных стуков в деревянную дверь, на которой была перевернута девятка. Он на это не обратил внимания. — Это Сэмюэль. Простите, что не предупредил. — никто не отвечал и тогда Сэмюэль отклонился назад, чтобы заглянуть в окна, которые были закрыты белым кружевом. Если бы он не услышал легкий стук тупого предмета об стол, то посчитал бы, что дома и вовсе никого нет. Сэмюэль дернул ручку двери, но та оказалась закрытой. И в тот момент, как он убрал руку, перед ним оказалась сама Паркинс, на ее лице был написан испуг, точно такой же, когда человек не ожидает гостей во время мастурбации. — Я было подумал, вас нет дома. — он, воспользовавшись шансом, посмотрел вглубь дома, где кроме темноты он ничего не увидел. — У вас все в порядке? Я услышал какой-то странный звук.
— Да, преподобный, я делала пирог. — ее улыбка не казалась искренней, наоборот, она была наиграна даже хуже дворовых актеров. Сэмюэль коротко улыбнулся, бросив взгляд на босые ноги женщины, под ногтями он заметил кровь. Женщина слишком коротко стригла ногтевую пластину. Он даже пропустил мимо ушей, что она назвала его преподобным.
— У вас намечается праздник? Или вы так, по настроению? — он усмехнулся, а она посмеялась только через несколько секунд, как заторможенная лошадь.
— Нет, никаких праздников. Простите, я бы вас пригласила в дом, но у меня такой бардак. Вы что-то хотели?
— Да я так, гулял рядом, думал о ваших словах, решил проведать. — засунул руки в карманы брюк. — Мимоходом.
— Я вас поняла. — улыбка, пусть и наигранная, упала с ее лица тяжелым грузом, какие обычно перевозят на кораблях. — О, черт, какая я идиотка. Вы подумали, что я сделала это.
— Миссис Паркинс, послушайте...
— Нет, зря я вам рассказала, вы теперь так каждый день будете ходить? Пожалуйста, не нужно, я оступилась, я сказала это по глупости, на порыве эмоций, поймите меня, я не хочу этого делать на самом деле, это же просто бред какой-то. — она обернулась назад и сжала ручку двери сильнее, а когда повернулась обратно, то голос ее значительно понизился. — Поймите меня, все люди говорят по-дурости, когда злые или в отчаянии. Я одна из таких людей.

поймите меня поймите меня поймите меня когда она заткнется

— Миссис паркинс, я пришел вовсе не затем, чтобы убедиться, не убили ли вы своего мужа. — он ласково улыбнулся, вытащив руки из карманов и убрав их за спину. — Я пришел по той причине, которую вам изначально называл. Что ж, — он несильно хлопнул в ладоши, сразу же сцепляя руки в замок. — Простите меня, это было ошибкой приходить сюда. Но я должен был убедиться, что у вас все хорошо. — он бросил взгляд на синяк на шее, на который ранее не обратил внимания. Это не было похоже на последствия плотоядной ночи, иначе бы были видны маленькие красные пупырышки. Он не подал никаких эмоций.
— Нет, это вы простите. Я снова вспылила, на то не было повода. — теперь ее улыбка казалась искренней.
— Мы оба в неловком положении. — усмехнулся, как будто кто-то сказал достаточно сухую шутку, и в это время Паркинс увидела в его глазах что-то нечеловеческое, как будто звериный отблеск. Ей действительно не стоило говорить о своих подсознательных переживаниях. Этот звериный взгляд преподобного не на шутку напугал ее, как будто она была его жертвой. Как будто она поняла, что является его целью. Она закрыла дверь, но прежде чем ее захлопнуть, в небольшой щелке увидела животные глаза Сэмюэля. Они отпечатались в ее памяти как сургуч. Еще пять минут она не отходила от двери, прислонив правую руку к глазку. Дыхание замерло, кровь перестала переливаться, один только напуганный взгляд давал понять, что она еще жива. Паркинс знала, что преподобный все еще за дверью. И это было так. Он наблюдал.

Я ПРЕКРАСЕН

Картинка Иисуса Христа. Она была открыта несколько часов в его браузере. Несколько часов он смотрел на нее, как обычно смотрят на Мона Лизу. Такие длинные волосы, большие глаза, наполненные безысходностью и в то же время уверенным знанием об удаче. Белая накидка, закрытые губы. Он никогда не был открытым с ним. Бог всегда молчал, либо он просто его не слышал. Сэмюэль закрыл ноутбук и, протерев ладонью потную челюсть, поднялся со стула, тут же подходя к открытому окну. Это была ночь и никто, естественно, не сопровождал улицы. Кровь текла спокойно, как и должна течь кровь. Органы работали в обычном режиме. Его грудная клетка резко поднялась и так же резко опустилась. Вот. Воздух стал другим – острым. Он проникал в его легкие колючей проволокой со сглаженными “зубками” и откладывал тяжелые алые грузди разочарования. Он сложил руки на груди и с тяжелым вздохом улегся на кровать. Все возвращается к кровати. Он словно привязан к кругу самобытности. Он не был уверен, что Паркинс не способна на злодеяние. Даже не так: он точно это знал. Однако даже это не спасет бедную мать. Грех она уже совершила и ее нужно было спасать. Через пару дней ее найдут “освобожденной” на дороге, которая ведет в большой город. Никаких следов насилия, никаких синяков. Всего лишь маленькая точка на затылке и несколько на предплечье. Через пару дней миссис Паркинс уже не готовила фальшивый пирог и больше не получала отметин от мужа, а самое главное – в ее голове кромешная пустота. И только однажды мягкая кожа под глазом дернется, как от чего-то горячего, или как от выстрела. Сэмюэль, подойдя к мольберту, положил рядом палитру, которая состояла из охры, ярко-красной и зеленой английской красок. Первый мазок, второй. На холсте появлялось не лицо, скорее отдельные друг от друга пятна, словно они вот-вот соединяться, но падре не стал сокращать между ними расстояние. Поверх желтоватых пятен поместилась густая красная краска. Далее зеленые пятна и так до тех пор, пока пятна не начали напоминать отдельные черты лица Паркинс. Сэмюэль отошел от холста и посмотрел на него издалека, измученно прислонив палец к виску. Ему было, в общем-то, абсолютно безразлично, как выходит картина. Ему не свойственно видеть в своих картинах какие-то недостатки. Он писал лишь для того, чтобы скомпоновать собственные чувства и страхи. Занимательная терапия. Его нога двинулась вперед, кистью он без раздумий и так смело махнул в сторону холста, благодаря чему образовались и большие, и маленькие круги зеленого цвета. Они потекли вниз и наконец зашли за границы всей картины. Сэмюэль терпеливо проследил за другим подтеком и успел поймать его кистью, внутренне испытав гордость за такой подвиг. Он поднес кисть к своим губам и позволил себе испробовать эту маленькую капельку краски на вкус. Вязко, горько, неприятно. Его никто не видел, но он отчаянно чувствовал чужой взгляд, где-то сверху. Усмехнулся, размазывая остатки краски с кисти по своему лицу. Приятный холодок и ласковое касание ворсинок кисти. Он прикрыл глаза, продолжая мучить свое лицо токсинами. Мягко обвел щечку, грубо закрасил лоб, легкий мазок по носу. Однако цвета ложились не идеально: жирная кожа попросту их отталкивала, и поэтому краска расходилась рваными силуэтами. Сэмюэль на дрожащих ногах подошел к зеркалу, и увиденное ему не понравилось: почему его лицо все еще узнаваемо? Почему краска отторгает его? Брови свелись к переносице, подбородок задрожал в нервном приступе. Преподобный упал на пол и несколько раз ударил себя по щекам так, что краска разбрызгивалась в разные стороны.
— Почему ты меня отвергаешь? — спросил он, не сдерживая детские слезы. Сопли потекли ручьем и с наслаждением забирались в рот хозяина, одаривая его приятно-тошнотворным соленым вкусом. Он раскрыл рот и всхлипнул. — Почему? — взвывал он, размазывая уже и сопли, и краску по лицу. — Я прекрасен, ты не видишь? — засмеялся, показывая грязные руки потолку собственного гаража. — А все для тебя. — голос сменился на озлобленный рык. — Ты никогда не был на моей стороне*. — икона висела в углу гаража, однако в следующую секунду она разрезала пол на пути к бойлеру с водой. Сэмюэль остановил ее движение ногой и, набрав побольше соплей в глотке, харкнул на Господня. — Я прекрасен. Я прекрасен. — шептал он, утирая тыльной стороной руки свисающие с носа сопли.

*отсылка к песне Motörhead – God Was Never on Your Side

КОШМАР

Он бежал. Бежал, падал и снова бежал. Каждое движение напоминало глупую заводную мартышку. Его ноги путались между собой, оставляя электрическую дрожь в подарок. Ему нельзя было сейчас останавливаться, иначе его просто поглотят. Ветки вокруг становились все ближе и буквально кололи его пятки. Солнца почти не было видно, только отголоски: лучи падали, но не доходили до адресата. Земля под ногами становилась вязкой, как болото. Кто-то вдалеке затрубил в рог, и он подумал, что вот его шанс. Туда ему нужно бежать – на звук рога. Он был таким пленительным и таким страшным. Этот звук царапал его уши, щекотал глотку. Хотелось подойти ближе. Только бы успеть. Дыхание невыносимо сперло, он почти не дышал, только глотал воздух. Ему было больно до такой степени, что глаза наливались кровью. Словно он вот-вот взорвется и от него ничего не останется, кроме мясных ошметков. Кожа на руках начала лопаться, выбрызгивая гной и сажу наружу. Внутри него было так грязно. Ноги покрылись венами и совсем скоро в ботинках стало тесно. Те пошли по швам, и он слышал этот безнадежный хруст, но продолжал бежать, как глупый. Как идиот. Сэмюэль схватился руками за голову и начал истошно кричать: зубы вылетали из своих мест, как пули, их сопровождал поток крови. Она замазала его белый воротник и черную вспотевшую рубашку. К зрачкам приблизились красные сосуды, которые лопались буквально каждую секунду. Язык набух, как тесто. Лицо заполнилось краской. Он драл на себе волосы и продолжал бежать, пока наконец задняя стена природного мира не сокрушила его на землю. Звук рога заглушился его собственным звоном в ушах. Он лежал на земле и двигался только за счет той стены, которая так и хотела превратить его в лепешку. Трава под ним сминалась, его продолжала нести стена. В один момент его глаз взорвался, заставляя тело трястись от страха и боли. Со временем он смог увидеть единственным оставшимся глазом и остальные стены. На них были изображены деревья. Как настоящие. Сэмюэль находился в некоем природном кубе, который пытался искоренить свою ошибку.
— Не надо! — хотел прокричать священник, но вышел один лишь всхлип и череда кровавых слюней. Еще минута и от Сэмюэля осталось лишь эхо.
Он проснулся в поту, как и всегда. Его руки пытались схватить собственное тело, будто хотели проверить, все ли конечности на месте. К счастью, он оказался живым и все еще разумным. Однако сознание после такого кошмара значительно помутнело. Он осторожно поднялся с кровати и прошел на кухню, пытаясь каждый свой шаг запомнить. Он ступал по полу достаточно твердо: хотел убедиться, что земля под ним не вязкая и не пыталась утянуть вниз за собой. Холодный стакан стал для его рук спасательным кругом: он не спал, кошмар действительно прошел. Он закрыл холодильник и включил тоненький напор воды. Она была ржавой на вкус, но почему-то Сэмюэлю нравилось. Капли воды полились мимо, он слишком жадно глотал воду. И все же он не мог поверить, что его язык не опух, что глотка не была похожа на перекаченную шину. Пару капель он вылил в раковину и после пару минут смотрел на водосток. Как бы ему хотелось нырнуть в него и забыть самого себя и все, что связано с его местом жительства. Людей, которых он терпеть не мог. Этих порочных людей, у которых под ногтями ног слизняком лежала кровь. Свою мать. Особенно ее – женщину, которая была пропитана стереотипами и страхом общественного мнения. Всю жизнь он старался ей угодить своим молчанием и бесспорным согласием. Она была повернута на религии и давно бы предпочла Иисуса своему сыну. Впрочем, возможно, она это и так сделала. Она была красива и до безобразия совершенна. Только одно в ней было не так – пустота. Воздвигнув около себя непробиваемую дамбу в виде расчетов и бесконечных размышлений о других людях, она не смогла найти себя и не смогла полюбить единственного сына. Она вырастила молчаливую бомбу с длительным таймером. Стуки этого таймера Сэмюэль слышал все отчетливее и отчетливее. Он слышал их в часах на кухне, в колоколах церкви и в собственном пульсе. Взорвать себя и утянуть за собой других – вот его цель, которая стала смыслом жизни. Не каждый сможет позавидовать ему, но все же можно поблагодарить его за старания. Он пытался быть хорошим человеком. Именно поэтому для него открыла двери церковь. И он станет ее погибелью.
Утро наступило слишком быстро. Сегодня Сэмюэль надел непривычные для себя вещи: черная толстовка с каким-то минималистическим текстом (“surprise”), широкие вельветовые штаны, какие его раньше заставляла носить мать, и новенькие кроссовки. Зализав волосы назад, он спрятал их под капюшон толстовки и поспешил выйти из дома. Сэмюэль хотел быть незаметным, чтобы ни одна душа не узнала, что именно этот бомжеватый человек работает в церкви. Несколько взглядов он все же поймал на себе, но они быстро растворились. Это играло ему на руку. Белые кроссовки рассекали пыльные дороги, пока наконец не дошли до заднего двора дома миссис Паркинс. Он спрятался за деревом, выудив телефон из кармана. Теперь он был похож на обычного подростка с телефонной зависимостью, который решил просто так постоять рядом с чужим домом. В глотке прыгало сердце, обдавая тело противной дрожью. Он не слышал никаких звуков, даже тени в окнах не пролетали, но наконец миссис Паркинс вышла из дома с опущенной головой – проверяла сумку на наличие всего необходимого. Как только он увидел ее, то тут же поспешил скрыться за деревом окончательно, закрыв глаза от волнения. Паркинс же в свое время не замечала ничего, кроме своей сумки. Сегодня она выглядела слишком хорошо для привычной замужней женщины, которую избивает муж. Синяки скрывались за тональным кремом, а красные колени закрывало шикарное обтягивающее платье красного цвета. Муж ни за что бы не отпустил ее в таком виде на улицу, из чего Сэмюэль сделал вывод, что его дома не было, как и дочери. Волосы Паркинс были завиты и походили на пухлые облачка или маленькие комы сена, а за ними скрывались длинные золотые серьги. Священник выглянул из-за дерева и проследил за удаляющейся фигурой. Паркинс направлялась в кафе, которое было почти на самом конце небольшого города. Сэмюэль шел за ней, как отставшая от стада овца. Она чувствовала эту погоню, но подумала, что слишком много переживает. Ей стоило всего несколько раз обернуться, чтобы убедиться, что никакой слежки не было. Однако она и не подозревала, что за ней мог следить ее любимый священник, с которым она была так откровенна совсем недавно. Муж – да. Прежде всего она боялась мужа. Сэмюэль проскочил за ней за двери кафе и поселился в самом дальнем углу. Он скрыл свое лицо за меню, но глазам позволял иногда выглядывать. Она сидела за столом, поджав ноги под стулом. От нее не отнять привычки сдирать заусенцы. Сэмюэль и представить не мог, кого так сильно ждала Паркинс. Уж точно не подругу: для подруг так не одеваются. Но и вряд ли это был романтический ужин с мужем, как закрепление брачных узлов.
Через несколько минут ожидание обоих оборвалось. Напротив женщины сел мужчина, который отличался своей опрятностью. Даже до священника донесся звук его одеколона: пахло чем-то дорогим, чем-то таким, что не принадлежало их миру, их городу. На нем был приличный костюм черного цвета, в нагрудном кармане которого аккуратно размещалась салфетка красного цвета – под цвет Паркинс, словно они договорились. Даже борода была аккуратной. По его виду точно не скажешь, что он работает где-то здесь. Нет, где-то в большом городе, в дорогой компании, где каждому сотруднику приносит кофе красивая большегрудая секретарша, чья блузка обязательно расстегнута на две пуговицы. Когда он улыбнулся, священник понял, что это была вовсе не улыбка, а оскал. Сэмюэль заметил, как женщина просияла. И все же она смотрелась глупо рядом с ним: красное платье сразу же подешевело в цене, а золотые сережки внезапно превратились в обычные окрашенные железные обрубки. Сэмюэлю не понадобилось и пяти минут, чтобы понять, для чего здесь собрались эти двое: порочная измена. Паркинс, не найдя заботы от мужа, решила найти человека не из своего мира. Обеспеченный, галантный, по которому и не скажешь, что тот может поднять руку на безобидную домохозяйку. Но все же во всех бизнесменах был какой-то сдвиг, какой-то синдром. Они все ненормальные. Сэмюэль слышал, как они смеялись. Ему было стыдно быть свидетелем греха, но он улыбался своей короткой улыбкой. Он почувствовал как пот килограммами потек по контурам его талии. Он был возбужден и внутренне просил продолжения.

(сделай что-нибудь еще заставь меня сделать это с тобой заставь)

Сэмюэль подскочил с места, как только Паркинс скрылась за заведением. Ее любовник пошел в совершенно другую сторону, и это было очевидно. Провожать до дома Паркинс было слишком опасно. Сэмюэль сложил руки в карманы толстовки и опустил голову, однако глаза все так же были подняты на объект своего возбуждения. Он кусал свои улыбающиеся губы и сжимал пальцы в кулак, как только расстояние между ними значительно уменьшалось. Небо окрасилось в темные тона, скоро должны были зажечь фонари. Ему нужно было успеть. Паркинс почти дошла до своего дома, ей стоило сделать последние три поворота и она была в безопасности, если бы тяжелая чужая рука не вдарила по ее сонной артерии. Каблуки тащились по земле, как и тяжелые выдохи священника. В такое время суток никто не выходил из дома: обычно все следили за продолжением полюбившегося сериала или футбольного матча. Сегодня природа была на его стороне. Он чувствовал, как дышала Паркинс и как ее тело тянуло его упасть, но тот лишь ускорил шаг. Дверь дома беззвучно открылась, и он пронес женщину внутрь. Как все оказалось до ужаса простым.

длань господня

Похожие статьи: