Мария Фомальгаут, Алексей Дуров,
Григорий Неделько, Леся Шишкова
+ -
(история в четырёх частях)
Иди не страшась,
Смотри до конца…
(Из триптиха «Закон распада»)
Мария Фомальгаут
Картина первая
Вижу
Вижу рассвет.
Еще не открываю глаза, уже вижу. вон он, пробивается над горами, проклевывается, выкатывается из-за горизонта.
Открываю глаза.
На всякий случай оглядываюсь, не крадется ли кто сзади. Никого нет, по крайней мере, я не вижу.
Снова оглядываюсь. Мои спутники – оба – на месте, — вот они, дремлют на одеялах.
Сейчас мое время.
Время глаз.
Бужу первого. Тормошу его за плечи, он вскакивает, ощупывает мое лицо, сжимает мою руку. В ответ сжимаю его руку один раз – знак того, что все в порядке. На безглазом лице моего спутника проступает некое подобие улыбки.
Бужу второго. Я зову его Кожаная Ракушка. Несколько раз хлопаю в ладоши над его ракушками. Я знаю, при этом что-то происходит, какие-то волны, правда, я не вижу никаких волн.
До встречи с ним я и не знал, что есть в мире какие-то вещи, которых я не вижу.
Он просыпается не сразу, мне приходится как следует похлопать у него над кожаными ракушками. Это тоже только у него, две кожаные улитки по обе стороны головы…
Он встает. Как-то медленно, нехотя, он вообще все делает медленно и нехотя. Несколько раз дергаю его за кожаную улитку, не сильно, а то подскочит, влепит мне в глаз…
Он замирает. Этот жест я тоже знаю. Когда он так делает, надо замереть и не двигаться, чтобы не делать невидимые волны. Он ловит кожаными ракушками волны – издалека, издалека. Странно, что улитки не двигаются. Наконец, хлопает в ладоши.
Расстегиваю брюки, отворачиваюсь от своих спутников. Как всегда думаю, куда деваются мои спутники, когда я их не вижу. Стараюсь надолго от них не отворачиваться, вдруг они исчезнут совсем.
Кожаная Ракушка снова хлопает в ладоши. Это значит – идемте со мной. Ловлю за руку моего первого спутника, тихонько сжимаю его ладонь, пошли, пошли.
Идем за Ракушкой, чуть-чуть сбоку от него, как только впереди оказывается какая-нибудь коряга, корняга, колдобина-рытвина-вмятина, я провожу пальцами по пальцам. Резко. Это он меня научил. В который раз пытаюсь увидеть волны, исходящие от моих пальцев. Не вижу. как всегда шевелится в сердце суеверный ужасок.
Ракушка не ошибся. Через несколько шагов лес расступается, вижу хиленький водопадишко, ай да Ракушка, откуда только узнал про воду. Снова провожу пальцами по пальцам, а уже не надо, уже сам все понял, опускается на колени, пьет воду. Дергаю за руку нашего второго, он не сразу понимает, что от него хотят, потом, наконец, опускается на колени. Сую его ладонь в воду, это я уже просек, чтобы показать ему что-то, надо прижать к чему-то его ладонь…
Все еще не знаю, нужен ли нам этот, который не видит и не слышит, не станет ли он обузой. В конце концов, как-то же он выживал без нас, да и вообще, веревки он плетет хорошо. Правда, на этом его умения кончаются. Хотя… мне кажется, он что-то знает. Про Путь. И про Цель.
Разламываю остатки сырной лепешки. На три части. Сую кусок в ладонь нашему новому спутнику, хоть в этом с ним просто, сунул в ладонь, и готово. Провожу пальцем по пальцам над Ракушкой, ага, все понял, подставил руки…
Что за черт…
Небо только что было вверху, теперь оказывается передо мной. Земля только что была внизу, оказывается позади меня, спутники мои только что были впереди, и на тебе, где-то под ногами…
Задним числом догадываюсь.
Упал.
Крепко упал, растянулся, как только не углядел, вроде бы на ровном месте. Пробую встать, снова оказываюсь на земле, только сейчас доходит.
Не сам упал.
Помогли.
Вот он, надо мной, высокий, тощий, про себя отмечаю – без глаз, без ракушек, и что-то подсказывает мне, что руками он тоже ничего не чувствует. Ракушка, ты-то куда смотрел, блин, что говорю, Ракушка не смотрит… спохватился, кинулся бежать, пра-ально, предатель вшивый, главное свою шкуру драную спасти… Бежит, выставил перед собой руки, как будто это поможет, а вот и не помогло, крепенько в сосну врезался…
Этот, тощий, бежит к Ракушке, бьет в сплетение, крепко нокаутировал… все еще не понимаю, как он движется, так легко, так уверенно, вроде не видит, не слышит… Подкрадывается к нашему третьему, надо ему хоть кличку какую дать, да поздно уже давать клички, подбирается…
Хватаю с земли камень, бросаю в третьего. Только бы понял, только бы…
Ага, понял, молодчина, третий, умеет драться, мы его еще с собой брать не хотели… Бегу на помощь, блин, надо еще под ноги смотреть, вот черт, ловко этот тощий нашего третьего вырубил… Меня так просто не возьмешь, подбираюсь к нему…
Он отворачивается. Приставляет руку козырьком к тому месту, где на лице должны быть глаза, смотрит куда-то в туман. Что я говорю, смотрит, как смотрит… что он там видит… Подхожу ближе, вглядываюсь в туман, что он там нашел, хоть убей, ничего не вижу, неужели есть такое, чего я не вижу…
Рушится мир, небо только что было надо мной, и опять впереди. Все темнеет, задним числом понимаю, здорово он меня грохнул между ребер, здорово обманул…
Прихожу в себя.
А вот мир не спешит приходить в себя. Все такой же темный. Не такой темный, как бывает ночью, а такой, как бывает, когда…
Когда мира нет.
Начинаю понимать. Пещера. Темная, узкая. Еле маячит впереди тусклый свет, выход. Свет, на фоне которого сидит он.
Тот.
Который пленил нас.
Он делает мне какой-то знак, мол, не подходи, не выпущу. Черт его дери, как он вообще понял, что я очнулся, он же не видит, не видит, или я вообще ничего не понимаю, и видеть можно не глазами, а носом, или вообще тем, что между ног…
Чувствую себя беспомощным, как никогда, хочется колотить кулаками в стены, бью, больно, сильно, черт, даже не знаю, где мои спутники, не вижу их, не вижу, черт побери…
На фоне выхода появляется еще один силуэт, узнаю Ракушку. Он идет ко мне, кажется, понял, что я бью кулаками в стену. Он всегда понимает, когда где-то что-то бьют.
Ощупывает мои кулаки, ни с того ни с сего бьет меня что есть силы.
Ах ты… тут же спохватываюсь, где ему знать, что я – это я, он же… Несколько раз провожу пальцем по пальцам, на ракушками, над ракушками, вот, вот, это я, я, я…
Ага, притих. Хлопает губами, щелкает зубами, это у него какой-то вид общения, который я не понимаю. Ага, вспомнил, что я не понимаю. Не то клюет, не то целует меня в лоб, мол, прости, не знал, что это ты… И чего я вообще на Ракушку взъелся, что он убегал, где ему с кем-то справиться…
В темноте пещеры поднимается наш третий, этот сразу идет к выходу. На что-то надеюсь, все-таки драться третий умеет, отвлечет его, а там все втроем на него навалимся…
Пленитель бьет нашего третьего. Что есть силы. В сплетение. Мать его, откуда он знает, как бить, нет, все-таки как-то он видит… слышит… чует…
Не знаю.
Оттаскиваю третьего, на всякий случай рисую у него на ладони крест, это он еще когда знакомился с нами, рисовал нам на ладонях крест, что-то это значит, имя его, что ли. Хоть от третьего мне по роже не досталось, и на том спасибо…
Крест…
А что если назвать его Крест…
Снаружи все еще темно, бегают какие-то тени, всполохи, выбраться бы сейчас посмотреть, можно подумать, кто-то даст нам выбраться.
Сидим в темноте. Вот это тошнее всего, что в темноте, мне в темноте совсем не в кайф…
Ракушка с Крестом затеяли игру, Ракушка прижимает голову Креста к своей груди, медленно выдыхает воздух. Это еще что… уже готов подумать что-то нехорошее, тут же спохватываюсь, черт, это же Ракушка передает что-то Кресту… что-то через свое тело, через какие-то струны внутри себя…
Прямо обидно становится, я-то всего этого не понимаю, я много чего не понимаю, что может Ракушка.
Например, палочка.
Какая палочка… не знаю. Полая внутри. С дырками. Ракушка прижимает ее к губам, перебирает пальцами по дыркам, что-то происходит при этом, хоть убей, не пойму, что…
Светотени у выхода стихают.
Пленитель отворачивается от нас. Дергаю за руку Креста, айда, он отвернулся, хочу провести пальцами над Ракушкой, нет, так пленитель может нас учуять…
Валимся на него.
Оба.
Сразу.
Несколько раз крепко и сильно бью его голову о камни, так, так, так, в жизни никого не убивал, вот так, голыми руками… Крест оттаскивает меня, какими-то знаками показывает, все, все, он помер, все, пусти.
Смотрю на человека, тощего, бледного, изо рта кровавый ручеек, правая рука дергается в агонии, царапает что-то на песке…
Быть не может.
Не верю своим глазам.
Первый раз в жизни не верю своим глазам.
Четыре буквы.
Ц-Е-Л-Ь.
Откуда он знает про Цель, черт бы его драл… дрожащая рука показывает на запад, я и так знаю, что там Цель, но он-то откуда…
Падает.
Оттаскиваем безвольное тело в глубину пещеры, водим пальцами над Ракушкой, хорош уже палку обсасывать, пошли уже. Цель ждать не будет. Цель никогда не ждет.
Выходим из пещеры. Опять не верю своим глазам, с ума я сошел, что ли… похоже. Вчера здесь был лес, это было вчера, а сегодня пустошь, развороченная бурей. Теперь понимаю, что за светотени видел ночью, буря вырывала с корнем столетние дубы…
Делаю знаки спутникам, чтобы не спотыкались, не полетели кувырком с холма…
Начинаю понимать. Как-то он предвидел все это, и бурю, и нас, и нашу Цель, понять бы еще, как…
А, ну да. У него на макушке что-то было… гребень какой-то, нарост…
Ночь.
Вот это самое дрянное время. Ночь. Для меня, по крайней мере. Ракушка, наоборот, оживает. Навострился, прямо расцвел весь, аки майская роза, сидит, направляет свои ракушки в темноту ночи. В который раз пытаюсь понять, что он там ловит. В который раз не понимаю. Если бы не Ракушка, вообще было бы дело дрянь, хоть он ночью нас оберегает, сколько раз выручал… Чует, скотина, что его время настало, приосанился, перья распустил, прямо царь-бог долбанный…
Ночь.
Мир умирает, мира нет, остается какая-то хрень из потусторонних миров Ракушки и Креста.
И самое страшное – когда умирает мир, приходят воспоминания. Подкрадываются, подбираются, даже Ракушка не может их уловить и прогнать.
Воспоминания.
То. Самое страшное. Самое мрачное, которое загнал бы в память глубоко-глубоко, чтобы не видеть никогда-никогда-никогда-никогда…
Дуршлаг. Я про себя называл его дуршлаг, длинного, нескладного, в то утро он выбежал мне навстречу в коридор, открывал и закрывал рот, говорил что-то, быстро, эмоционально, я мотал головой, пытался показать, не понимаю, не понимаю. Я звал его дуршлаг – за обедом он орудовал дуршлагом, выуживал из кастрюли макароны, сосиски или картофелины.
Дуршлаг…
Он толкнул меня, я не понял, за что, толкнул его в ответ. А потом книги в холле поскакали с полок, и окна плюнули стеклами…
Потом не было ничего. Мир умер – и долго не хотел воскресать. Наконец, я снова увидел дом. Вернее, то, что было нашим домом. Пол и потолок оказались сбоку, я понял, что лежу на боку. С первого раза встать не получилось. Что-то мешало мне встать, что-то выбивало у меня опору из-под ног снова и снова. Вместо одной лампы в коридоре оказалось две, так уже было однажды, когда молотобоец огрел меня молотом, он стоял спиной ко мне, не видел меня…
Что-то произошло. Я встал, тут же налетел на Поварешку, он лежал на полу, залитый кровью. Почему-то вспомнил, как пытался объяснить слепым, какого цвета кровь, красная, красная, как… как что…
Что-то случилось. Выбитые стекла. Коридор, усеянный трупами.
Воспоминания…
Я их не зову. Я их гоню. Воспоминания не знают правила хорошего тона, чем больше их гонишь, тем настойчивее они приходят.
Ракушка своими локаторами ловит ночь.
Ракушка… когда он увидел меня…
…то есть, что я говорю… увидел…
…он учуял меня как-то по-своему, кинулся бежать, видно было, до смерти был напуган. Несколько раз даже врезал мне хорошенько, прежде чем до него дошло, что ничего я ему не сделаю…
Ракушка. До того дня мы пересекались пару раз. Может, волокли вместе мешок картошки куда-нибудь из откуда-нибудь, может, пару раз я разносил тарелки, вкладывал миску с супом в робкие руки…
Не более.
Когда мы вышли на улицу, мир был совсем не такой, как…
Ракушка вскакивает, настораживается. Ну что, что опять, в прошлый раз разбудил меня, чтобы показать, как драная кошчонка роется в куче мусора. Ну-с, что ты мне покажешь на этот раз…
Показывает на север, где лес редеет, тычет пальцем в пустоту, там, там…
Иду за ним. Ракушка, если ты опять мне из-за какой-то крысы спать не дал, я тебя руками своими задушу, ты меня понял…
Нет. Не задушу.
Он идет к нам. Медленно. Неуверенно. Опирается на палку. По палке понимаю – слепой. По походке догадываюсь, никаких таких хитростей, как наш Крест, он не чует…
Ну, с этим разговор короткий будет. Очень короткий. Тут, главное, не переборщить, одного бедолагу уже так угробили, хватит уже… Не напугать, лучше как-нибудь с ним…
Делаю шаг – он отступает, мать моя женщина, он чует меня, чует, без глаз, без ушей, — чует. Хочу броситься на чужака – он прикладывает палец к губам, чуть подумав, поднимает вверх руки. Не тронь меня, не тронь…
Только сейчас вижу, что это не он, а она. Исцарапанная ветками, с какими-то репьями в волосах, джинсы заляпаны не поймешь, чем, а что, уже прошла мода штаны снимать, когда в туалет ходишь… А-а, это кровь…
Кровь.
Я знаю, что кровь красная…
Она проводит руками по моим щекам, это приятно. Бережно водит пальцем по лбу, подбородку, переходит на шею. Что-то происходит между нами, электрические искры колют мое сердце…
Кровь.
Почему-то хочется назвать ее Кровь.
Прижимается губами к моим губам. И странное дело, ничего не чувствую, а в сердце грохочет Второй Большой Взрыв.
Ракушка в замешательстве, он прыгает на месте, пытается привлечь к себе внимание. Кровь проводит пальцами над Ракушкой, откуда она знает, что надо проводить пальцами. Бережно берет у него палку с дырками, Ракушка не хочет отдавать, мотает головой, как-то понял, что рядом с ним не я, кто-то другой.
Кровь прижимает палку к губам.
Я уверен – она ничего не слышит.
И все-таки прижимает к губам… Ракушка навостряется, на его лице что-то оживает, подобие улыбки…
Первый раз вижу, чтобы Ракушка улыбался…
Кровь бьет рукой об руку, снова, снова, выстукивает какой-то ритм, Ракушка делает то же самое, черт бы их драл, понимают друг друга…
Кровь вспоминает про меня – резко, внезапно, отдает Ракушке палку, кружится передо мной, рисует в воздухе линии, шлет мне воздушные поцелуи. Оступается на коряге, подхватываю, вот ты откуда вся в царапинах, голуба… Она смотрит на меня, черт возьми, не видит, но смотрит, черт возьми, краснеет, каким-то непонятным чувством понимает, что я вижу кровь на ее брючках…
Ведем Кровь к нашей стоянке, припоминаю, что у нас есть из одежды, из бинтов, перекись водорода, вроде бы, была, если только парни не извели, пьют они ее, что ли…
Кровь направляется к Кресту. Вот это совсем интересно, откуда она вообще узнала, что тут есть какой-то Крест, лежит неподвижно на куртешках…
Кровь касается губами его лба, переносицы, подбородка, рисует линии на его шее, груди, обнимает, тут же отталкивает, тут же снова протягивает руки… черт бы ее задрал, понимает, как с Крестом надо…
Понимает…
Странное чувство в груди, странное, сладкое, жгучее, раньше такого не было никогда…
Что самое бредовое – Кровь отогнала воспоминания, они больше не крадутся к стоянке, прячутся в зарослях, облизывают клыки…
Что-то касается моих мыслей. Бережно. Мягко. Ласково. Что-то от Крови. Что-то, чему нет названия, мысли, мысли, мои мысли и ее мысли…
Ракушка подскакивает, тычет пальцами в небо. Ну что, что опять… хватает меня за руки, за руки, понимаю – случилось что-то нешуточное.
Кровь тоже понимает. Похоже, чует, хватает Креста, бежим, бежим…
Теперь и до меня доходит. Вспышки. Частые. Далекие. Там, там, где-то бесконечно далеко в чаще. Что-то подсказывает мне, вернулось это, это, которое было в тот день, когда Дуршлаг…
В тот день.
Когда мы вышли из дома и увидели совершенно другой мир. Мир смерти. Трупы среди руин. И среди трупов – Крест, прыщавый, белобрысый, безглазый, плетет веревки, не понимает, что вокруг него смерть…
В тот день.
Я еще не хотел брать его…
Лес горит. С ним что-то сделали, что он горит. Лихорадочно соображаю, что делать, куда бежать, черт возьми, должен же быть выход…
Цель…
А? что такое цель?
И это вы у меня спрашиваете?
Я-то откуда знаю… цель, и все… Там, на западе. Что-то такое там… что-то… не знаю. Не помню.
То есть, как не помню… Мелькают какие-то воспоминания, самые далекие, самые первые, так давно это было, когда меня еще самого толком не было.
Свет.
Яркий. Беспощадный. Безжалостный. Он врывается в мой мир, откуда-то сверху, режет глаза. глаза… Первый раз понимаю, что у меня есть глаза.
Свет приближается, свет наваливается на меня со всех сторон, охватывает – с головой. Отбиваюсь, сопротивляюсь, отталкиваю от себя свет, свет не отпускает, тащит к себе. Выволакивает меня из моего маленького мира, темного, тесного, уютного…
Свет.
Все вокруг белое. Я раньше и не знал, что такое – белое. Раньше в моем мире цветов не было, только черный. Люди в белом. То есть, я сейчас знаю, что это были люди, тогда я просто видел – в белом.
Видел…
Первый раз – видел.
Отбиваюсь, сопротивляюсь, выкашливаю из груди слизь, как я раньше не замечал, как она мне мешала, воздух жжет легкие, жалит, кусает, я и не знал, как это – когда воздух. Смотрю на свой мир, первый раз смотрю на свой мир со стороны, темный, полупрозрачный, опутанный трубками, он кажется таким маленьким и жалким…
Потом дядь-Вить говорил, так не бывает, я это придумал, не может ребенок помнить то, что было сразу… И вообще у новорожденных глаза пленкой закрыты…
Ну не может, так не может. Когда меня спрашивают, что я первое помню, я отвечаю – разноцветные шарики над кроваткой, колокольчики, звездочки, что мне там дядь-Вить над кроваткой понавешал…
Цель…
Ракушка чувствует – Цель где-то рядом. Там, где была цель, там в сумерках тоже так звучало, гу-у-у-уу-у, это вентиляция там какая-то. Так дядь-Вить говорил.
Цель…
Смутные воспоминания, настолько далекие, которые появились как будто до самого Ракушки…
— …качивай.
— Чего откачивай, он задохнется к чертям…
Гу-у-у-у-у…
— С чего он задохнется, откачивай давай… вот так… теперь пуповину тихохонько…
— … даже не дрогнул.
Гу-у-у-уу-у-у…
— Чего ему дрогнуть, он боли не чувствует… давай, вынимай… ты как держишь, как держишь, ты шею ему сломать хочешь, или как? Пра-а-ально, на хрена человеку шея, и так сойдет… и башка не нужна, ты его еще башкой о кювету приложи… чш, не переворачивай.
— А… как?
Гу-у-у-у-у-у-у…
— А так… ну дай я сам его тряхну хорошенько… вот так, кричи, мой хороший, кричи, маленький… пеленки как всегда не готовы? Пра-а-льно, на хрена они…
— Да вот, вот!
— Чш, ты не ори, у него слух-то не дай-то Боже… все слышит…
И – гу-у-у-у-у-у.
Это вентиляция.
Вот такая Цель.
Первое воспоминание.
Правда, дядь Вить говорил, не может ребенок помнить, что было сразу после того, как. И вообще дети глухие рождаются. Подумаешь, дети, то дети, а то Ракушка. Ладно, не может так не может, когда Ракушку спрашивают, что первое помнит, Ракушка вспоминает клавиши. Это когда протягиваешь руку в темноту, а оттуда звук. То потоньше, то пониже. И дядь-Вить водит руками Ракушки по клавишам, чи-жик-Пы-жик-где-ты-был…
Цель.
Дальний сегодня три раза рисовал крест на руке Креста. Это значит, Цель совсем близко.
Дальний… Крест называет его Дальним, он как-то может чувствовать предметы, которые далеко-далеко. Дальний пояснял, это у него на лице что-то такое, чтобы далеко чувствовать. Крест думает, там руки какие-нибудь на лице растут, только сколько не ощупывал лицо Дальнего, никаких рук не чувствовал, два комочка по обе стороны переносицы, кожей прикрытые, и чуть-чуть шерсти. Наверное, Дальний их разворачивает, чтобы предметы далеко ощупать.
Дальний, правда, объяснял, что ничего он не ощупывает, как-то по-другому чувствует, да как по-другому, нельзя никак по-другому чувствовать…
Цель…
Цель – это место такое, куда ходить нельзя. Это Крест давно уже знает. Еще с тех пор, когда ползал по полу, там, близ Цели, если долго ползти, можно найти кубик. Один кубик, два, три… когда соберешь десять кубиков, дядь-Вить сунет тебе в рот кусок сладкого, душистого, только потом заставит рот прополоскать.
Вот. А если поползешь сильно далеко, тебя сразу на руки подхватят, оттащат. А будешь упорствовать, еще и по рукам нахлопают.
Потому что – Цель.
Потому что – нельзя.
Крест боится, что теперь тоже по рукам будут хлопать, если к Цели подойдем. Дальний, правда, сказал, никто хлопать не будет, нет там никого. Да и вообще, эка невидаль, по рукам хлопать будут… Пока по лесу идешь, лес тебя еще и не так нахлопает, и по рукам, и по всем местам. А все равно страшно, как в детстве…
…таты исследований за период 2023-2024 гг:
Летальный исход – 79%
Полностью потерявшие (сенсорные) способности – 10%
Сохранившие отдельные способности:
Зрение – 4%
Слух – 2,5 %
Осязание – 2,5%
Обоняние – 0,5%
Вестибулярный аппарат – 0,25%
Вкус – 0,2%
Обрели новые способности – 0,05%
В результате дальнейших исследований…
Цель.
Она совсем не такая, какой я ее помню. Из детства вспоминается что-то громадное, исполинское, на что и посмотреть страшно, задираешь голову, она у тебя закружится, только что не отвалится. А здесь что-то такое мизерное, невысокое, оказывается, у Цели всего два этажа, в детстве почему-то представлялось – этажей сто, не меньше.
Парни идут к Цели, одергиваю их, сжимаю руки, не пускаю. Чш, чш, куд-да поперли, там ловушек как звезд на небе, а они поперли… нет, вроде бы все сами поняли, насторожились, прислушиваются, ждут…
Хочу идти первым, Крест тут же одергивает меня, рисует у меня на ладони какие-то знаки, чш, стой, куд-да попер, ты нам нужнее, ты погибнешь, мы все тут загнемся… я пойду… тут уже встревает Ракушка, нет, я пойду, еще не хватало, чтобы вас всех накрыло там…
Наконец, первым идет крест. Еще думаю, зачем Крест, почему Крест, зачем я пустил Креста, чувствую, если с ним что случится, в жизни себе не прощу. Довольно уже потерь. Крест идет к двери, тут же выдвигаются ловушки, как в метро, чш, чш, не пущу…
Что-то происходит, что-то срабатывает, ну конечно, можно подумать, тут проходной двор, входите, кто хочет, люби добрые. Вон уже решетка сзади опустилась, вр-решь, не уйдешь, Ракушка что-то щелкает зубами, что ты там щелкаешь, я все равно не воспринимаю…
Комната качается туда-сюда, ну не сейчас, пожа-а-алуйста, не сейчас, не сейчас, не сейча-а-аас… как же, щ-щас, пол подпрыгивает, падает мне на лицо. Еще пытаюсь подняться, где тут пол, где потолок, где я сам, где что, почему я не могу встать, почему, почему…
Ракушка пытается нащупать меня, поднять, кричу ему, не стой, иди к пульту, плюнь на меня, на все плюнь…
Кричу…
Только теперь понимаю, что значит – кричать. Черт возьми, чувствую свой крик, каждой косточкой тела чувствую крик…
Еще через секунду понимаю, почему не могу встать, ну конечно, вон она, разлилась красная лужа по полу, кровь, кровь, говорю – кровь, сердце сжимается, вспоминаю ее, идущую на ощупь через лесные дебри…
Ракушка идет к пульту, молодец, сообразил, нуу давай же, пока эти не налетели… а что-то мне подсказывает, уже на подлете, вон, Ракушка настораживается, учуял там что-то, как он чует невидимое…
Комната вздрагивает, ага, началось, бомбят…
Ну давай же…
И как это будет, когда мы все трое станем единым целым… лучше не думать, а то уже и расхочется что-то делать…
Крест в отчаянии терзает дверь, ищет замок, не ищи, нет там никакого замка…
Ракушка поворачивает рычаги, что делаешь, что делаешь, идиотище, левый, левый, куд-да ты правый терзаешь, не видишь, что ли… то-то и оно, не видишь… да нет, с-собака, левый рубильник одинарный, правый двойной, не спутаешь, это он нарочно, сволочь…
Нарочно…
Боль прошивает голову, раньше и не знал, что такое боль…
Плавится пульт, плюется искрами…
Рушится мир…
…мир возвращается. Медленно. Нехотя. Как будто сам не может вспомнить, какой он был, мир.
Боль.
Боли раньше не было… вот это я хорошо помню, боли не было.
Их десятеро. Там, у входа. Чужие люди с чужими эмблемами, знаю я эти эмблемы, хорошо знаю, выжженная деревушка, мать лежит, не встает, дергаю ее, ма, ма, дядь-Вить зажимает мне рот, нельзя, нельзя, люди прячутся в подвале от этих, с эмблемами…
Их десятеро.
Вскидывают ружья, не слышу – цельсь! – но догадываюсь… нет, нет, нет, не надо, уйдите, уйдите, уйдите, а-а-а-а…
Это что…
Быть не может. Опускают ружья, уходят, уходят, один оборачивается, смотрит на меня, с ненавистью, но черт его дери, уходит…
Не сразу понимаю.
Я приказал им.
Я приказал им…
Откуда-то из ниоткуда появляется Ракушка, зря ты вылез, где ты сидел, хватаю Ракушку, бить буду, бить, не посмотрю, что увечный, да все мы тут увечные, увечные, слово-то какое проклятое, и кто нас изувечил, проклятые, и Ракушка проклятый, и…
Их десятеро. Не тех, с эмблемами. Других. С двухголовыми птицами на рукавах, как было в приюте. Один из них хватает Креста, сжимает его руку, привет, привет, похлопывает по плечу…
Хочу прогнать их, тут же понимаю, что хорош я буду, если их прогоню, сам иду к тем десятерым, по инерции сжимаю плечи Ракушки, кричу, пойдем, пойдем, наконец-то понял, как это, кричать, Ракушка прикладывает ладони к своим ракушкам, делает мне знаки, мол, не кричи… а-а, слишком ярко, наверное, надо потусклее кричать…
Крест мимоходом подхватывает булыжник, подбрасывает, камень замирает в воздухе. Крест довольно улыбается, вот оно как я теперь умею…
Идем за людьми, знаками показываю, что нас надо накормить, и рану перевязать, а-а, нечего уже перевязывать, сама затянулась…
За околицей ждет страна, которую нам предстоит вернуть.
Алексей Дуров
Картина вторая
«Черти» против взглядобоев
Это была обычная хорошенькая женщина лет тридцати. Обыкновенно, по сезону одетая: желтая ветровка, джинсы, кроссовки. К ноге доверчиво прислонился рюкзак на алюминиевой раме. Вот только стильные темные очки не соответствовали пасмурной погоде.
Поскольку женщина стояла на обочине с красноречиво поднятой рукой, Максим затормозил.
Но автостопщица не сразу опустила руку и повернулась к «киа» Максима. И смотрела куда-то поверх машины, разве что неестественно опустила глаза вниз, не видно сквозь очки. Странно. И эти ее очки, неужели слепая?
Максим опустил стекло:
— Подбросить?
Она не ответила. Провела рукой по двери машины, потом достала смартфон, просунула в окно и повернула экраном к Максиму. Там светилось: «Я слепоглухая. Я потеряла проводника. Доставьте меня, пожалуйста, в ближайшую больницу или отделение милиции. Если согласны мне помочь, возьмите меня за руку, если не можете мне помочь, отстраните мою руку».
Дочитав, Максим слегка ужаснулся. И, перегнувшись через пассажирское сиденье, взял женщину за руку — надо выручать.
Она благодарно кивнула. Нащупав ручку, открыла дверь и села на пассажирское место, рюкзак устроила на коленях. Двигалась уверенно и безошибочно, будто видела, однако прикасалась рукой то к проему, то к сиденью, а когда закрывала дверь, не сразу нащупала, за что тянуть. Слепая же. Максим почему-то почувствовал себя неуютно. Может быть, ощутил вину, что он зрячий и вообще здоровый, как бык. А еще, может быть, стыдно стало, что не чувствует себя счастливым из-за мелких жизненных проблем, хотя другим много хуже.
Женщина, двигаясь все также уверенно и твердо, набрала на смартфоне другую надпись, показала. «Чтобы понять, что вы говорите, мне нужно положить руку вам на горло».
Максиму совсем нехорошо стало — не любил он, когда за шею трогают. После одной отчаянной школьной драки, когда его едва не задушили. Однако помочь слепоглухой бедняжке надо, иначе будет не по-людски. Так что поднял стекло и тронулся. Надеялся — ничего сообщать ей не придется, доедут спокойно до больницы, благо по пути, и шея останется не тронутой.
Поглядывал на попутчицу исподтишка, хотя можно было и пялиться в открытую, все равно не заметит. Женщина, как женщина — круглолицая, курносая, короткие волосы русые, с рыжиной. Губы обычные, а ведь у глухонемых они часто бывают тонкие, как будто слаборазвитые, должно быть, потому, что нетренированные. Недавно оглохла? Однако приспособилась неплохо, хотя и вынуждена все нащупывать, но действовала уверенно, словно бы отработанными движениям. Да вот, когда пристегивалась: протянула правую руку назад за голову, ловко нашарила пряжку, одновременно левой нашла замок и не стала его ощупывать, а сразу вытянула ремень, щелкнула. А еще сообщение на смартфоне — даже если не сама набрала, а высветила заготовку, то все равно непросто это вслепую. Как вообще возможно, по памяти? Или предусмотрены какие-нибудь характерные вибрации? Наварное. Если может, положив руку на горло, понять человеческую речь, то буквы, переданные дрожью или, допустим, азбукой Морзе, тем более распознает. Если одни чувства пропадают, другие усиливаются, дело известные, а слепоглухим только и остается, что воспринимать дрожь. Ну, тепло еще, прикосновения. Кстати, она же как-то поняла, что рядом затормозила машина. Захотелось с ней поговорить, расспросить, посочувствовать. Но тогда придется разрешать, чтобы за горло трогала.
И как ее угораздило потерять проводника? Небось, сама не знает, не заметила. Повезло, что встретился незлой добропорядочный Максим, а не какой-нибудь выродок, который взял бы, да изнасиловал. Или еще как обидел просто потому, что мог.
Продолжая рассматривать женщину, Максим заметил, что в ухе у нее вакуумный наушник — прикрытый волосами, но разглядеть можно. Приглядевшись внимательнее, обнаружил, что дужка очков необычная, она, утоньшаясь, закручивается под мочкой в ушную раковину, а на кончике у нее тот самый наушник. Зачем бы это? Слепые прячут глаза за черными очками, чтобы свет не раздражал бесполезный зрачок, но глухие не затыкают уши. Или тоже имеет какой-то смысл, если барабанные перепонки уцелели, а вокруг шумно?
Максим, хотя мысли были заняты попутчицей, рулить не забывал. И, когда дорога в очередной раз вильнула, разглядел далеко впереди неладное: вроде кто-то суетился, метался туда-сюда и что-то лежало на асфальте. Неужели очередная авария?! Прибавил газу, и скоро уже ясно видел, что лежит изломанное человеческое тело, а дальше по дороге — пестрый скутер. И пузатый лысый мужик забегал к телу то с одной стороны, то с другой, брался, отскакивал. Еще стояла на обочине «нива», должно быть, того мужика. Максим решил, что не до брезгливости — взял руку попутчицы, приложил к своему горлу — тыльной стороной, иначе пришлось бы выворачивать — и отчетливо произнес:
— Там, кажется, авария.
Никакого отвращения не испытал, скорее наоборот, потому что рука у пассажирки оказалась мягкой, теплой и шелковистой. Однако не до того, впереди действительно беда.
Остановившись за «нивой», Максим выдернул из-под сиденья аптечку и побежал к телу. Судорожно пытался вспомнить, как надо оказывать первую помощь, чему там одиннадцать лет назад учился на автомобильных курсах. Вспоминалось плохо. Да еще тошнота подкатила, когда увидел: лежал в луже крови средних лет мужчина, неестественно бледный, поза казалась ненормальной, потому что нога вывернута вбок, да не в колене была изогнута, а ниже, где открытый перелом. Даже кость торчала, белая, как в книжках пишут.
— Я еду, а тут вот… — сипло, с надрывом сообщил пузатый мужик, который зачем-то притащил из леса кривоватый сук. — Я скорую вызвал, но… что делать?! Или… или он уж все?!.
В последних словах прозвучала надежда, и не Максиму пузатого в
инить. Однако разбившийся скутерист на асфальте, будто услышав, застонал.
Надо брать себя в руки и помогать ему хотя бы как-то. С чего начать, со жгута?
— Я знаю, что делать, — вдруг послышался из-за спины ровный и мелодичный женский голос.
Максим резко обернулся. Это была глухослепая со своим рюкзаком. И говорить умеет, оказывается, зачем тогда понадобилась возня со смартфоном?!
— Но мы должны обменяться зрением и слухом. Не спрашивайте, просто наденьте мои очки. — И сняла их. У Максима, как ни странно, успели промелькнуть несколько предположений, насчет того, что под очками окажется: невидящие глаза со зрачками-точками (почему-то они представлялись экзотического сине-зеленого цвета), уродливые ямы глазниц, сшитые веки, гладкая кожа.
Глаза женщины были просто закрыты, рыженькие ресницы отбрасывали на щеки зыбкие тени. А сама она протянула очки Максиму, немного промахнувшись. Мол — надевай. Похоже, никакая она не слепоглухая, только притворялась. И теперь хочет, чтобы Максим притворился вместо нее. Что за бред происходит? Может, она какая-нибудь сектантка? Или просто чокнутая? Не стоит перечить сумасшедшим, да еще раздумывать было некогда, потому Максим, отдав женщине аптечку, отошел к обочине, чтобы не мешать, а там просто взял и надел очки, воткнул наушники. Чувствовал себя дурак дураком, но пускай эта странная «глухослепая» в кавычках помогает скутеристу, раз вызвалась. Раз так уверенно заявила, что может помочь.
Очки оказались изогнутыми не для стиля, они прилегали, наподобие подводных, да и наушники вошли плотно. Темнота и тишина получились полными. Особенно темнота: Максим был слегка близорук, линзы носил, и потому даже глухой пасмурной ночью за закрытыми веками не видел полной черноты, только искристый туман вместо нее. А сейчас неожиданно увидел, да настолько плотную, что она уже и цветом не была, скорее — отсутствием какого-либо цвета. Почувствовал себя слепым от рождения, который понятия не имеет, что же такое зрение. Хотя имел понятие, помнил великолепно. Ох, непростые очки у автостопщицы, захотелось сорвать их, чтобы снова увидеть мир в красках. Но Максим не решился. Именно потому, что очки непростые, а значит и вся ситуация вряд ли заурядная. В таких случаях лучше не делать лишних движений, как со змеями. Кроме того, вдруг автостопщица действительно психованная и набросится, если Максим снимет очки? Она же собиралась помочь тому разбившемуся, а начнешь дергаться, чего доброго, наоборот навредит. А помогает ли она сейчас, как проверить, на ощупь? Максим непроизвольно прислушался и не разобрал ничего, даже шума в ушах. Кашлянул потихоньку, шмыгнул носом — звуки получились утробные и неестественные, услышать их второй раз не хотелось совершенно. Уж лучше тишина. И Максим в нее вслушивался изо всех сил, надеялся, что хотя бы что-то пробьется сквозь наушники. Промелькнула даже мысль, что это хитрая афера, чтобы угнать его «киа», но красная кровь и белая кость были слишком реальны, да и ключи лежали в кармане — рефлекторно выдернул из замка — а современную машину без них не заведешь.
Неожиданно Максим начал что-то различать внизу. Причем, как будто и не глазами. Что-то вроде широкой и длинной ленты… Дорога! В одну сторону прямая, в другую — с очень знакомым, тысячу раз езженым изгибом. И просматривался второй поворот, которого в реальности не видно из-за леса. Правда, цвет дороги неправильный, слишком светлый, сама она какая-то схематичная, как в мультиках, и вокруг ничего нет, кроме темноты. Что это, галлюцинации от сенсорного голода? Рановато, вроде бы. И в слишком легкой форме, подумаешь, дорога вспомнилась, это же не розовые слоны.
Едва Максим подумал про слонов, как в черноте над «дорогой» возникло еще одно видение, теперь уже очень четкое. Похожее на пестрый переливчатый пушистый шар с желтыми глазами и длинными усиками. Наверное, самое пора было сдирать очки с глаз, пока мозг не скис, но Максим от удивления не сообразил. Пялился на странный объект, обнаружил, что тот совсем не «милый» — шерсть непрерывно шевелилась, как будто на самом деле состояла из червей, желтых глаз насчитал пять штук, все без зрачков и белков, а усики неприятно судорожно дергались. Трудно было сказать, какого шар размера, пространство не имело глубины. Внутри шара просматривалась какая-то структура, она ассоциировалась скорее с механизмом, чем со скелетом или, скажем кровеносной системой, хотя отдельные детали легко меняли форму, как будто были жидкими.
Шар повернулся, уставился, как показалось Максиму, прямо на него. Всеми пятью глазами. И вдруг… сбежал — резко уменьшился и исчез в дали над дорогой. Максим хотел тут же снять очки, но координация странным образом подвела. Нет, не так, наоборот: показалось, что руки тянутся не к глазам, а ниже, хотя пальцы в конце легли аккурат на дужки очков. Потому что дорогу сейчас Максим видел не своими привычными глазами, а чем-то расположенным выше, на лбу. Закрыл лоб ладонью, и дорога размылась, потускнела, хотя не исчезла окончательно. Сглотнул — щелчок в ушах получился опять неправильный, непривычный. А дорога исчезла. Хотя довольно быстро проявилась снова.
Однако хватит экспериментировать, Максим решительно вынул из ушей наушники. Тут же в сознание ворвался шум леса, как внезапно заигравший духовой оркестр. А когда снял очки, свет пасмурного дня показался ослепительным. Быстро же глаза отвыкли. Хотя трудно сказать, сколько времени Максим провел в этих странных очках. Проморгавшись, увидел, что фальшивая глухослепая укладывает какие-то коробки и прозрачные пакеты с чем-то окровавленным в снятый с рамы рюкзак. Глаза у женщины были открыты, обычного серого цвета оказались.
На обочине стояли уже три машины, к самой большой, минивэну, четверо мужчин несли на самодельных носилках скутериста, громко обсуждали, ехать навстречу «скорой» или сразу в больницу. Скутерист, кажется, был до сих пор без сознания, зато уже с медицинским корсетом на шее. Сломанная нога выпрямлена, плотно забинтована и зафиксирована в сложной конструкции из алюминиевых трубок, явно переделанной из рамы рюкзака.
Фальшивая глухослепая молча подошла, не глядя в лицо Максиму, отобрала очки. Надела их и вставила в уши наушники. И направилась к «киа».
Стоящий в двух шагах лысый толстяк, который скорую вызывал, кивнул в сторону женщины:
— Ловко она управилась. Не хуже целой «неотложки». А кто вы вообще, что это за очки?
Максим задумчиво покачал головой:
— Я не знаю. Подобрал ее просто… расспросить не успел. — Решил не рассказывать, что она притворялась глухослепой.
— Медицинские очки у нее, что ли? — предположил толстяк.
— Думаете, больная?
— Больная? Не знаю. Но медичка точно, полный рюкзак всякой медицины, даже дефибриллятор. И обращаться со всем этим умеет, куда там.
Тем временем обсуждаемая женщина снова устроилась на пассажирском сиденье «киа».
Максим распрощался с толстяком — тот сам посоветовал не задерживаться, чтобы меньше общаться с ДПС — и сел за руль. И спросил:
— Что это все значит?!
Женщина не ответила. Не слышала — наушники-то снова в ушах. Разрешить ей, чтобы положила руку на горло? Или не навязываться, сама расскажет, если захочет? Должна же понимать, что вопросы возникли.
Максим завел мотор и поехал.
Когда место аварии уже скрылось вдалеке, пассажирка достала смартфон, быстро потыкала в кнопки и повернула экранчик к Максиму. Там было написано: «Вы видели большие светящиеся шары». Еще понажимала кнопки, снова показала: «Я поняла это по вашей реакции. Вы двигали головой». Между прочим, чтение отвлекает от дороги. Могла бы и вслух говорить, умеет же. Подняла руку в вопросительном жесте и, поскольку Максим никак не возразил, положила ладонь ему на горло.
— Да, я их видел, — признался Максим. — Одного. Но он сбежал.
Женщина, кивнув, убрала руку и потыкала в кнопки: «Он не сбежал и он не один. Они нас преследуют. Мы в опасности».
Максим испугался. Даже несмотря на то, что не поверил пассажирке до конца. Опасность-то невидимая. Когда-то давно он точно также испугался радиации — ни цвета у нее, ни звука, ни запаха, однако может убить.
Взял ладонь женщины, приложил себе к горлу и спросил:
— Что же делать?
Она еще раз кивнула и показала экран смартфона с надписью: «Быстро развернетесь, когда я сделаю так», — и изобразила жестом разворот. Потом набрала еще одну надпись: «Едьте как можно быстрее», — из-за грамматической ошибки Максим не сразу понял, что надо разгоняться. Поняв, нажал на газ. Разворачиваться на скорости не лучшая затея, потому приложил чужую ладонь к своему горлу:
— Разворачиваться быстро?
Женщина опять кивнула. Нашла автогонщика…
Раз предстояло резко разворачиваться, газовать до полной Максим не решился, разогнался до девяноста. Пассажирка не подгоняла, и на том спасибо. Постарался успокоиться, сосредоточиться, «проиграл» разворот в уме. И, когда женщина произвела свой жест-команду, взял вправо, выжимая тормоз, потом резко крутанул руль влево и газанул. Вписался, и довольно быстро удалось развернуться, хотя без заноса и визга тормозов, настоящий автогонщик только посмеялся бы.
А женщина прямо на развороте торопливо сняла очки. И потом потребовала:
— Гони! Быстрее!
Если женщина просит, то почему бы не разогнаться до ста сорока? Тем более она явно в панике, сняв очки, растеряла все хладнокровие. На поворотах Максим, конечно, притормаживал.
— Надо съехать с дороги! — нервно заявила женщина.
Ладно, свернул на проселок. Проехал метров сто, и пассажирка разрешила остановиться. Быстро надела очки, вставила наушники и оглянулась — те невидимые шары высматривала? Коротко облегченно вздохнула и сняла очки. Потерла глаза. Посмотрела на Максима и спросила:
— У вас, наверное, куча вопросов?
Еще бы. Но решил начать издалека:
— Как вас зовут?
Она, едва заметно улыбнувшись, кивнула:
— Лариса.
— А меня Максим. Так что это за шары?
— Это черти. Мы их так называем.
А Максим уже испугался, что это были действительно черти. И того, что Лариса всерьез считает невидимые шары настоящими адскими чертями, тоже испугался, ведь это значило бы, что она все-таки сумасшедшая.
— Потому что есть поговорка: «Черт дернул», — продолжала Лариса. — Про эпидемию аварий знаете?
Еще бы не знать. Область полгода прямо-таки мировой рекорд по ДТП била, никто не знал, что и думать. Подавляющее большинство аварий случалось на загородных дорогах, все признавали, что неспроста, но с чего? Если с одного моста в сухую ясную погоду за день падают в реку две машины, а на следующий день — еще две, то очень трудно найти хоть сколько-нибудь приемлемое объяснение. Шум был в газетах, телевизоре и Интернете, предполагали то штрафы поднять, то «лежачих полицейских» натыкать через каждый километр, то фальшивых гаишников. Конечно, много ругали плохие дороги, но проскакивала статистика, что аварий хватает и на хороших. Разбивались даже инспектора ГАИ на своих машинах, а про то, как переполненный автобус врезался в бензовоз, рассказывали даже далеко за границей — аж до Японии и Австралии новость доходила. И остро чувствовалась растерянность ответственных за дороги и все, что на дорогах. Умные аналитики пространно рассказывали, что совпало сразу несколько неблагоприятных факторов. А честные аналитики признавали, что не могут разобраться и просили денег.
А потом все неожиданно пришло в норму. Буквально в один день. Какой-то начальник дал длинное интервью, много хвалил себя, что решил проблему с авариями, но ни словом конкретным не обмолвился, как он ее решил. А оказывается — черти. Между прочим, когда эпидемия ДТП была в разгаре, мистику предполагали. В Интернете и даже по телевизору.
— Черти, — повторил Максим. — Дергают и путают. Рассказывали же…
Он имел в виду признания некоторых водителей, которые попали в аварию, но выжили. А потом заявляли, что на них находило что-то, словно приступ безумия. Действительно, как можно в здравом уме крутануть руль не в ту сторону или перепутать педали газа и тормоза?
Лариса быстро надела очки, вставила наушники и завертела головой, явно высматривая опасность. Странно это выглядело, словно она могла видеть сквозь крышу машины, спинку сиденья и Максима. Впрочем, самую опасность, «чертей» могла, Максим ведь тогда сквозь свои ладони «видел». С заметным облегчением сняв очки, Лариса стала рассказывать:
— Я врач «скорой», работала через четверо суток и взялась подрабатывать в интернате для слепых. А потом записалась в подопытные. Они там работали по американскому гранту, изучали способы адаптации глухослепых. Одевала эти очки с наушниками и тренировалась. В Штатах такое дело запретили, в Китае какая-то волокита мешает набирать добровольцев, потому грант нам и достался. На пятнадцать лет программа. Очки специальные, они не просто отсекают звук и свет, а еще глушат через альфа-ритмы… Сложно там. А потом все подопытные начали замечать этих «чертей». Понимаете, независимо, мы же для чистоты эксперимента даже друг с другом не разговаривали, кроме как на специальных семинарах. И все видели одно и то же, там двое художников были, они нарисовали этих «чертей», было очень похоже. Сначала наши ученые думали, что это у нас галлюцинации, а одинаковые они потому, что мозг на временную глухослепоту одинаково реагирует у разных людей. Но проводили триангуляции, получалось, что разные добровольцы видели одних и тех же «чертей». Сквозь стены, понимаете? Мы сразу назвали их чертями. Потому что испугались.
— Мне он не показался таким уж…
— Мы больше за себя испугались, за свой рассудок, понимаете? Потом стали за ними охотиться. Когда убедились, что они не галлюцинация.
— Охотиться? Их можно поймать?
Она вздохнула:
— Пока не удалось. Они сбегали сразу же, как только мы их замечали. Но мы все равно пытались их выследить, ездили по городу много больше.
— И до того ездили? Зачем?
— Учились ориентироваться, проверяли теории про компас в голове. Но когда начали искать «чертей»… Мы их распугали. Совсем не давали покоя. И они начали нападать. Именно на нас, когда мы были без СЭСов… СЭСы это наши очки, английская аббревиатура от «слам экстэрнал сигналс» — «отсекатель внешних сигналов». Вот и доигрались мы. Они начали атаковать. Либо когда снимешь очки, либо с затылка внезапно. Спереди не могут, потому что боятся взгляда.
— Как они атаковали? — перебил Максим.
— Судя по триангуляции, проникают своими жгутами в голову. От этого человек… теряется, делает что-то не то. Путаются побуждения, понимаете? Если только один «черт» атакует, то еще ничего страшного: споткнешься или слишком большой глоток горячего глотнешь. Мысли, вроде вогнать себе нож в живот, тоже появляются, но тут уж инстинкт самосохранения срабатывает или здравый смысл. Вот если несколько «чертей» навалятся, как только что, то можно действительно зарезаться или с балкона прыгнуть. Это мы уже потом узнали. А сначала организовались, собрались все в приюте. Следили друг за другом, по ночам дежурили.
— Никому не рассказывали?
Лариса, перед тем как ответить, очередной раз надела очки и осмотрелась. Покачала головой:
— Не верят. Ни начальство, ни американцы те. Говорят, что это мы оправдываемся, что план работы по гранту не выполняем. Хорошо, что Владимирович сам СЭСы надевал и чертей видел, когда они особенно наваливались. Владимирович это наш начальник. Он, раз американцы не верили, решил, чтобы мы своими силами… Устроили мы патрулирование на машинах по городу, всех «чертей» вытеснили. За несколько дней. Случалось несколько раз, что они вместо добровольца атаковали кого-то постороннего, кто просто рядом был. Доброволец это человек в СЭСе. Один раз водителя, который вез добровольца тоже «черт» атаковал, добровольцу пришлось снимать очки. И после этого «черти» уже целили в водителей. Но мы их разогнали, давно уже в городе ни одного не видели. И тут началась эпидемия аварий. «Черти» за городом совсем посторонних водителей атаковать начали, понимаете? Неизвестно, зачем. Ну и… мы тоже не сразу поняли, что это «черти». По гранту работали, догоняли план. Я на «скорой» продолжала работать, а то когда чертей гоняли, пришлось отпуск брать. Я там и услышала от водителей, что их словно подбил кто-то газануть или тормознуть не вовремя. И поняла, что это «черти». Когда человек за рулем, то много странных мыслей ему внушать не надо, чтобы его убить, понимаете?
— Понимаю, — медленно проговорил Максим. Вспомнил, что у него тоже возникали странные желания. На этой самой дороге, причем. То вдруг хотелось взять сильно влево через двойную разделительную — пугнуть встречных, то газануть в снегопад по гололеду тянуло, то на рискованный обгон. Каждый раз сам себе удивлялся и сдерживался. И мысленно ругал нехорошими словами других водителей, которые действительно что-то сильно рисковали своими и чужими жизнями. Это же сколько раз, получается, жизнь Максима висела на волоске?
— Нас так никто и не слушал, мы опять сами организовались, — продолжала Лариса. — Даже почти без Владимирыча. По областным дорогам ездили и «чертей» распугивали. Эпидемию остановили. Хотя аварии все равно случались из-за них.
— Так это для того у вас… полный рюкзак медицины?
Она усмехнулась:
— Да. Но мне пригодился только сегодня, обычно я успевала «чертей» отогнать. Только один раз не успела, но авария была несерьезная. Без… медицины, только машина помялась. Но потом «черти» сами стали атаковать уже прицельнее. Одного пугнешь, возвращаются целой стаей. От одиннадцати до семнадцати. Но мы же вдвоем всегда, один за проводника. Оба СЭСы надеваем и во все стороны вертим головами. Правда, проще сбежать, как мы только что — разогнаться и развернуться.
Лариса явно была непривычна много болтать и устала от собственного рассказа — говорила уже с хрипотцой. К тому же нервничала, боялась этих «чертей». Вот, секунд пять посидела молча и надела очки, чтобы быстро осмотреться, потом торопливо сняла. От невидимой опасности кто угодно занервничает, кроме, разве что тех, кому терять нечего. Причем, увидеть опасность можно, но тогда и она тебя увидит, привлечешь недоброе внимание. И к себе, и к тем, кто рядом.
Максиму тоже стало жутковато — он ведь почти поверил пассажирке. Хотя вопросов еще немало, например:
— Странно это, что они боятся взглядов. Откуда вообще знают, что их видят?
— Читают мысли, — отстраненно ответила Лариса. — Понимаете, они ведь воздействуют на сознание, когда… ну, провоцируют аварии. А если могут воздействовать, значит могут и читать.
— А зачем им вообще убегать от взглядов? Стесняются?
Лариса медленно покачала головой:
— Мы не знаем, кто они. Предполагали, что они безмозглые, как насекомые или компьютеры. И что прятаться от взглядов, это рефлекс или программа. Но они… меняются. Меняют тактику…
Она уже в который раз надела очки. Замерла на две секунды и, пробормотав: «Дорога!»— сдернула их. Торопливо открыла дверь, выскочила из машины побежала в лес. Максим тоже выскочил, погнался за Ларисой — то ли защищать ее, если что, то ли чтобы быть рядом человеком, который лучше разбирается в остановке, может быть, даже знает, что делать.
Лариса пробежала метров двадцать. Остановилась, резко обернулась, встретилась глазами с Максимом — у самой взгляд был испуганный, чуть ли не отчаянный. Выкрикнула:
— Бегите! — и надела очки. Глянула в одну сторону, в другую, принялась отчаянно вертеться на месте, то задирая голову, то опуская. Да сколько же их, «чертей» этих? Может, и правда сбежать? А Лариса? А далеко ли убежишь, если даже не знаешь, удалось оторваться или нет?
Тогда Максим, действуя исключительно по наитию, закрыл уши руками и крепко, изо всех сил, зажмурился. Не должно было сработать, ведь нужны, вроде бы, полные темнота и тишина, а сейчас в ушах загудело, перед глазами поплыла искристая муть. Тем не менее, вот они, светящиеся шары, хотя и не такие четкие и яркие, как в очках СЭСа. И не стая, туча целая, не одиннадцать-семнадцать, а под сотню, пожалуй. Вроде как полумесяцем выстроились, должно быть, Лариса уже разогнала их в одной стороне. Но в другой полно шаров, тянутся своими щупальцами в два места — к Максиму и туда, где Лариса.
И тут же отстранились, отдернули щупальца — взгляд подействовал. Максим крутанул голову вправо — «чертей» не увидел, влево — увидел их плотную кучу и целый пучок щупальцев уже практически перед своим носом. Твари, оказывается, перемещались, пытались увернуться от взглядов. И, похоже, успешно.
Максима схватили за бок и тут же прижались к спине спиной — как-то Лариса сообразила, что он хоть и без очков-СЭСов, тоже в игре. Правильно, надо разгонять «чертей» в разных направлениях, да вот только Максим непроизвольно, не собираясь этого делать, моргнул и на долю секунды убрал руки от ушей. Скорее всего, какое-то из щупалец дотянулось и «попутало», потому что тут же потерял картинку, уже «чертей» не видел. Да как же так, да они же сейчас атакуют, дотянутся щупальцами! Да ведь только что их видел…
И тут, опять-таки совершенно по наитию, Максим, хотя и не видел уже «чертей», вспомнил, как они выглядели, постарался внушить самому себе, что видит. Прочувствовать отчетливо, как это было. Если черти действительно узнают, что на них смотрят, читая мысли людей, то вдруг удастся их обмануть, внушить, что видит, хотя на самом деле ничего подобного? Может быть и сработало. Во всяком случае, никаких глупостей Максим не делал. Потом наконец-то настроился снова, разглядел «чертей« — их стая поредела. Они быстро перемещались, но, чтобы тянуть щупальца к человеку, «черт» останавливался, вот таких замерших Максим и «отстреливал» взглядом. Многие прилетали со стороны Ларисы, должно быть, ей в очках было проще. Максим решил, что хорошо бы им поменяться — пускай Лариса и с этой стороны чертей погоняет, пока не скопились. Повел плечом, Лариса намек поняла, и они станцевали очень странный вальс— спиной к спине, с гулом в ушах вместо музыки. После второго круга «черти» то ли исчезли совсем, то ли Максим опять сбился и не видел их. На всякий случай попытался снова внушить себе, что видит, но Лариса решительно убрала его руку от уха и выкрикнула:
— Валим отсюда!
Хорошо ей с очками, а у Максима закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные круги и зигзаги. Слишком сильно голову руками сдавил, что ли, но за руль нельзя. Так что протянул ключи Ларисе, она поняла, взяла.
Сели в машину, Максим — пассажиром. Крепко стукнулся головой об проем, когда залезал. По крайней мере, показал привыкшей к механической коробке передач Ларисе, куда надо двигать рычаг, чтобы ехать вперед или назад.
Попрыгав колдобинами проселка, вылетели на трассу. Лариса вела неплохо, хотя по привычке к «механике» хваталась иногда за рычаг. К счастью, вовремя отдергивала руку.
— Думаете, оторвемся? — спросил Максим.
В ответ Лариса протянула очки:
— Поглядывайте. Через каждые пять-десять минут, если станет видна дорога, значит «черти» рядом. Похоже, они дорогу для себя как-то подсвечивают. Как охотничью территорию, понимаете? Правда, только когда передвигаются вдоль дороги, когда останавливаются, то уже не подсвечивают. Но проверяйте.
Максим тут же и проверил, надел очки. Увидел только тьму безо всяких светящихся дорог. Вроде бы это должно было успокоить, однако наоборот страх накатил, что дорога вдруг засветится и «черти» нападут. А когда снял очки, захотелось тут же надеть снова, убедиться, что опасности нет. Должно быть, запоздалая реакция на поединок с невидимым врагом. Чтобы зря не дергаться, настроил в мобильнике таймер на восемь минут.
Постаравшись успокоиться, Максим рассказал, как отбивался от «чертей», как придумал сначала закрыть глаза и уши, а потом делать вид, что видит противника, хотя на самом деле не видел. Многословно получилось и сбивчиво, все отойти не мог. Даже стыдно стало перед Ларисой — она-то не терялась. Наоборот, демонстрировала завидные решительность и хладнокровие.
А Лариса смущенно куснула губу:
— Извините, что… втянула вас. Я не хотела, но оставлять того скутериста без помощи тоже было нельзя, понимаете?
— Что ж тут непонятного, — покивал Максим. — Жизнь спасать надо было, а вы врач, клятва Гиппократа. Хотя, я вам скажу, зря вы с этими «чертями» с самого начала связались, лучше было бы их не трогать. Даже взглядами не прикасаться. Вам любой натуралист скажет, что наблюдать надо так, чтобы тебя самого не заметили, иначе грош цена… Или вообще — вред прямой тем, за кем наблюдаешь.
— Вы правы, — отстраненно согласилась Лариса. — Мы и сами это поняли. Мы как будто увязаем… Сначала из научного любопытства эпидемию аварий вызвали, теперь случайных людей втягиваем. Пытались «чертей» гонять, а они начали нас атаковать. Как правило, если доброволец замечал «черта», то «черт» удирал и все. Так что безопаснее всего нам было все время быть в СЭСах. Одному из пары — мы работали по двое, один в СЭСе, другой за рулем или за проводника. Но потом «черти» начали атаковать. И выслеживали нас, если мы в СЭСах. Теперь безопасно в очках, только пока первого «черта» не спугнешь, а потом уже неизвестно — без СЭСа можно нарваться на одиночного «черта», а в СЭСе тебя выследит стая. Все равно гоняем… И может быть, все зря, может быть, я осталась одна, последняя! Никто не отвечает на звонки…
— Как так вышло? — спросил Максим. — Как вы потеряли проводника?
— Не знаю, — устало покачала головой Лариса. — Моим проводником Федоровна была… та еще грымза. Предпенсионная. Все ныла, что вообще впуталась в нашу историю, что и без нас у нее дела. И бросила меня, когда я спала в мотеле. Вместе с машиной исчезла. Понятия не имею, почему. Но как раз после этого наши перестали отвечать на звонки. И Федоровна тоже. Все вне зоны доступа. Я… я не знаю, что случилось. Подозреваю, что «черти» научились нас по мобильным телефонам выслеживать. А может быть…
Она не договорила. Но подразумевалось: «А может быть они все погибли», — предполагала ведь уже Лариса, что осталась последней.
— Я пробовала позвонить в милицию, — продолжала Лариса, — чтобы они пошли проверили, что в интернате. Но они говорят, что оттуда сигналов не поступало, и что мне надо самой приехать и написать заявление, иначе будет ложный вызов. Возиться им неохота… Я в другие места звонила, директору интерната. Но они в наши дела не вмешиваются. Только говорят, что лаборатория закрыта.
Увидели впереди стоящий посреди дороги джип, а перед ним — аварийный красный треугольник. Водитель возился с домкратом. Ну да, есть здесь неприятная колдобина с острым камнем, хотя видно ее издалека, потому шины рвут редко.
— «Черти»? — предположил Максим и потянул очки к носу.
— Нет, — уверенно качнула головой Лариса. — Вряд ли. Это… естественная авария.
— Почему вы так считаете?
— Она не похожа на спровоцированную «чертями».
Можно было порасспросить насчет отличий, но чего зря занудствовать?
Зазвонил таймер в мобильнике, и Максим, вспомнив про свои обязанности, надел очки, вставил наушники и быстро осмотрелся. «Чертей» не обнаружил, дорога не светилась. Тогда спросил:
— А такое, как сегодня было? Вы говорили, что от одиннадцати до семнадцати…
— Такого не было. Случалось, что спугнешь, и атакует стая… Все чаще случалось. Но чтобы такое… Это же не стая была, орда целая.
— Туча, — зачем-то поправил Максим, хотя какая, в сущности, разница. Тут же ещё раз проверил, не светится ли дорога. Предложил: — Может, мне вообще не снимать очки?
Лариса молчала. Секунд пять. Мелко покачала головой:
— Я не знаю. Проклятье, я бы сейчас закурила. Когда начала участвовать в программе, то бросила — если не видишь дыма, то курить почему-то неинтересно. Как таблетки глотаешь, горечь и никакого удовольствия.
Все-таки она нервничала. Даже она, такая мужественная, с «чертями» давно знакомая, к опасностям привычная. Чего тогда ждать от Максима, он тем более забеспокоился:
— А что нам дальше делать? Какой план?
— Надо постараться сбежать как можно дальше. Понимаете, «черти» двигаются с определенной скоростью, чтобы атаковать стаей, они собираются со всей округи, понимаете? То есть, здесь вокруг их нет, все там, сзади. Если поспешим и попетляем, то скроемся… может быть.
— А потом что?
— Я не знаю. Я собиралась добраться до города, до нашего интерната. Но там тоже никто не отвечает на мои звонки! Наверное, все-таки надо в милицию. Может быть, правильнее всего будет бежать, как можно дальше. Все бросить…
Вот именно. Максим, между прочим, должен был срочно привезти в офис важные бумаги со строительства коттеджного поселка, для того и выехал в шесть утра. А сейчас едет не в город, где офис фирмы, а в противоположную сторону. Непросто будет оправдаться перед начальством.
Однако «черти» страшнее любого втыка, и разворачиваться к ним навстречу нет желания.
Впрочем, если подумать, то можно до кое-чего додуматься:
— Так, говорите, они со всей округи собираются? — начал Максим. — Тогда они там, в лесу уж не знаю, с какой округи собрались, их же туча была! А мы их всех распугали, тогда их за нами нет совсем, можно спокойно возвращаться.
Лариса нахмурилась, сузила глаза. Затормозила и развернулась.
Когда Максим хотел еще раз надеть очки и проверить, не светится ли дорога, остановила его:
— Не стоит. Если здесь нет «чертей», то… то нет их. А их здесь действительно не может быть после того, как вы их разогнали.
— Ну… мы вдвоем разогнали, — проявил скромность Максим.
— Если бы мы вдвоем действовали, как всегда, сосредотачивая взгляд на каждом отдельном «черте», мы бы не справились. Их было слишком много. Но вы сумели им всем внушить, что видите их. Даже не знаю, как вам это удалось. Видимо…
Она не договорила, потому что завибрировал-засигналил ее смартфон. Лариса торопливо его выхватила. Поскольку дорога петляла и нужны были две руки на руле, то включила громкую связь и положила смартфон на панель — там была устроена специальная подставка с углублением.
— Лариса?! — раздался из динамика сильный, уверенный и обрадованный мужской голос.
Она ответила тоже радостно:
— Да! Ты… почему не отвечал?!
— Так в подвале же сидел! А ты почему не спряталась?!
— А нужно прятаться?!
— Да! Тебе сейчас нужен подвал поглубже, «черти» там нас не видят…
— Я сейчас в безопасности, — успокоила Лариса. — Здесь даже безопаснее, чем в подвале.
— Ты уверена?!
— Ну… а почему прятаться нужно?
— Я же обзванивал! А для тех, кто в СЭСах должны были разослать эс-эм-эс «морзой»!
— В какой кодировке? На моем смартфоне новая не устанавливается.
Собеседник Ларисы секунду помолчал, а потом решительно заявил:
— Убью.
Максим слушал, затаив дыхание. Чувство было такое, как будто он на пороге открытия.
— Так что же произошло? — спросила Лариса. — Почему нужно прятаться?
— На Владимировича «черти» целой тучей навалились, — зазвучало из смартфона. — Штук двадцать! И он… выдавил себе глаза. Правда, врачи говорят, что один глаз спасти удастся. Владимирыч в больнице сейчас. Ну, раз на него напало сразу двадцать, то могут и на кого угодно, мы и давай всех обзванивать, чтобы прятались в подвалы или удирали подальше из области, лучше по воздуху. Даже не знаем теперь, почему не отвечают — не то в подвалах нет связи, не то похуже что. Вот, проверяю на всякий случай, все равно не могу найти половины добровольцев. Кстати, Федоровна там?
— Нет, она меня бросила.
Собеседник Ларисы выразился насчет ее напарницы очень неприлично и оскорбительно. И напористо спросил:
— А почему ты так уверена, что в безопасности? Если ты одна не спряталась, то «черти» навалятся на тебя все сразу!
— Уже, — усмехнулась Лариса. — Но мы их отпугнули.
— Мы?
— Да, мы с Максимом, я сейчас на его машине.
— Что за Максим?
— По-моему он настоящий гений. — И Лариса рассказала в общих чертах, как они разогнали целую тучу «чертей». С упором на то, что Максим гонял их без всяких очков и даже не видя.
— И сколько их было? — прозвучало из смартфона на два тона ниже, чем до сих пор.
— Мне кажется, что больше восьмидесяти четырех.
— Та-ак. Похоже, вы их всех распугали. И нас без работы оставили.
— Что?! — удивились в один голос Лариса и Максим. Собеседник отвечал:
— Дело в том, что теория Герасименко подтвердилась. Вторая.
— Да-а? — протянула Лариса. — А ты над ней издевался!
— Да я-то что, я над всеми издеваюсь, какой с меня спрос. А вот другие… Эхх… Как Владимирович попал в больницу, нам тут же и поверили. И наши, и америкосы, они сразу прогнали теорию Герасименко через свои алгоритмы, из теории игр что-то. И сошлось все, даже количество «чертей», Герасименко довольный ходит, аж помолодел. Года на три. А вы их разогнали.
— Ну, извините, очень жить хотелось, — не выдержал Максим.
— Это вы Максим, что ли? — угадал голос из смартфона. Потом шумно вздохнул: — Амеры три ящика СЭСов выделили, прислали реактивным самолетом. Наши вояки подключились, посадили солдатиков в СЭСах на вертолеты и везут вдоль дорог. Те пока что ни одного «черта» не встретили. Удивляются, почему. По статистике уже должен быть десяток, а то и два. А еще хотели заманить нескольких «чертей» на заранее подготовленную позицию и там со всех сторон окружить взглядами, чтобы не могли сбежать. Тогда уже исследовать. А вы всех «чертей» распугали, — он еще раз вздохнул. — Пойду, сообщу новости. Ладно, Лариса, пожалуй, тебе действительно бояться больше нечего, возвращайся в город.
И отключился.
— Разогнали, — медленно, низким тоном проговорила Лариса.
Что касается Максима, то он был совсем в шоке. Неужели действительно разогнали, и больше можно не бояться? А разогнали ли? И откуда у того собеседника Ларисы уверенность, что «черти» больше не вернутся? Надо опять расспрашивать, хотя самому уже надоело:
— Почему он был так уверен?
Лариса, сбиваясь, повторяясь и через пять слов вставляя: «Понимаете», — рассказала. Они не просто разгоняли «чертей», но и вели статистику, пытались анализировать: отмечали на картах место и время каждой аварии, каждой встречи с «чертом». Кроме того, очень помогли интернет-опросы на форумах автомобилистов: кто-то признавался, что едва не попал в аварию, потому что «бес попутал», кто-то возмущался опасными маневрами других водителей. С временем и местом было сложнее, зато данных гораздо больше. И вот Герасименко вычислил, что там, где трое «чертей» собираются вместе, появляется четвертый. Первая мысль была, что размножаются тройками, трехполые они. Очень пугающая, может быть, поэтому не сразу появилась вторая мысль: не размножаются, а помогают проникнуть в наш мир. Откуда-то там. Но анализировали, накапливали данные. Тот же Герасименко разглядел, что максимальное количество «чертей» — восемьдесят четыре. Когда их было столько, то перемещались мало, на небольших участках дорог, но едва доброволец в очках-СЭСе отпугивал одного «черта», трое ближайших очень быстро двигались навстречу друг другу. И вдоль дорог, попутно провоцировали аварии. Встретившись, строили треугольник, и появлялся четвертый «черт». Герасименко так загорелся этой гипотезой, так азартно ее отстаивал, что выглядел смешным, и ему не поверили. Но американцы подтвердили теорией игр.
Ну а теперь, когда не осталось ни одного «черта», они не могут собраться втроем, чтобы вызвать четвертого.
Максим аж расплылся в дурацкой улыбке:
— То есть, уже не вернутся.
Лариса не согласилась:
— Может, и вернутся. Может, не у нас, а где-то на другом конце Земли. Ведь как-то они проникли к нам… Не знаю, откуда. А мы не готовы… Мы их так и не исследовали, понимаете? Слишком рано распугали, а теперь и исследовать нечего!
— Ничего страшней угрозы нет, — покивал Максим. — Надо бы заправиться. Там заправка за перекрестком. И я бы кофе выпил.
— Я тоже не отказалась бы.
В закусочной при заправке им подали отличный кофе, сваренный в турке на раскаленном песке, а не в автомате. С удовольствием прихлебывая, Максим успокаивал Ларису:
— Раз американцы признали угрозу, выделят еще грантов. Да и наши не будут жадничать. Лишь бы между собой не перегрызлись. Хотя «чертей» и нет больше, это не значит, что их невозможно исследовать. А уж вам, как первооткрывателям, только соглашаться на гранты эти. Может, и я к вам во взглядобои запишусь, а то надоела недвижимость.
— Взглядобои, — повторила Лариса с улыбкой.
А Максима занимали уже не «черти», а другое: его кольнула ревность, когда Лариса говорила по смартфону с тем наглым и развязным. И с чего бы, казалось бы, Лариса же не Максимова типа женщина. Во-первых, явно старше, хотя и не говорят о женском возрасте, во-вторых, настоящая бой-баба, а Максим предпочитал в отношениях доминировать. И тем не менее, что-то их связывает после всего вместе пережитого. Да хотя бы тот слепоглухой вальс спиной к спине — чем не близость. А жизнь-то одна, и неизвестно, сколько осталось. Сегодня дела более-менее, а завтра «черти» налетят, и все.
Максим решился:
— Может, по шашлычку? Я угощаю.
Григорий Неделько
Картина третья
Компас укажет путь
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Итак, благодаря недавно созданным компорганам я получил возможность вести журнал силой мысли. Жаль, потенциальных пользователей осталось критически мало, следовательно, пока такие «книжки» сродни тетрадкам, куда пишешь много, но только для себя. Однако будущее творим мы сами, и наука непременно должна приблизить возрождение человечества!
Замечу, что мысли упорядочиваются легко, в том числе с помощью натива. Приборы регистрируют допустимый уровень нагрузки на скопления нейронов. Значит, хорошо функционирует сверхлёгкое техническое средство, фактически ставшее частью моего тела, вставленное в одну цепочку с нейронами для их централизации и не воспринимаемое системой как чужеродный организм.
Перехожу непосредственно к спецоперации, которую решено назвать «Компас». Действуя по поручению начальства [данные засекречены], я должен обеспечить объектам под кодовыми именами Нос, Рот, Уши и Глаза встречу с тремя солдатами НАТО, которых называют Я, Ракушка и Крест. По данным разведки, трое в прошлом мирных жителей неким таинственным образом научились выживать в загрязнённом мире, несмотря на собственные генетические сбои, а возможно, при помощи них. Из-за облучения искомые потеряли все чувства, кроме одного, которое развилось у каждого до невероятной степени. Не исключено влияние натовцев.
Поэтому задача-минимум – уничтожить трёх уродов, гипотетических бойцов неизученного типа. Задача-максимум – прекратить деятельность противника по обучению и подготовке заражённого населения. К делу, в связи с высокой секретностью и экспериментальным характером, запрещено подключать других лиц.
Участники операции обладают похожим сверхчутьём в какой-либо из областей: обоняние, вкус, слух, зрение. Определённые органы чувств усилены искусственно в результате химических инъекций, атрофировавших остальные четыре органа. Осязание у каждого участника на минимальном уровне. Псевдомутанты внешне схожи с настоящими жертвами радиации, что должно упростить контакт первых со вторыми.
Бойцы прошли необходимые курсы, усвоили нужный объём информации и, вооружённые, готовы выйти из пневмобункера на поверхность. Облачение-защита в норме, психологическое состояние ровное, биологических сбоев не обнаружено.
Включаю ментальную связь с агентами; их мыслеобразы мне также передаёт мозговой натив. Вместе с тем натив сердечный подавляет чересчур сильные эмоциональные всплески, что способны помешать успешному выполнению подобного задания. Хай-энд-устройства отлажены и синхронизированы.
Открываю двери пневмобункера. Объекты выходят наружу. С богом, ребята!
Документирую сведения в реальном времени.
* * *
Глаза: «Свет бьёт по зрачкам, будто микромолотом, режет глазные яблоки, словно тупым ржавым лезвием. Защита мало помогает, да и спецочки. Понимаю: дело не в привычке к полутьме бункера – или не только в ней. Нас учили, что радиоактивное заражение превратит мир в вечную зиму. Может, где-то и идёт снег, белый, как шёрстка моей кошки, но не здесь. Тут – гиблая земля, ссохшаяся до состояния грубой, запущенной корки на пятках. И неестественно синее небо, похожее то ли на выполненный матовыми красками рисунок, то ли на зеркальные бельма трупа. Солнца не видно.
Температура покоряет высочайшие вершины; без костюма моментально хватил бы тепловой удар. Неужели у подлинных мутантов выработалось нечто вроде иммунитета к жаре? Непроизвольно задумываюсь (на пару секунд), выдержит ли костюм атаку взбесившихся атомов. Сигнал тревоги, сообщающий о перегреве, не мигает. Порядок.
Наручный навигатор – банальная красная точка указывает на цель. Единственный зрячий, веду туда напарников».
Нос: «Что за вонь?! Несёт горой протухших яиц, покрытых толстым слоем плесневелого варенья. Гниль и отвратительная сладость. Везёт же этому, с глазами: ни черта не чувствует. Господи, что же это так смердит?!
Проходим немного и понимаю: мертвечина.
Кидаю мыслевопрос Глазам, как и все, связанному со мной нативом.
— Куча дохлых животных, — отвечает.
— Каких?
— Не разобрать уже…
Ну здравствуй, “дружелюбный” внешний мир! Рада тебя нюхать, фу!
Мозгом постоянно ощущаю остальных: хорошенько учёные нас пропатчили».
Уши: «Тишина заволокла незримым ватным телом целый мир. Подобие выключенного радио, сломанного телевизора. Ничто не звучит – лишь мы. Хоть я пацан, и не сопливый, а жутковато».
Рот: «Хочется пить, несильно. Нёба подсохли, точно покрылись тонкой плёночкой. Касаюсь губами круглого, тонкого, мягкого – трубочки. Сосу питательную жидкость; по вкусу напоминает воду из фильтра, по запаху – мою красную губную помаду. Ароматизируют?»
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Операция «Компас», минуло два часа. За это время агенты пересекли обширное поле на востоке от бункера и вышли к брошенному поселению.
Сканирую местность. Опасности техника не выявила, однако мины могли закопать достаточно глубоко плюс существуют радар-блокираторы, чьи “стены” наиболее эффективно защищают от дальних прощупываний вроде моего.
Предупреждаю четвёрку.
* * *
Глаза: «Приняты инструкции от майора. Надо вести себя осторожно, к тому же на поверхности мы впервые за десять лет. Всматриваюсь в остатки поселения, до которого несколько сот метров: скелеты редких зданий, бурые гнутые вышки, груды серого камня.
— Уши, как там насчёт засады?»
Уши: «- Всё тихо… Хотя погоди, слышу движение. Передвигаются поспешно, но это не машина – человек. Снайпер?».
Глаза: «- Возможно. Но почему-то не стреляет. Где находится?»
Уши: «- К северо-востоку от нас, примерно в полукилометре».
Глаза: «На подступах, хм. Может, и снайпер. Отчего же не выстрелил: далеко? Есть помеха? Странно…»
Уши: «- Стреляют, ложись!
Все падаем на землю».
Уши: «Грохот, атакующий барабанные перепонки! В органах слуха – довлеющая тупая боль и всплески острой, как дождевые капли в лужице! Взорвалось совсем рядом…»
Рот: «Во рту пересыхает гораздо быстрее! Губ касается прохладная внутренняя стенка шлема».
Глаза: «Танка не вижу».
Уши: «Не слышу ни танка, ни чего-либо схожего. Это миномёт. Бежим, пока перезаряжает!»
Рот: «Вскакиваем, кидаемся в сторону разрушенного поселения. Петляем, минуту или дольше.
Дыхание палит глотку зажигалкой, въедается в слизистую кислотой перца чили!
Никто нас не обстреливает».
Глаза: «Заряды кончились.
— Уши, ты как и что с тем человеком?»
Уши: «- Я чуть-чуть оклемался. А человек по-прежнему там, убегает, очень быстро. Безоружен или?..»
Глаза: «- Нет времени рассуждать! Разрыватель у меня в руках, буду наготове. Догоняем!»
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Агенты вышли на след.
Снова использую сканер. Вот оно что, миномёт спрятан под землёй, потому и не засветился. Кроме него, никакой угрозы, но нельзя терять бдительность.
Преследуемый менее чем в трёх сотнях шагов.
Прощупаю территорию впереди. Та же пустыня, камни… Невысокая и узкая скала… За глыбой расположен автомобиль; в салоне никого. Авто наверняка оснащено рацией. Человек направляется туда.
* * *
Глаза: «Это дозорный, хочет связаться с базой. Надо помешать ему!»
Уши: «Он скоро окажется на открытом участке перед скалой. Стоит подождать…»
Глаза: «…Вижу цель. Стреляю».
Уши: «Разрыватель наполовину щёлкает, наполовину шипит».
Нос: «Чувствую непривычный запах, который сложно описать».
Глаза: «Сгусток сфокусированной энергии насыщенного белого цвета вырывается на волю, летит во врага… Мимо! Ещё один выстрел… Точное попадание. Дозорный валится набок, течёт красное».
Нос: «Знакомые запахи свинца и соли, а ещё миазм концентрированной энергии… или чудится?»
Рот: «Идём к нему – поторапливаясь, но не слишком.
К ситуации попривыкла, инстинктивное волнение заметно спало, так же как и жажда. Отхлёбываю самую малость питательной жидкости».
Уши: «…Приближаемся к телу.
Дыхания не слышу».
Глаза: «И грудь не вздымается. Надо же, никакой защитной одежды – видимо, у здешних организм действительно более устойчивый. Или модернизирован препаратами. Как бы то ни было, цена велика: дегенеративная левая рука, непропорциональное лицо со смещёнными носом, ртом, глазами и неизвестно, что под кожей».
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Малочисленность землян, а соответственно, и армий играет нам на руку: противник оставил всего одного дозорного, расправиться с которым на порядок проще, чем с десятком постовых.
Рации у убитого не оказалось, зато нашёлся автомат старой модели с полной обоймой. Опера забирают ствол, оттаскивают труп подальше за скалу и маскируют песком кровавое пятно.
Говорю ребятам, что в автомобиле обязательно должно иметься средство связи. Следует вызывать по нему натовцев и рассказать «легенду». Даже если не поверят, я так или иначе вычислю месторасположение базы по радиосигналу.
* * *
Нос: «Пахнет дешёвым топливом, раскалённой на солнце резиной, металлом, краской».
Глаза: «Отыскиваю рацию, показываю Рту».
Рот: «Беру слабоощутимое устройство. Скорее по памяти нащупываю кнопку.
— Приём».
Уши: «На том конце провода щелчки.
“Приём”, — повторяет Рот.
Опять ждём.
“Приём, — наконец отвечает связной. – Назовитесь”.
Скидываю мыслеинфу Рту».
Рот: «Уверенно, без волнения называю вымышленное имя. Излагаю связному “легенду”, слегка и вынужденно импровизируя. Я один из четырёх подопытных, доброволец, ранее находившийся в засекреченной подземной лаборатории НАТО. Она якобы к юго-западу от поселения. (Место подходящее, тихое, а о существовании бункера ЕС противник не осведомлён.) Понимаю, что мои слова вызвали доверие, и продолжаю: оперативный отряд еэсовцев, прочёсывая катакомбы между жилыми секторами, случайно наткнулся на лабораторию. Спаслись мы и ещё около десятка человек. Связь с внешним миром утеряна, поскольку передатчики остались в штабе. Тогда мы решили искать помощь в разных направлениях, разбившись на три группы. Первая выдвинулась на запад, вторая – на юг, наша – на северо-восток. Вскоре вышли к этому поселению; на подступах к нему велись боевые действия. Спешили на подмогу, но опоздали. Солдаты ЕС устранили дозорного НАТО, обыскали округу и несолоно хлебавши удалились. За скалой стоял автомобиль дозорного, оснащённый рацией, которой мы и пользуемся».
Уши: «Похоже, верят, хотя кто знает… Связной интересуется, почему голос беглеца звучит глуховато. Рот объясняет, что защитный костюм скрадывает звук, а прихватили мы защитку из лаборатории. (И, кстати, всё это правда.) Собеседник предлагает дождаться наших, то есть натовцев, и отключается».
Глаза: «Майор хвалит нас, затем скидывает на навигатор захваченные координаты вражеской базы. Дальше следует предложение не тратить время зря и осмотреться: если дозорный жил здесь, его обеспечили хотя бы минимальным запасом оружия, провизии, оборудования.
— Где спрятан миномёт? – спрашиваю у руководителя.
Новая красная точка появляется на маленьком экране. Шагаем к месту, отмеченному ей…»
Нос: «…В подвале, куда привела шаткая, пахнущая ржавчиной лестница, — приглушённый аромат еды. Консервы. А ведь что-то из продуктов испортилось. Помимо прочего, слышен неуловимый запах воды. Да, она тоже пахнет, но единицам под силу ухватить эту вёрткую обонятельную ленточку. Ещё пыль кругом, разумеется. Давешний миномёт, без боезарядов. Кровать, у которой давно не меняли бельё. И спёртый воздух».
Глаза: «Темно, и освещение не горит. Привыкнув к мраку, вожу взглядом по помещению. Выключатель тоже отсутствует – дозорного “поселили” в темноте. Что ж, время военное; условия, впрочем, не самые худшие.
Обхожу миномёт, выстрел из которого, судя по всему, берегли на крайний случай. Такой случай настал, только не помогло. В обеспечение поста вкладывались скудно: светильника нет, обыкновенный автомат, один заряд для артиллерии. Экономия или жадность?..
Теперь поглядим, что с едой».
Нос: «Запахи забивают друг друга, не разобрать, какие консервы испортились. Вода вся свежая».
Рот: «Убираю в рюкзак одну-другую бутылочку с водой. Взяв верхнюю банку консервов, щупаю, нахожу кольцо, открываю. Пробую и сообщаю остальным, что бобы съедобные, неплохие на вкус, слабосолёные, в некачественном томатном соусе. Предполагаю, что сверху лежит поздняя партия. Сую пять-шесть банок к воде.
Ну и хватит. Поднимаемся по лесенке».
Уши: «Тут же доносится шум подъезжающего автомобиля. В течение секунды определяю модель: военный джип. Они…»
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Чтобы обозначить доброту и истинность намерений, оперативники идут навстречу джипу. Тот тормозит, “подбрасывая” колёсами клубы пыли. Не вижу, но слышу, как, скрипнув, открывается дверца. Пыль чуть спала. Пассажир выходит, водитель по-прежнему сидит за рулём. Оба экипированы, у пассажира на руке – миниатюрный счётчик Гейгера. Если отбросить нереалистичную версию с мистификацией, натовцы правда выехали с базы.
Вышедший – рослый, здоровый мужик; для мутанта слишком рослый и здоровый. Лица под шлемом не разглядеть. Натовец здоровается с агентами, не выказывая особого удивления. Принял-таки за жертв полураспада? Или поверил легенде?
Над пустырём повисает молчание, однако не напряжённое. Натовец указывает на внедорожник. Опера залезают назад, высокий возвращается на пассажирское сиденье, и водитель трогает машину с места.
Прокладываю вектор и убеждаюсь, что джип, с высокой вероятностью, двигается к базе.
Вдруг что-то мелькает. Различаю руку, в которой зажат энергетик.
Этот пистолет менее мощный, чем разрыватель, но вблизи его сгустки крайне опасны. И, даже если не заденут жизненно важных органов, могу вызвать остановку сердца.
Выстрел-разряд!
Связь пропадает…
[Следующая запись сделана спустя два часа.]
…Попытки восстановить мысленный диалог ничего дали: вся четвёрка молчит. Принимая во внимание специфику задания, я собрал самое необходимое, экипировался, вооружился и отправляюсь на поиски пропавших агентов. Надеюсь, они живы. Мне известно место их последней остановки – начну оттуда. Если что, я также знаю координаты базы натовцев.
Второй раз за сегодня открыв двери пневмобункера, выезжаю во внешнюю среду на экспериментальном авто. Модель в единичном экземпляре, собрана внутри убежища и пока не протестирована. Двери с грохотом соединяются, точно бы отсекая мысль о бегстве, грубо толкая к разгадке. Но бежать я не собираюсь и, чтобы выполнить задание, не пожалею себя. Как обычно; как заведено у солдат.
Придерживаюсь стрелки навигатора. Остаётся позади маршрут потерянных агентов: пустынное поле, груда непонятных туш, воронка от миномётного заряда, въезд в город, остовы зданий. И запахи те же. Всё то же – безусловно, если сделать поправку на силу восприятия. Средство передвижения работает как надо, только спидометр почему-то отображает скорость на 10 километров в час больше реальной.
Вижу дыру подвала. Жму на тормоз, глушу двигатель, снимаю руку с сенсора.
Спускаюсь по хлипкой, поскрипывающей лестнице. И это я уже видел, только не своими глазами: тесные стены, грязная кровать, потёртый миномёт, стопка консервов… После зрачков оперативника, которыми смотрел через его разум, вещи кажутся размытыми – настолько они рельефны под взором искусственного мутанта.
Никаких следов. Лезу обратно.
Подгоняю авто к машине убитого дозорного. Салон пуст, улик нет. Найдутся ли ребята? В голову пытается пробраться незваное сомнение.
Взгляд цепляется за рацию; под чёрным параллелепипедом лежит бумажный листок. Вынимаю, разворачиваю. Нарисованный карандашом план местности и – ну конечно – красная точка. Ясно: вот – пустырь, на котором я нахожусь, это – автомобиль дозорного, а сюда меня приглашают. Кто? Сейчас узнаем. Кладу листок в карман.
Моё авто ждёт у спуска в подвал. Сажусь за руль, касаюсь сенсора; глухо урчит двигатель. Расстояние – километров пять. Разворачиваюсь и еду к запечатлённой сознанием красной точке, прямиком в сторону натовской базы.
Он валяется на дороге. Вначале не понимаю, что это, а подъехав ближе, настораживаюсь. Но выхода нет: мне дали указания, и, не выполнив их, точно никогда не найду оперативников. Операция «Компас» должна завершиться.
Застопорить ход, покинуть авто и, внимательно оглядываясь, подступить… к рюкзаку. Герметика открыта, сверкают на злобном солнце, играющем в прятки, банки с консервами. Те самые банки, из подвала.
Присесть, заглянуть в рюкзак? Нет – мне слышатся шаги. Тень падает слева: выхватываю её боковым зрением.
Стремительный разворот вокруг своей оси, электроган наизготовку.
Враг держит меня под прицелом, странный, страшный и невозмутимый. Но это – не враг. Широко расставив ноги, они возвышаются у кучи песка, которую я по ошибке принял за природную. Все четверо агентов в едином теле.
— Ты, — произношу спокойно: бессмысленно говорить что-либо ещё.
Невозмутимый и неизменный, Компас отключает голограмму песочной насыпи. Мужская голова-Глаза всё так же глядит вперёд стрелкой древнейшего навигационного прибора; другой представитель сильного пола, Уши, обращён на запад; на восток повёрнута дама Рот; женщина-Нос – на юг.
Четыре головы, четыре пары рук и четыре указующих в одном направлении ноги. Человек сверхвида, не затронутый радиацией и созданный во имя войны людьми-мутантами.
— Мы долго ждали, — раздаётся женский голос Рта.
Сплёвываю и молчу.
— Здесь нам не помешают, — продолжает мой подопечный. – А ты попался на уловку. Каково, а?
Не выдерживаю, скриплю зубами.
Глаза тычет пальцем в рюкзак за моей спиной, Рот поясняет:
— Консервы с водой пригодились. Такая жара, желудок крутит почём зря, питательная жидкость внезапно закончилась. А времени прошло много.
— Поболтать захотелось? – всё-таки роняю в ответ злобную фразу, уж не знаю кому, Рту или Ушам. И добавляю: — Чего от меня хочешь?
— Больше ничего: нам рассказали об операциях ЕС. Мы видели снимки, отчёты и видео.
— И ты переметнулся? За два-три часа превратился в предателя?
— Не нам тебя учить, что предателями становятся не за три часа и даже не за всю жизнь. Ими вообще не становятся – ими рождаются.
Такой диалог начал меня утомлять.
— К чему клонишь?
— Мы выходим из игры.
— Это война.
— Для всех, кроме власть предержащих. А мы играть в смерть и беды не намерены: ни на стороне ЕС, ни в рядах НАТО.
— Дурак! Натовские агенты уже поменяли расклад сил. Противник почувствовал себя увереннее, а ты – ты! – отказался от Родины. Скоро же…
— Безразлично, — прерывает Компас. – После того, что мы видели и слышали, наплевать.
— Что же они втемяшили тебе в головы! – яростный полувопрос сквозь зубы.
— Ничего. В том-то и дело, ровным счётом ничего. НАТО догадывались, что мы шпионы, в первую очередь, потому, что не видели раньше такого мутанта. Но нас не тронули, а энергетик поставили на невысокую мощность. Выпущенный разряд был как лёгкий удар током. Вреда не причинил, попал в область натива, замкнув металлический прибор, и связь с тобой пропала. А через минуту мы пообщались по компьютеру с теми тремя вражескими солдатами.
— Ну?! Договаривай!
— Те трое не воины или уже не воины. Они хотят мира и покоя. Как и мы.
— Так покойся с миром, ничтожество!
Палю из электромёта. Первый выстрел уничтожает разрыватель Компаса. Прочие – в «молоко», когда агент валится на колени. Глаза хватает трофейный устаревший автомат; насколько понимаю, раньше его держали невидимые мне руки Носа. Очередь, и электропушку выбивает из ладоней. Безоружен. Да и плевать. Плевать! Мне тоже нет дела до происходящего – сохранилось только желание свернуть мерзкому иуде четыре его пересаженные головы!
— Прежде чем нападёшь, — изрекает Компас, — даю тебе шанс уйти с нами.
— Куда? Куда, мать твою, мне уходить?!
— Прочь. От войны, от людей. От ненависти. Прочь.
Я молчу, а мёртвый ветер не шевелит исчезнувших травинок.
— Почему… уехали… натовцы? – проговариваю очень медленно.
— Они сделали свой выбор, — просто отзывается Компас. – А теперь наступило твоё время.
Ветер… Ветер мёртв. Ему не пошевелить навеки сгинувших травинок.
Автомат скалится хищно и сардонически. Не мигая, отвечаю тем же.
Я солдат. Воин. Воитель! И погибнуть должен, как воитель!
Должен… но – обязан ли?..
[На этом дневник обрывается.]
Леся Шишкова
Музыка наших душ
Картина четвёртая
Мне снова снился березовый лес. Я слышал, как шелестят маленькие круглые листочки, а теплый ласковый свет солнца неровными пятнышками ложился мне на руки.
Так было в моем далеком детстве, проведенном в Белоруссии…
Это уже потом вся семья перебралась в Америку, в небольшой городок близ Нью-Йорка.
Казалось бы, весь мир лег у ног еврейского мальчика, которого не любили в советской школе. Здесь всем было наплевать, кто ты и что ты, какого цвета у тебя кожа, какое вероисповедание в твоей семье. Здесь ты был просто Давид Кацман, человек…
Так было до той злополучной аварии. В одно мгновенье вся, уже понравившаяся жизнь, перевернулась с ног на голову.
Джейн погибла сразу, а я очнулся на больничной койке после четырех месяцев, проведенных в коме.
Тяжелая черепно-мозговая травма и у тебя нет зрения, у тебя нет слуха…
Спасением от полного сумасшествия стало остаточное светоощущение и неотмерший до конца слуховой нерв.
Я мог различать громкий лай собаки и визг бензопилы, в глазах начинали полыхать блики, когда кто-то из домашних включал свет в моей комнате. Но это было единственным мостиком, связывающим меня с прошлой жизнью.
Еще в больнице доктор Хопкинс пообещал мне, что рекомендует мою кандидатуру в какой-то экспериментальный проект по реабилитации слепо-глухо-немых.
Как я понял, проект был секретный и мне не рекомендовали о нем распространяться…
Почти сразу после воскрешения меня научили языку жестов, используя тактильное ощущение ладони. Подобное общение давалось с большим трудом.
Долгие однообразные дни тянулись медленно, и я изнывал в ожидании назначенного срока. Длительное нахождение в коме отразилось на иннервации мышц и нервных окончаний в моем организме. По этой причине я потерял чувствительность в ногах и руках. Любое движение давалось с трудом, и ложка поначалу выпадала из ослабевших пальцев.
Мне обещали, что нервные окончания восстановятся, но это займет длительный период. Я ждал…
Не знаю, почему из всей группы выбрали меня.
Видимо, я добивался больших успехов, чем мои сотоварищи, по причине недавней потери зрения и слуха. Рефлексы и мышечная память помогали на занятиях, а сознание и мышление опирались на прошлый опыт тридцатилетнего существования в абсолютно здоровом теле.
Мы тренировались ориентироваться и передвигаться в пространстве с помощью трости и эхолокации, пользуясь остаточным слухом и позже без него.
Нас заставляли на ощупь различать цвета карточек, которые вкладывали в пальцы, ставшие проводниками сознания в окружающий мир.
Со временем мне стало казаться, что еще совсем чуть-чуть, и я стану сверхчеловеком, свободным от предрассудков, свободным от своего изувеченного тела.
А потом я его увидел…
Он пришел ко мне во сне. Круглый шар, неосязаемый и почти неуловимый. Я даже успел разглядеть его практически эфемерное лицо до того, как он отпрянул от моего удивленно пристального взгляда.
В мозг прочно въелся его неприятный образ. Пять желтых глаз без намека на зрачки. Подвижные усики, похожие на червей. Какие-то дымчатые расплывчатые колесики с зубчиками в толще пестрого переливчатого тела…
Возможно, я смог увидеть черта по причине того, что очень ясно представил себе это существо по описанию, которое вдалбливал нам, подопытным центра, инструктор. Но этот сон и стал решающим в моей судьбе.
Березовый лес оказался предвестником предстоящих событий. Мой куратор, молодой парень по имени Джеймс, сообщил, что мы отправляемся в Россию…
Ожидаемого появления чертей на территории Америки не состоялось. Все получилось с точностью до наоборот. Русские вызвали подмогу у всех, кто имел какое-либо отношение к группе взглядобоев. Случайно оброненное кем-то словосочетание накрепко привязалось к тем, кто выступил на защиту своего мира от вторжения неизвестных пришельцев.
— Твой звездный час настал, — обратился ко мне Джеймс, когда наш самолет задрал нос над взлетно-посадочным полем в аэропорту Нью-Йорка.
Мне казалось, что я почти сразу отправлюсь в бой. Я с трудом представлял себе, как и что буду делать, но инструктаж и вводные я получил четкие, чтобы иметь представление о своей роли в предстоящей переделке.
У меня были сомнения на собственный счет, ведь я даже ни разу не сталкивался с чертями. Но варианта с отказом в моей судьбе не предполагалось.
— Это Максим и Лариса, — Джеймс представил мне двоих, вошедших в мой номер, — благодаря им программу, ты стал ее участником, частично возобновили.
Мужчина неуверенно и даже робко коснулся моей ладони в приветственном рукопожатии.
— Привет, — постарался выговорить я, ощущая в черепной коробке легкую щекотку, — как дела?
— Ты их удивил, — перевел реакцию гостей на мое приветствие Джеймс.
— Я вырос в Минске, — продолжил я удивлять дальше, — еще в Союзе…
Уверенное рукопожатие узкой, с длинными пальцами и маникюром руки… Лариса…
Почему-то на секунду в памяти всплыл расплывчатый образ Джейн… Я махнул головой, отгоняя непрошеные видения, и постарался сосредоточиться на окружающей обстановке.
Мы сели в высокий и довольно большой автомобиль. Мне показалось, что это одна из новых моделей джипа, как раз предназначенного плавно передвигаться по бездорожью, что являлось одной из проблем России.
Однако машина шла плавно, словно по ровной асфальтовой ленте. И я невольно улыбнулся мыслям американца в моей голове по отношению к стране, которая до сих пор представлялась СССР.
Подобные автомобильные прогулки стали нашим каждодневным занятием. Я спрашивал у Джеймса почему мы ни разу не встретили чертей, на что тот отвечал расплывчато и неопределенно.
Казалось, что мое нахождение здесь стало ненужным и даже обременительным. Тревога по поводу чертей оказалась ложной и походила на непонятное поведение русских, желающих перестраховаться или выяснить что-то, доступное лишь им…
С каждым днем я ощущал тягостное ментальное поле, сжимающее тиски вокруг нашей компании. Садясь в салон автомобиля, я чувствовал себя лишним, нахально вмешавшимся в личные отношения двоих.
— Кажется, они ошиблись, — наконец-то, решил прояснить обстановку мой куратор.
Джеймс ворвался ко мне в номер, схватил за руку и куда-то потащил. Я не стал сопротивляться и пытаться выспросить, в чем дело. Я покорно перебирал ногами, стараясь приноровиться к его шагу.
— Куда мы? – успел спросить я перед тем, как Джеймс закинул меня в салон автомобиля.
Не получив ответа, я пристегнулся и постарался слиться с машиной, ощущая урчание движка и лихорадочную круговерть колес по асфальту. Скорость была немаленькой, и я начал нервничать. В сознании вновь возникло смеющееся лицо Джейн. Оно было именно таким за секунду до аварии…
А потом вместо ее лица возник он…
Я резко дернул головой, уходя от его взгляда. Мне показалось, что он снисходительно улыбнулся и скрылся где-то в районе моего затылка.
Я обернулся и увидел… Это оказалось настолько привычным и непривычным одновременно, что мне пришлось сильно зажмурить глаза, несмотря на то, что мои веки и так были плотно сомкнуты.
— Что? – почувствовал я вопрос Джеймса, он заметно нервничал.
Но я не ответил. Я во все глаза смотрел, как, целиком закрывая небесное пространство, куда-то вперед нас летят тысячи, миллионы шаров…
Перед моим взором бежала лента асфальта, ярко подсвеченного призрачным светом. Взгляд ухватывал редкие кусты вдоль обочины дороги, деревья, и некоторые я даже узнал… Березы…
Где-то на линии горизонта шары складывались в одну пульсирующую точку, а шлейф развивался над крышей автомобиля, который на запредельной скорости двигался в том же направлении.
Я увидел их издалека. Они стояли спина к спине. На них были очки СЭС. Я сразу узнал их. Они были разработаны в Америке на базе программы, которую несколько лет назад свернули...
На обочине находилось несколько брошенных автомобилей. Из одного наполовину вывалился человек в таких же очках СЭС, из носа сочилась тонкая струйка крови.
Еще пара людей ворохами смятой одежды валялись на перерытом и перепаханном, словно взрывами, поле.
Недалеко от двоих, стоящих спинами друг к другу, переливалось искристым серебром туманное марево. Из него с четкой периодичностью вылетало три шара, следом еще один… Три шара, следом один…
Это было странное и ужасающее зрелище. Шары проникали в наш мир из клубящегося тумана и фонтаном разлетались по округе. Одновременно с этим миллионы их чертовых сотоварищей стремились поглотить то, что им не давало покоя – пару людей, тела которых практически слились в единое целое.
— Лариса, — догадка кольнула мое заторможенное сознание, — Максим…
Я выскочил из машины и бросился к людям. Знакомая рука коснулась моего плеча, и я ощутил рядом могучую фигуру Джеймса.
— Что, что делать?
Джеймс не мог видеть происходящее. Ему была доступна только картина перепаханного взрывами поля, трупы людей и парочка, покрытая липким потом и закусившая губы в кровь, резко вертящая головами во все стороны сразу.
Внезапно марево заколыхалось, и из него шагнула фигура, облаченная в черный скафандр, плотно облегающий тело. Похожее на человека существо огляделось и тут же плавным тренированным движением скользнуло в сторону. Вслед за ним из тумана показалось существо невероятных размеров и с четырьмя человеческими головами.
Их Джеймс увидел. Он схватил меня за руку, бешено завращал глазами, вылезшими из орбит. Я, наконец-то, увидел лицо своего куратора, перекошенное от страха, с клочьями белой пены слюны в уголках рта. Он отбросил мою руку и рванул к дороге, где остался автомобиль. Он не успел сделать и пары шагов, как полчища чертей бросились на него и разом поглотили его фигуру.
Внезапно я услышал выстрелы и грязную брань на английском языке с американским акцентом.
Это воин в скафандре начал палить из автомата по надвигающейся к нему опасности в виде чертей. Он мог их видеть…
Неуклюжая фигура остановилась как вкопанная, фиксируя тело на крепких ногах в сбитом в комья черноземе. Затылки всех голов прижались друг к другу, и четыре аномальных лица уставились на круглые шары чертей, тающих под их страшными взглядами.
Вид существа наводил жуть и вызывал во мне первобытный страх. У трех голов не было глаз… Их, видимо, не было изначально… Лишь намек на глазницы. Эдакий огромный гладкий лоб, переходящий в нос, и зажатый щеками рот.
У пары голов были едва заметные ушные раковины и только у одного гипертрофированные уши локаторами выбивались из-под редких волос.
Гигантский нос третьей головы морщинился кожистыми складками и непрерывно двигался, втягивая воздух.
Четвертое лицо я не смог разглядеть, но мне казалось, что оно больше похоже на женское, чем на лицо монстра… Его четко обрисованный рот щерился в гримасе, обнажая ровные идеально белые зубы…
Лариса покачнулась и едва не упала, Максим поддержал. Но это дало возможность трем шарам наброситься на них…
Я подбежал к почти поверженным взглядобоям и уставился на чертей.
Странно, но до этого момента черти словно не замечали моего присутствия. Единственным заинтересовавшимся был тот, на дороге…
Теперь же черти поняли, что противников стало на одного больше, и их нападки стали еще агрессивнее и точнее.
Мы стояли втроем. Спина к спине. Их было много, и я понимал, что черти поставили все на то, чтобы уничтожить последних сопротивленцев.
— Нам нужен четвертый, — заорал я, сам не осознавая, как эта мысль пришла мне в голову, — нам нужен четвертый.
Почему-то я мог слышать только этих странных пришельцев из серебристого тумана и не слышал людей своего мира.
Но тот, черный, понял меня, я непроизвольно перешел на английский. Он вцепился в нас, и мы застыли, чем-то похожие на чудовищную фигуру с четырьмя головами.
Под нашими взглядами я еще сильнее зажмуривал веки, некоторые шары чертей лопались, как мыльные пузыри. Это касалось только тех, кто был в связке по трое. Другие же, найдя спасение в квартете, со страшной силой улепетывали по направлению к клубящемуся туману и исчезали под его защитой.
Меня стойко преследовало ощущение, что тонкие и склизкие щупальца пытаются проникнуть в мозг через затылок. Голова от макушки до шеи горела ледяным огнем, и казалось, что покрыта липкой холодной пленкой, которая медленно, но верно впитывалась сквозь кожу и пластинки костей черепа.
Я не знаю, сколько времени прошло, я потерял счет… Но я почувствовал, как хватка пришельца слабеет и он опускается на колени, а вслед за ним и все остальные, включая меня…
Разноцветные круги всполохов перед моими открытыми глазами постепенно тускнели, и чернота вновь овладевала сознанием. Где-то далеко-далеко, сквозь рваное полотно темной материи, пробивался призрачный свет. Это все, что мне осталось от прошлой жизни…
* * *
Мы лежим на сухой потрескавшейся земле. У майора Лучича еще осталось немного сил, и он бредет неподалеку, имея намерение спрятаться в тень от огромного каменного валуна. Его губы шевелятся, словно он что-то монотонно бормочет или диктует запись…
Мы попали в передрягу, о которой вспоминать не хотелось. Странные шары, чуть не погубившие нас, странные люди…
Мы вошли в туман с надеждой вновь оказаться в привычном мире, откуда такое же пустынное марево выбросил нас в мир зеленых растений, голубого неба, спрятавшегося за необъятным количеством шарообразных монстров.
Мы надеялись вернуться к прежней жизни… Мы к ней вернулись…
Переход обратно оказался не таким, как переход туда… Каждый из нас получил ментальный удар, а Уши еще и оглох, с ним и все мы…
Я ощущаю физическую боль, вспоминая подробности эксперимента, куда неосторожно вляпался по собственной инициативе. Проникнув в сознание товарищей, я понимаю, что их даже не спрашивали…
Нам оставили минимальную память, которая была сориентирована только на выполнение миссии…
Красивые губы Рта потрескались и покрылись коркой запекшейся крови. Ее язык периодически слизывает выступающую из трещинок сукровицу…
Уши извлекает из кармана полевой формы металлическую коробочку с редкими зубами по одной из реберных сторон. Кажется, это называется духовым инструментом… Губы… Что-то связанное со складками… Большими… Гармошка…
Память медленно и неуклюже возвращает картинки и образы в мое воспаленное сознание.
Уши прикладывает губную гармошку к своему рту…
Духовой инструмент… Дух… Дышать…
Дышать тяжело, воздух горячий и сухой. Очень хочется пить…
Нос морщится, складывая, и опять гармошкой, кожу на большом обонятельном органе. Начинает принюхиваться, и в мозгу появляется образ малюсенького, едва заметного ростка бледно-зеленого цвета… Растение? Значит, где-то рядом вода… Это всплывает в памяти само собой…
Вода – вот наша цель… А что потом? Майор ведет к секретной лаборатории, где, наверное, нам попытаются помочь вновь стать прежними… Очередная лаборатория… Цель… Но надо сначала добраться до воды…
Уши прикладывает к губам духовой инструмент… Видимо, это коробочка Рта… Наверное, Уши когда-то, в прошлой жизни, умел играть на ней. Дышать в неё… Он почти ничего не слышит, но подсознание помогает сделать все правильно…
Война… Мы отказались от войны… Цель…
Я вижу, как щеки Ушей надуваются…
Губы Рта складываются в сардоническую ухмылку. Она снисходительно кивает.
Уши с силой выталкивает горячий воздух из легких…
И чудится, что я слышу музыку его дыхания – или это слышит моя душа…
(2014 год)
Похожие статьи:
Рассказы → Пограничник
Рецензии → Рецензия на роман Марии Фомальгаут "КМ"
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Статьи → Время звезды Фомальгаут
Спасибо Мария, Алексей и Григорий! 
И всем, кому понравилась работа и тем, кто просто ее прочитал до конца! ;)
Я сейчас её в виду не имел. 
Бывают и женщины с такой строгой и прокачанной логикой, что куда там сильному полу )))
