Нить Ариадны часть 2

~~ 

                                                    2

 … Вечером  того  же  дня,  когда  я  готовился  ко  сну,  ко  мне  в  комнату  неожиданно  зашёл  Гвидо,  помощник  Порсены.  Когда-то  мы  с  ним  вместе  учились  и  хорошо  знали  друг  друга  с  юных  лет.  Извинившись  за  поздний  визит,  он  поинтересовался,  как  я  устроился,  задал  несколько  вопросов  по  поводу  моего  приезда,  однако  было  заметно,  что  его  привела  ко  мне  совсем  иная  причина.
  Немного  помявшись,  он  вдруг  спросил:  не  составит  ли  мне  труда  пройти  сейчас  вместе  с  ним в   его  комнату  и  посидеть  там  час-другой?..
  Я  не  успел  ещё  зажечь  ночник,  и  в  спальне  было  темно.  Несмотря  на  это,  я  разглядел,  что  парень   чем-то  смертельно  напуган.  На  нём  просто  не  было  лица!  Неожиданно  перейдя  на  срывающийся  шёпот,  он  сообщил,  что  не  может  оставаться  у  себя  один,  ибо  по  ночам  в  подвалах  ему  слышатся  какие-то  странные  шумы  непонятного  происхождения.
  Спальня  Гвидо   располагалась  на  первом  этаже  -  в  отличие  от   остальных  он  не  любил  спать  наверху  -  более  того,  неподалёку  от  его  окна,  выходящего  на  задний  двор,  находился  вход  в  пресловутый  подвал.  Что  ему  могло  там  померещиться   -  было  не  совсем  понятно,  но,  судя  по  тому,  какими  умоляющими  глазами  глядел  на  меня  Гвидо,  я  понял,  что  дело  обстоит  намного  серьёзнее,  чем  простое  нарушение  ночного  покоя.  Поэтому,  не  тратя  время  на  пустые  расспросы,  я  сразу  оделся  и  выразил готовность  следовать  за  ним.

  /Чтобы  не  впадать  в  многословие,  напомню  лишь,  что  обширные  подвалы  дома  Памье  представляют  из  себя  НЕ   ВПОЛНЕ   ПРОДУМАННОЕ  чередование  заброшенных  помещений,  полупустых  или  же  заваленных  всевозможным  хламом.  Я  знал,  что  часть  из  них  использовалась  когда-то  как  винные  погреба,  часть  -  как  склады,  что-то  отводилось  под  мастерские.  Было  там  немало  комнат,  назначение  которых  так  и  осталось  до  конца  невыясненным.  Все  они  соединялись  между  собой  замысловатой  сеткой  длинных  коридоров,  образуя  в  совокупности  порядком  запутанную  систему,  разобраться  в  которой  без  наличия  твёрдых  ориентиров  было  достаточно  сложно/.

  Придя  к  себе  в  спальню,  Гвидо  вновь  принялся  уверять  меня,  что  по  ночам  из-под  пола  раздаются  ни  на  что  не  похожие  звуки. На  мой  вопрос:  когда  это  началось  -  он  ответил,  что  первые  признаки  постороннего  там  присутствия  появились  вечером  того  самого  дня,  когда  в  дом  был  доставлен  и  вскрыт  ящик  с  минойскими  находками.  Тогда-то  ему  и  почудилось,  будто  кто-то  тайком  проник  в  подвал.  Поначалу  он  не  обратил  внимания  на  возню,  доносящуюся  из-под  пола,  приписав  её  причинам  природного  характера  — / в  подвал вполне  могло  забраться  какое-нибудь  лесное  животное:  барсук  или  лисица/  -  однако  с  каждым  разом  звуки  становились  всё  более  отчётливыми,  продолжительными  и  пугающими.  Объяснения,  кажущиеся  прежде  понятными  и  естественными,  отпадали  одно  за  другим.  Днём  возня  стихала,  в  подвале   стояла  мёртвая  тишина,  но  с  наступлением  ночи  всё  возобновлялось.  Кто-то  бродил  по  коридорам  подвала,  издавая  при  этом  странные,  протяжные  стоны,  хрипы  и  шумные   вздохи… Однако  этим  дело  не  ограничилось!  Неизвестный,  облюбовавший  для  своих  ночных  прогулок  подземелье  дома  Памье,  повадился  ещё  и  мычать,  как  корова.  Да-да,  последнее,  пожалуй,  было  удивительнее  всего!  Это  загадочное  мычание  вкупе  с  человеческими  стонами  не  только  лишали  Гвидо  покоя:  они  буквально  сводили  его  с  ума!
  Молодой  человек  страдал  и  мучился  от  невозможности  самостоятельно  разрешить  ситуацию.  Однако обратиться  к  кому-либо  за  помощью  он  не  решался  из  боязни  стать  всеобщим  посмешищем.  По  странной  иронии  судьбы,  в  кругу  друзей  он  не  то чтобы  не  пользовался  никаким  авторитетом,  а  скорее  наоборот:  считался  человеком  с  большими   причудами.  Товарищи,  и  без  того   относившиеся   к  нему  с  обидным  пренебрежением, вряд  ли  приняли  бы  его  слова  всерьёз.  Обмолвись  же  он  о  таинственной  «подземной  корове»,  мычащей  по  ночам  в  подвале,  его  подвергли  бы  такому  осмеянию,  после  которого  он  уже  никогда  в  жизни  не  осмелился  бы  раскрыть  рта  в   их  присутствии.

  От  управляющего  Гвидо  случайно  узнал,  что  в  одном  из  подвальных  помещений  хранятся  большие  органные  трубы,  составленные  туда  по  указы  нового  владельца  во  время  реконструкции  здания.  Исходя  из  этого,  можно  было,  пусть  даже  с  некоторой  натяжкой,  предположить,  что  они-то  и  являются  главным  источником  «мычащих»  звуков.  Многочисленные сквозняки,  пронизывавшие  подвал  по  всем  направлениям,  попадая  в  лады  и отверстия сложенных  труб,  вполне  могли  таким  своеобразным  способом  озвучивать  останки  этого  некогда  великолепного  инструмента,  игравшего  в  былые  времена  в  приделе  домовой  капеллы.
  Но  если  гудящие  под  воздействием  сквозняков  трубы  можно  было  как-то  увязать  с  непонятным  мычанием,  то  оставались  ещё  шаги…
  Шаги  были  отчётливые,  полновесные,  и  какие-то   ВЫЖИДАЮЩИЕ  -  как  будто  бы  тот,  кто  их  издавал,  пребывал  в  некотором  раздумье  относительно  своих  дальнейших  действий.  В  том,  что  они  принадлежали  живому  и  вполне  разумному  существу,  сомневаться  не  приходилось  -  но  какому  именно?!

  Рассказывая  о  своих  бедах,  Гвидо  заметно  разволновался.
  Нервно  расхаживая  по  комнате  из  угла  в  угол,  он  поглядывал  на  меня  с  просительным  ожиданием,   явно  намереваясь  заручиться  моей  поддержкой.  Однако,  несмотря  ни  на  что,  его  рассказ  оставил  меня  равнодушным.  Мы  пробыли  у  него   более  получаса,  и  за  всё  это  время  никаких  посторонних  шумов,  кроме  возни  мышей  в  подполе,  расслышать    не удалось.  Дом   был  погружён  в  глубокий  сон;  во  всех  помещениях  стояла  тишина;  её  отупляющая  обыденность  исключала  наличие  какого-либо  сверхъестественного  вмешательства  снизу  или  сверху.

  Полностью  контролируя  себя,  я  сидел  на  стуле  и,  борясь  со  скукой,  пытался  разрядить  обстановку  отвлечёнными  разговорами.  Однако  долго  так  продолжаться  не  могло.  Вскоре  я  стал  утомляться  нашим  ночным  бдением.  Меня  потянуло  в  сон,  и  от  мучительной  борьбы  с  самим  собой  ощутимо  разболелась  голова. 
  Чтобы  разом  положить  конец  всем  проблемам,  я  предложил  Гвидо  бросить  это  никому  не  ненужное  «высиживание»  в  комнате,  а   прямо  сейчас  спуститься  в  подвал  и  совершить  небольшую  прогулку  по  подземным  помещениям.  Только  таким  образом  мы   сможем  раз  и  навсегда  покончить  со  всеми  страшилками,  -  так  убеждал  я  приятеля.  Клин,  как  известно,  вышибают  клином,  а  прививку  от  страха  делают  ещё  большим  страхом.  Если  не  убедиться  самолично,  что  «коровье  мычание»  действительно  издают  сваленные  в  кучу  органные  трубы,  то  кошмары  будут  долго  преследовать  его,  пока  не  одолеют  окончательно.

  /Сказать  по  правде,  у  меня  совсем  не  было  желания  лезть  в  подвал,  тем  более  в  такое  время.  Но сложившаяся  ситуация  требовала  разрешения.  Я  понимал, что  если  хоть  как-то  не  успокоить  Гвидо,  он  не  отстанет  от  меня  и  не  даст  мне спать  до  самого  утра./
  В  глубине  души  я  надеялся,  что  двери  подвала  будут  заперты  на  замок.  При  таком  рачительном  и  бережливом  хозяине,  как  Порсена,  иначе  и  быть  не  могло:  все  подсобные  помещения  в его  хозяйстве  запирались  всегда  с  педантичной  строгостью.  Выходя  на  улицу  и  ведя  за  собой  перетрусившего  товарища,  я  уже  готовился  сказать  ему:  видишь,  дружище,  подвал  закрыт  накрепко,  никто  посторонний  туда  проникнуть  не  может,  а  потому  выбрось  из  головы  все  эти  бредни  про  подземных  коров  и  иди-ка  ты  лучше  спать…

  Однако,  пройдя  на  задний  двор  и  приблизившись  ко  входу  в  подвал,  мы  обнаружили,  что  двери  его  не  только  не  заперты,  но   ещё  и  распахнуты  настежь!  Изнутри  подвал  не  освещался,  и  узкая,  каменная  лестница,  уводящая  вниз,  тонула  в  беспросветном  мраке.
  Это  был  неожиданный  и  крайне  неприятный  для  меня  сюрприз!
  Первую  минуту  я  растерялся  и  хотел  даже  пойти  на  попятный,  но  тут  же  взял  себя  в  руки.  Гвидо  смотрел  на  меня  как  на  своего  единственного   защитника  и  покровителя,  и  моё  отступление  в  подобной  ситуации  выглядело  бы  не  очень  красиво.
  Шепнув  приятелю  несколько  ободряющих  слов,  я  зажёг  фонарь,  который  прихватил  с  собой,  и,  подняв  его  повыше,  с  напускной  небрежностью  принялся  спускаться  вниз  по  лестнице.  Мой  друг  в  полном  молчании  проследовал  за  мной.

  Лестница  оказалась  несколько  длиннее  и  круче,  чем  я  предполагал.  Поминутно  оступаясь  и  хватаясь  руками  то  за  сырую стену,  то  друг  за  друга,  мы  постепенно  спускались  всё  ниже  и  ниже.
  Когда  закончились  каменные   ступени  и  под  ногами  у  нас  оказался  земляной,  холодный  пол,   нашим  взорам  открылся  узкий  коридор,  уводящий  куда-то  вперёд  и  разветвляющийся  во  мраке  ещё  на  несколько  тоннелей.
  Что  делать  дальше,  я  не  имел  ни  малейшего  представления,  но  чтобы  не  уронить  себя  в   глазах  Гвидо,  продолжал  держаться  так,  будто  мне  всё  нипочём.
  Ещё  несколько  шагов  дались  мне  относительно  легко,  но  затем я   остановился,  словно  наткнувшись  на  невидимую стену. Никогда  ранее  не  отличаясь  острым  чутьём,  я  вдруг  остро  почувствовал,  что  нам  надо  уходить  отсюда  как  можно  скорее.  Обычно  мой  внутренний  голос  редко  беспокоил  меня,  словно  догадываясь  о  моём  недоверии  к  подобного  рода  призывам,  но  сейчас  он  упорно  твердил  мне  о  какой-то  надвигающейся  опасности!
  Чьё-то  незримое  присутствие  в  подземелье  ощущалось  настолько  явственно,  что  мне  даже  почудилось,  будто  помимо  прерывистых  вздохов  Гвидо  я  слышу  совсем  рядом  чужое  дыхание,  шумное  и  горячее,  почти  обжигающее,  выдуваемое  чьими-то  чудовищными  лёгкими.
  Эти  лёгкие  явно  не  принадлежали  человеческой  особи:  человек  так  дышать  не  мог!..
  Было  похоже  на  то,  что  неведомое  существо,  обитавшее,  по  мнению  Гвидо,  в  подвале,  действительно  обретало  своё  реальное  воплощение!  Но  не  успел  я  мысленно  проанализировать  этот  факт,  как  в  дальнем  конце  коридора  наметилось  слабое,  едва  заметное  шевеление…

  Точнее  будет  сказать,  мне  почудилось,  будто  там  что-то  зашевелилось  и  задвигалось.  Разгоняемая  слабым  светом  фонаря,  тьма  колыхалась,  точно  гигантская  портьера.  В  пространственных  колебаниях  её  чёрных  складок  совершались  причудливые  и  жуткие  превращения.
  Словно    огромный  сгусток  мрака  отлепился  от  общего  тёмного  фона   и,  получив  желанную   независимость,  начал  с  ужасающей  быстротой  обретать    самостоятельные  формы  и  выражение.  Спустя  буквально  минуту  мне  уже  казалось,  что  я  различаю  в  темноте  и  могучий,  богатырский  торс,  сотканный  из  звериных  мышц-канатов,  и  огромную,  уродливую  голову,  увенчанную  бычьими  рогами.  Всё  это  упрямо  и  неотвратимо  надвигалось  прямо  на  нас…   
  Происходило  что-то  непостижимое!
  Изо  всех  сил  жмурясь  и  тряся  головой,  я  пытался  прогнать  эти    видения,  убеждая  себя в   полной  их  несостоятельности.  Я  призывал  на  помощь  здравый смысл,  холодный  рассудок  -  но  тщетно!  А  вскоре,  вслед  за  тем  последовало  нечто  такое,  что  уже  никак  нельзя  было  отнести  к  разряду  галлюцинаций…

  Мы  услышали  низкий,  протяжный,  действительно  похожий  на  коровье  мычание  рёв,  о  котором  говорил  Гвидо.  Это  было  могучее  звучание!  Таинственный  рёв  выходил,  казалось,  из  самых  недр  земли!  В  утробных,  леденящих  душу  звуках  слышалось  нечто  фантастическое,  неземное,  словно  ревело  существо,  созданное  не  природой,  а  выкованное  демонами  преисподней  и  закалённое  в  горниле  адских  кузниц!
   …………………………………………………….

  Это  инфернальное  мычание  оглушило  меня, словно  глас  иерихонской  трубы.  О  моём  товарище  и  говорить  нечего.  Он  обеими  руками  цеплялся  за  меня,  чтобы  не   упасть,  но  -  надо  отдать  ему  должное  -  он  же  и  потянул  меня  назад,  догадавшись,  верно,  что  ноги  мои  от  ужаса  приросли  к  полу…

   Кто  из  нас  первым  добежал  до  выхода,  и  как  нам  вообще  удалось  выскочить  наружу  из  этого  проклятого  подземелья  -  я  не  в  состоянии  вспомнить.
  Мы  оба  были    напуганы  и  потрясены  до  такой  степени,  что  ничего  не  могли  сказать  друг  другу  по  поводу  произошедшего.
  Гвидо  совсем  потерял  голову  от  страха.  Весь  помертвевший,  опустошённый  вид  его  наглядно  говорил  о  том,  что  каждую  минуту  мой  друг  способен  лишиться  чувств.  Я  притащил  обессилевшего  приятеля  к  нему  в  комнату,  где,  по  мере  возможности,  попытался  оказать  ему  медицинскую  помощь.  Растерев  виски  Гвидо   спиртом  и сделав  на  скорую  руку  массаж  сердца,  я  добился,  по  крайней  мере,  того,  что  взгляд  его  снова  сделался  осмысленным,  а  на  белых,  как  снег,  щеках  появилось  слабое  подобие  румянца.  
  Когда  состояние  Гвидо  заметно  улучшилось,  я  счёл  нужным  оставить  его,  велев  после  моего  ухода  запереться  покрепче.  Мне  тоже  было    нехорошо,  и  приступы  смертельной слабости  грозили  свалить  меня с   ног  любую  минуту.  Кое-как   добрёл  я  до  своей  спальни,  где,  как  подкошенный,  не  раздеваясь,  рухнул  на  кровать.  Меня  всего  трясло,  как  в  лихорадке.  За  неимением  медикаментов  пришлось  воспользоваться  бутылкой  коньяка,   стоявшей  рядом  на  столе.  Схватив  её,  я,  не  раздумывая,  сразу  влил  в  себя  непомерную  дозу  содержимого,  после  чего  моментально  уснул,  как  убитый…
  ………………………………………………………………………….

  Утро  следующего  дня   пришло  ко  мне  в  густом  тумане  сомнений  и  колебаний.  Проснувшись,  я  долго  лежал  на  кровати,   пытаясь  сообразить,  как  мне  следует  расценивать  события  минувшей  ночи.  Утреннее  солнце  сияло  так  ярко  на  ослепительно-синем  небосводе,  а  его  лучи  заливали  мою  комнату  с  такой  несокрушимой  жизнеутверждающей  силой,  что  уверенность  в  отсутствии  каких-либо  тёмных  сил,  заселивших  этот  дом,  приходила  сама  собой.
   Если  бы  я  вчера  был  один,  то,  скорее  всего,  отнёс  бы  случившееся  к  разряду  тяжёлых  кошмарных   сновидений,  иллюзорное  воплощение  которых  настолько  превосходит  порой  саму  реальность,  что  в  них  начинаешь  верить,  как  в  свершившиеся  факты.
   Но  у  меня  был   свидетель,  который  всё  это время  неотступно  находился  рядом  со  мной.  Он  видел  то,  что  видели  мои  глаза,  и  слышал  то,  что  слышали  мои  уши  -  с  этим  волей-неволей  приходилось  считаться.
  Мне  не  терпелось  поскорее  переговорить  с  Гвидо:  лишь  он  один  мог  пролить  свет  на  случившееся.  Стряхнув  с  себя  остатки  сна  и  спешно  приведя  себя  в  порядок,  я  спустился  в  гостиную,  где  все  собирались  к  завтраку  -  однако  там  меня  ждало  разочарование.
  За  утренним  столом  Гвидо  не  оказалось.
  Он  почему-то  не  вышел  к  завтраку,  и  это  его  непривычное  отсутствие,  удивившее  многих,  заставило  меня  не  на  шутку  встревожиться.  Наскоро  покончив  с  едой,  я  поспешил  в  комнату  друга,  где,  к  своему  немалому  удивлению,  застал  его  в  тяжёлом  предболезненном  состоянии.
  Гвидо  лежал  на  кровати  совершенно  ослабевший,  весь  осунувшийся  и  бледный,  как  мел.  Он  не  только  не  мог  встать  на  ноги,  но  почти  не  имел  сил  оторвать  голову  от  подушек.  Причиной  такого  необычного  оттока  жизненных  сил  я  мог  объяснить  лишь  сильнейшим  нервным  потрясением,  пережитым  им   накануне.
  Увидев  меня,  Гвидо  едва  заметно  кивнул  головой,  и  хоть  это  была  единственная  реакция  на  мой  приход,  я  догадался,  что  его  желание  видеть  меня    вполне  созвучно  с  моим.
  «Ты  не  представляешь,  что  я  передумал  за  то  время,  как  мы  расстались,  -  произнёс  он,  слабо,  но  от  души  пожимая  мне  руку,  когда  я  присел  на  краешек  кровати.  -  Ты  удивлён…  но,  поверь  мне,  друг,  то,  с  чем  нам  довелось  столкнуться  вчера  -  это  всего  лишь  прелюдия  ко  всем  тем  горестям  и  бедам,  которые  в  скором времени   не  замедлят  обрушиться  на  наш  несчастный  дом!..»

  Его  пессимизм  показался  мне  неоправданно  фаталистичным,  и  я  не  преминул  указать  другу  на  чрезмерную  мрачность  сделанных  им  прогнозов.  Ведь,  по  существу,  мы  ничего  толком  не  видели.  Подумаешь,  причудливая  игра  теней  и  света  на  подвальной  стене:  обман  зрения  -  и  больше  ничего!  Что  же  касается  услышанного,  то  здесь  вполне  могли  подойти  те  самые  «органно-сквозняковые»  объяснения,  приведённые  им  же  изначально.  Конечно,  подобный  рёв-мычание  могли  издавать  старые  органные  трубы,  сваленные  в  кучу.  Подчеркнув  это,  я  пообещал  сегодня  же  попросить  Порсену  перенести  трубы  в  другое,  менее  проветриваемое  помещение,  а  вход  в   подвал  заварить  наглухо.

  Но  Гвидо  будто  не  слышал  меня.  Он  лежал  на  спине,  безмолвный  и  недвижимый,  вперив  глаза  свои  в  потолок,  и  думал  о  чём-то  своём.
  «Ты  знаешь,  -  сказал  он,  немного  помолчав,  -  мне  в  голову  пришла  теория,  суть  которой  несказанно  страшит  меня  самого.  Я  обязан  поделиться  ею  с  кем-либо,  /лучше  всего,  конечно,  с  тобой/,  потому  что  держать  её  при  себе  у  меня  просто  не  хватит  сил.  Только  умоляю,  дай  мне    договорить  до  конца  и  постарайся  выслушать  меня  спокойно…  Так  вот,  по  моему  убеждению,  в  эту  посмертную  маску  Минотавра,  привезённую  с  островов  Средиземного  моря,  вполне  могла  впитаться  могучая,  необузданная  энергия  того,  с  кого в  незапамятные  времена  её    слепили.  Квинтэссенция  этой  дьявольской  энергии  хранилась  в  замороженном  состоянии  несколько  тысячелетий,  пока  лежала  под  развалинами  дворца,  того  самого  дворца,  где  некогда  обитало  чудовище…  Её  разбудило  и  вызвало  к  жизни  всего  лишь  незначительное,  постороннее  прикосновение.  Чужое  лицо,  ненароком  примерившее  маску,  получило  мощнейший  заряд-импульс,  от  которого  теперь  не  может  освободиться,  и  который, в   свою  очередь,  бушует  в  нём,  стремясь  найти  выход…  Возможно,  этот  несчастливый  избранник  и  сам  не  подозревает,  на  какие  муки  обрёк  себя,  и  какими  страшными  для  всех  последствиями  обернётся  его  невинная  шутка!..»

  В  этих  словах,  произнесённых  слабым,  прерывающимся  голосом,  звучала,  тем  не  менее,  такая  несокрушимая   убеждённость,  что  по  спине  моей  невольно  побежали  мурашки.
  «Кого  ты  имеешь  в  виду,  дружище?  -  спросил  я,  стараясь   унять   дрожь  в  голосе.  -  Насколько  я  знаю,  хозяйским  указом  категорически  запрещено    прикасаться  к  музейным  ценностям  и  реликвиям,  хранящимся  в  доме.  Если  же  ты  имеешь  в  виду  тот  эпизод,  когда  Асфанез,  напившись,  устроил  представление  с  примеркой  маски,  то,  по  рассказу  Порсены,  зрелище  получилось  достаточно  забавное.  Глупые,  нелепые  прыжки  -  не более  того…»
  «Глупые,  нелепые  прыжки!  Как  бы  не  так!  -  с  неожиданной  горячностью  прервал  меня  Гвидо,  приподнявшись  на  подушках.  -  Как  раз  ничего  забавного  тут  не  было!  Смеялись  те  остолопы  из  прислуги,  а  меня  мороз  по  коже  пробрал,  когда  старик  проделал  этот  трюк  с  маской.  Это  же  был  настоящий  ритуальный  танец!  Когда  с  него  сорвали  маску,  он  был  совершенно  другим.  Тогда  уже  мне  стало  ясно,  что  в  этот  момент  в  него  вошло  НЕЧТО…  Я  видел,  как,  выходя  на  улицу,  Асфанез  всё  время  касался  руками  своего  лица,  словно  бы  для  того,  чтобы  удостовериться,  что  оно  осталось  на  месте.   Похоже,  он  сам  что-то  такое  почувствовал,  но  полное  понимание  произошедшего  придёт  к  нему  позже,  если уже  не  пришло.  …»

  К   сожалению,  наш  разговор  пришлось  прервать  на  самом  волнующем  месте.  В  этот  момент  двери  отворились,  и  в  комнату  вошёл  человек,  исполнявший  в  доме  Порсены  обязанности  домашнего  доктора.  Узнав  о  внезапном  недомогании  помощника,  управляющий  поспешил  принять  соответствующие  меры,  и  вошедший  эскулап  высказал  намерение  незамедлительно  осмотреть  больного. 
  С  великой  неохотой  удалился  я  из  спальни,  рассчитывая,  однако  впоследствии  возобновить  разговор.  Но  возобновления  как  такового  не  получилось.  Когда  доктор,  наконец,  покинул  больного,  и  я  предпринял  было  попытку  вновь  проникнуть в   комнату,  выяснилось,  что ни  о  каких  беседах  не  может  идти  и  речи,  поскольку  мой  друг  забылся  глубоким  сном.  Не  утруждая  себя  долгим  осмотром,  доктор  списал  все  болезненные  симптомы  на  последствия  скрытого  теплового  удара  и  для  восстановления  сил  дал  Гвидо  несколько  капель  какой-то  настойки,  от  которой  тот  уснул  тотчас  же.  Мне  в  категорической  форме  было  заявлено,  что  больному    требуется  полноценный  отдых,  а  потому  тревожить  его  до  завтрашнего  утра  нельзя  ни  в  коем  случае.

   Такой  поворот  дел  немало  меня  обескуражил,  но  всё  ж  не  настолько,  чтобы  можно  было  позволить  себе  сидеть  сложа  руки.  Помня  об  обещании,  данном  Гвидо,  я  бросился  разыскивать  управляющего,  чтобы  переговорить  с  ним  насчёт  подвальных  помещений.  Разумеется,  я  не  стал  посвящать  его  в  подробности,  считая  это  делом  преждевременным,  но  выразил  надежду,  что  подвал  в  скором  времени  заделают  во  избежание  проникновения  туда  посторонних  лиц.

  Услышав  мою  просьбу,  Порсена  только  плечами  пожал.
  «Помилуй  бог,  дорогой  мой,  о  чём  вы  говорите?!  -  удивился  он.  -  С  чего  вы  взяли, что  он  открыт?  Двери  в  подвал  всегда  заперты,  а   если  мы  их  и  открываем,  то  лишь  по  мере  крайней  необходимости.  Да  и  то  сказать,  кого  и  чем  можно  заинтересовать  в  этих  пустых,  заброшенных  помещениях?»
  Я  смутился,  подумав,  что,  быть  может,  мы  с  Порсеной  говорим  о  разных  вещах  и  потому  не  понимаем  друг  друга.
  «Я  вас  уверяю,  что  двери  в  подвал  надёжно  заперты, -  добавил  Порсена.  -  Их  запирал  Асфанез  под  моим  личным  наблюдением…»
  «Ах,  вот  как?!  -  воскликнул  я.  -  Значит,  Асфанез  имеет  доступ  в  подвал?  Ему  разрешено  туда  заходить?»
  «Ну,  конечно,  -  всё  так  же  удивлённо  продолжал  Порсена.  -  В  эти  помещения  ему  приходится  иногда  заглядывать  по  мере  надобности.  Но,  кроме  него,  поверьте  моему  слову,  ни  одна  живая  душа  туда  не  проникнет  -  можете  быть  уверены.  Но  могу  ли  я  узнать,  что,  собственно,  вас  так  заинтересовало  в  них? Что-нибудь  случилось?»

  Озабоченность,  написанная  на  моём  лице,  была  слишком  очевидна,  чтобы  её  не  заметить.  Порсена  принялся  с  пристрастием  допытываться  о  причинах  моего  беспокойства,  но  я  счёл  за  лучшее  спрятаться  за  незначительными  отговорками.   Всё   казалось  настолько  зыбким   и  неопределённым,  что  пока  не  имело  смысла  делиться  с  кем-либо  своими  соображениями. Зато   теперь  я  знал  наверняка:  раз  у  Асфанеза  есть  возможность  беспрепятственно  проникать  в  подвал,  то  это  значит,  что    минувшей  ночью  двери  наверняка  были  открыты  именно  им.  Равно  как  и  хитрый,  акустический  трюк  с  имитацией  коровьего  мычания  -  тоже  его  рук  дело.  Но  для  чего  ему  это  понадобилось?!  Неужели  ради  одного  лишь  пустого  озорства?!
  Видя,  что  Порсена  ждёт  моего  ответа,  я  пробормотал  что-то  насчёт  дурных  снов,  которые  имеют  обыкновение  одолевать  меня  на  новых  местах,  и  удалился,  оставив  управляющего в  состоянии  лёгкого  недоумения…

  Поздним  вечером,  уже  перед  тем,  как  отправиться  спать,  я  вновь  попытался   навестить  своего  занемогшего  приятеля.  Подойдя  к  дверям  его  спальни,  я  трижды  постучался,  громким  голосом  известив  о  своём  приходе.  Но  за  дверями  по-прежнему  было  тихо.  Ровное,  едва  слышимое  мирное  посапывание  известило  меня, что  друг  мой  продолжает  спать,  и  что  сон  его  всё  так  же  глубок  и  крепок.
  Ещё  раз  от  души  пожалев  о  нашей  незавершённой  беседе,  я  счёл  за  лучшее  удалиться,  твёрдо  решив  однако,  что  завтра  непременно,  прямо  с  утра  навещу  его.  Уже   перед  самым  сном  мне  вдруг  вспомнились  слова  Гвидо,  произнесённые  им  в  пророческом  полу-бреду: «…это  всего  лишь  прелюдия  ко  всем  тем  горестям  и  бедам,  которые  в  скором  времени  обрушатся  на  наш  дом…»
  ………………………………………………………………………….

  Той  ночью  мне  снилось  нечто  невообразимое…
  Огромная,  чёрная,  рогатая  голова  гигантского  быка  беспрестанно  охотилась  за  мной  и  моим  другом,  угрожая  нам  лютой  смертью. 
  Мы  пытались  спастись  от  неё  бегством,  петляя  по  изгибам  какого-то  бесконечного  лабиринта,  гораздо  более  запутанного,  чем  наш  подвал.  Но  ужасная  бычья  морда  то  и  дело  настигала  нас. Отвратительно  скалясь,  ухмыляясь  и  подмигивая,  она  возникала  повсюду,  куда  бы  мы  ни  сворачивали:  впереди,  сбоку,  снизу  и  даже сверху.  Вынырнув  из  мрака,  она  широко  распахивала  свою  необъятную,  алую,  клыкастую  пасть,  и  плотная  волна  густого,  смрадного  дыхания  накатывала  на  нас,  вызывая  непреодолимый  приступ  тошноты.
  В  последний  момент,  когда  гибель  казалась  неизбежной,  голова  быка  куда-то  исчезала.  Вместо  неё  появлялось  обескровленное,  худое,  вытянутое  лицо  Асфанеза.  Садовник  выглядел,  как  всегда,  суровым  и  угрюмым;  из-под  насупленных  бровей  показывались,  недобро  мигая,    крохотные  глазки-светлячки.  Потом  его  обескровленные  губы  начинали  вздрагивать  и,  наконец,  расплывались  в  холодной,  презрительной  усмешке.
  «Шутка!  Это  была  только  шутка!  -  беззвучно  кричал  я  своему  товарищу.  -  Не  бойся!  Он  просто  разыграл  нас!  Нам  ничего  не  грозит!»
  Но  Гвидо  рядом  со  мною  уже  не  было:  я  бежал  по  лабиринту  совершенно  один.
  Вокруг  меня  плескалась  размытая  пустота,  местами  собранная  в  виде  тёмных,  безмолвных  коридоров,  теряющихся  в  бесконечности  -  и  больше  ничего.  
  Потом  из  глубины  этих  коридоров  до  меня  вдруг  доносился  отчаянный  крик!..
  Кто-то  звал  на  помощь,  кто-то  молил  о  пощаде,  тщетно  взывая  к  милосердию  на  последнем  проблеске  угасающей  жизни…
  Этот  мучительный  сон-видение  повторялся  неоднократно.  И  каждый  раз  после  очередного  просмотра,  после  очередного  вскрика  боли  и  отчаяния,  невыразимая  тоска  и  ужас  переполняли  моё  сердце.  Я  болезненно  стонал в   ответ,  просыпался,  на  какой-то  миг  открывая  глаза…  но  тут  же  закрывал  их  и,  не  имея  возможности  противостоять  неизбежному,  вновь  проваливался  в  тёмный  омут  сновидений…

  Под  утро,  когда,  наконец,  наступило  долгожданное  пробуждение, я,  как  и  в  прошлый  раз,  долго  валялся  на  кровати,  тупо  таращась в  залитый  светом  оконный  проём  и  с  большим  трудом  приходя  в  себя.
   Обрывки  жутких  сновидений  ещё  продолжали  мелькать  перед  моими  глазами.    Машинально  пытаясь  разобраться  в  увиденном,  я  никак  не  мог  отделаться  от    ощущения,  что  крик,  слышанный  мною,  звучал  не  во  сне,  а  наяву.  Он  буквально  стоял у   меня в   ушах!
  Всё  это,  разумеется,  было  неспроста!
  Я  ещё  пытался  найти  оправдание  в  истоках  чрезмерной  своей  мнительности  -  /одном  из  главных  отрицательных  качеств  моей  нерешительной  натуры/,  но  утешения  это  не  принесло. События  продолжали  разворачиваться  в  соответствии  с  начертаниями  беспощадного  рока.

  Дурные  предчувствия,  укрепившиеся  во  мне  после  такого  сна,  не  замедлили  сказаться.  Утром  стало  известно,  что  минувшей  ночью  состояние  Гвидо  значительно  ухудшилось.  Более  того,  ему  стало  плохо   до  такой  степени,  что  его  пришлось  в  срочном  порядке  везти  в  город.  Что  произошло  с  ним,  было  не  совсем  понятно: скорее  всего,  среди  ночи  у  него  носом  и  горлом  пошла  кровь.  Когда  его  обнаружили,  он  лежал  на  своей  постели  весь  в  крови,  находясь  уже  в  совершенно  бессознательном  состоянии.  Очевидно,  кровотечение  было  очень  обильное,  потому  что  кровью  была  залита  вся  его  кровать:  одеяло,  подушки,  простыня  и  даже  тапки  на  коврике.
  Самым  удивительным  в  этой  истории  было  то,  что  первым  о  случившемся  сообщил  никто  иной,  как  Асфанез…  Он-то,  оказывается,  и  разбудил  слуг  и  он  же  поднял  по  тревоге  доктора.  Объяснение  старика  звучало  с  обезоруживающей  простотой.  Мучимый  бессонницей,  Асфанез  будто  бы  прогуливался  по  саду  в  позднее  время,  когда  услышал  слабые  стоны и   крики,  доносящиеся  из  раскрытого  окна  гвидовой  спальни…  Забравшись  на  цоколь  и  заглянув  в  окно,  старый  садовник    сделался  свидетелем  ужасной  сцены:  помощник  управляющего  метался  по  кровати,  истекая  кровью  и  теряя  с  каждой  минутой  силы.  Малейшее  промедление  грозило  обернуться  смертельным  исходом!  Асфанез,  не  раздумывая,  устремился  на  помощь  Гвидо,  для  чего  ему,  конечно,  потребовалось  сломать  замок  на  его  дверях.  А  потом  уже,  сообразив  задним  числом,  что  его  навыков  совсем  не  достаточно,  чтобы  облегчить  муки  несчастного,  он  кинулся  поднимать  слуг…
 
  Прибежавший  доктор  попытался  предпринять  какие-то  спасительные  меры,   но  это  ни  к  чему  не  привело.  Больному с  каждой  минутой  становилось  всё  хуже.
  Осмотр  не  дал  положительных  результатов:  доктор  так  и  не  смог  прийти  к  какому-либо  обстоятельному  заключению.  Ввиду  того,  что  общее  критическое  состояние  Гвидо  не  вызывало  сомнений,  было  решено  немедленно  везти  его  в  город.  И уже  через  десять  минут  из  ворот  дома  Памье  выехала  машина,  в  которую  был  погружён  несчастный.
  Когда  они  уехали,  доктор  во  всеуслышание  выразил  надежду  на  благополучный  исход,  но,  судя  по  тому,  как  он  это  сказал  и  какими  глазами  смотрел  на  больного,  было  ясно,  что  такая  надежда  весьма  сомнительна…

  Это  известие  прозвучало  для  меня  как  гром  среди  ясного  неба!
  Более  грозное  и  внятное  предупреждение  трудно  было  себе  представить,  однако,  я  был  настолько  ошеломлён  и  растерян,  что  даже  не  сразу  сообразил,  что  именно  произошло.
  Больше  всего  в  случившемся  меня   заинтересовала  роль  Асфанеза.  Старый  садовник  в  моём  понимании  начинал  уже  превращаться  в  какого-то  злого  духа,  доморощенного  Мефистофеля,  который  одним  только  своим  появлением  сеет  вокруг  себя  горести  и  несчастья. 
  Говорили,  что  когда  умирающего  заносили  в  машину,  Асфанез  не  отходил  от  него  ни  на  шаг.  Постоянно  во всём  предлагая  свою  помощь,  он,  по  словам  очевидцев,  проливал  такие  горькие  слёзы,  что  можно  было  подумать,  будто  на  носилках  уносят  его  родного  сына.

  Узнав  об  этом,  я,  естественно,  загорелся  желанием  переговорить  с  Асфанезом  лично. От  ответов  садовника   зависело  очень  многое.  Я  надеялся  почерпнуть  из  этой  беседы  сведения,  которые  помогли  бы  разобраться  в  причинах  загадочного  несчастья.  Но  из  скрытного  старика  ничего  толком  выжать  не  удалось.  Желания  общаться  со  мной  у  него,  как  и  прежде,  не  было.  Прикрывая  зачем-то  лицо  рукой  и  бросая  в  мою  сторону  неприязненные,  хмурые  взгляды,  старик  беглой  скороговоркой  пересказал  всё  то,  что  я  уже  слышал от  других.
  Ничего  лишнего  он  не  добавил.  На  дополнительные  вопросы  садовый  сторож  отвечал  ещё  менее  охотно,  чаще  притворяясь  непонимающим,  а  затем,  сославшись  на    неотложные  дела,  вовсе  ушёл и   больше  не  показывался.

   Разумеется,  подобное  объяснение  нельзя  было  назвать    удовлетворительным  даже  при  самом  поверхностном  взгляде  на  вещи.  Налёт  искусственности  и  фальши  в  словах  садовника  был  очевиден.  Хорошо  помня  наш  последний  разговор  с  Гвидо,  я  более  чем  кто-либо  усомнился  в  правдивости  представленного  объяснения.  То  недоверие,  которое  я  питал  к  этому  человеку,  росло  и  крепло  во  мне  с  каждым  часом.  Скорее  подсознательно,  нежели  осмысленно,  я  начал  выстраивать  прямую  связь  между  инфернальным  стоном-мычанием  в  подземелье   и  поведением  старого  саламантийца,  которое  раз  от  разу  становилось  всё  более  загадочным  и  подозрительным.

  Я  предпринял  ещё  одну  попытку  переговорить  с  Порсеной.  Мне  казалось,  что  ему,  как  человеку  с  аналитическим  складом  ума,   будет  достаточно  самого  незначительного  намёка,  чтобы  его  интуиция  сразу  подсказала  верный  выход  из  создавшегося  положения.  На  деле  же  всё  получилось  иначе.  Пользы  от  этого  разговора  было  ещё  меньше,  чем  от  предыдущего. Управляющий  смотрел  на  меня  уже  чуть  ли  не  с  подозрением  и  активнее,  чем  вчера,  пытался  докопаться  до  причин  моего  беспокойства.
   Обмолвившись,  как  бы  между  прочим,  о  том,  что  все  органные  трубы  из  подвала  давным-давно  вывезены,  он  вполне  прозрачно  намекнул,  что  мне  было  бы  неплохо  приступить,  наконец,  к  своим  прямым  обязанностям  и  предложил  этот  вечер  посвятить  обсуждению  операций  с  недвижимостью.  Какая  там  недвижимость?!  Дела  на  данный  момент  интересовали  меня  меньше  всего:  моя  голова  была  занята  совсем  другим.  Сославшись  на  дурное  самочувствие,  я  уговорил  Порсену  перенести  все  деловые  разговоры  на  завтра  и  в  свою  очередь  попросил  у  него  ключ  от  домашней  библиотеки.  Что-то  подсказывало  мне,  что  там  я  смогу  найти  ответы  на  интересующие  меня  вопросы.

 … Всю  оставшуюся  часть  дня  и  весь  вечер  вплоть  до  ужина  я  провёл  в  хозяйской  библиотеке,  роясь  в  книгах  и  отыскивая  всё,  что  могло  хоть  в  какой-то  мере  поспособствовать  моему  «расследованию». За  этот  смехотворно  короткий  промежуток  времени  мне  пришлось  перебрать  и  пересмотреть  невероятное  количество  литературы,  так  или  иначе  имеющую  отношение  к  загадке  кносского  дворца  на  Крите,  в  подвалах  которого   некогда  обитал  человеко-бык  Минотавр.
  Знания,  которыми  я  обогатился  за  тот  вечер,  могли  бы  свести  с  ума  человека  с  менее  устойчивой  психикой  и  более  развитым  воображением.  Так,  я  узнал,  что  Минотавр,  оказывается,  являлся  плодом  преступной,  противоестественной  любви  Царицы  Пасифаи  к  белому,  жертвенному  быку,  вскормленному  жрецами  храма  Посейдона;  я  узнал  также,  что  царь  Минос, всесильный  владыка  Крита,  велел  заточить  отвратительного  гибрида  в  подземелье  дворца,  представлявшем  из  себя  невероятно  запутанный  лабиринт.  Более  того,  чтобы  держать  в  устрашении  афинян  -  материковых  греков  -  Минос  отдал  приказ  ежегодно,  в  качестве  жертвы  привозить  на  Крит  семеро  самых  прекрасных  юношей  и  девушек.  Их  всех  запускали  в  лабиринт,  где  приговорённые  бродили  до  тех  пор,  пока  не  попадали  в  лапы  кровожадного  чудовища.  Всё  это  было  ужасно  и  бесчеловечно,  но  из  страха  перед  свирепым   монстром  афиняне  покорно  выполняли  указы    Миноса.
  Много  чего  довелось  узнать  мне  тогда,  когда  я  сидел  в  библиотеке,  со  всех  сторон  обложившись  неподъёмными  томами  и  пыльными  фолиантами. Для  меня  это  был  день  воистину  невероятных  и  удивительных  открытий.

  Наконец,  отягощённый  грузом   полученных  знаний,  я  убежал  из  библиотеки  в  наиболее  пустынную  и  безлюдную  часть  парка  с  тем,  чтобы  никто  не  мог  помешать  моему  мыслительному  процессу.  И  уже  там,  оказавшись  в  необходимом  мне  уединении,  на  свежем  воздухе,  среди  разросшихся  кустов  бузины и   шиповника,  я   углубился  в  дотошный  анализ  прочитанного,  высказывая  всевозможные  теории  и  попутно  дискутируя  сам  с  собой.     
  «Возможно  ли,  думал  я,  взволнованно  расхаживая  взад и   вперёд  по  дорожкам,  обсаженным  густыми  и  высокими  кустами,  возможно  ли,  чтобы  энергетическая  квинтэссенция  древнего  монстра  на  протяжении  многих  столетий  хранилась,  запечатанная  в  гипсовую  маску,  точно  в  консервную  банку,  а  потом  нашла-таки  себе  сосуд  подходящего  измещения  в  виде  невзрачного  и  неприглядного  садового  сторожа.  Конечно,  история  Древнего  Мира  знала  примеры,  подобные  этому.  Например,  халдейский  царь  Навуходоносор,  среди  белого  дня  вдруг  возомнивший  себя  волом; или  же  красавец-охотник  Актеон,  превратившийся  в  дикого  оленя  по  воле  разгневанной  богини  Дианы…  Но  ведь  то  -  совсем  иное  дело!  То  были  мужи  достойные,  сильные  духом  и  телом,  облечённые  если  не  властью и   богатством,  то,  по  крайней  мере,  обладавшие  могучей  харизмой,  позволявшей  им  подчинять  себе  подобных.  Во  многом,  наверное,  благодаря  этому  они  и  становились  носителями  природных  сил,  заключённых  в  звериную  оболочку!  Но  тут?..   Убогая  личность  старого  садовника  никоим  образом,  по  моему  мнению,  не  могла  подходить  для  такой  грандиозной  задачи,  как   новое  воплощение   критского  монстра.  И  всё  же…»

  Размышляя  над  этими  историко-мифологическими  метаморфозами,  позабыв  про  поздние  часы,  я  долго  бродил  по  опустевшему  саду  и  обратил  внимание  на  то,  что  стемнело,  лишь  когда  вечерняя  сырость  начала  забираться  мне  под  рубашку.  Опомнившись,  я  поспешил  домой,  с  досадой  отметив,  что  для  полного  разрешения  задачи  мне  не  хватило  совсем  немногого.  Разгадка  тайны  висела  у  меня  буквально  на  кончике  языка,  и  только  суеверный  страх  перед  необъяснимым  и  сверхъестественным  не  позволял  озвучить  её  вслух…
  ……………………………………………………………………….

   Ночью  мне  опять  снился  престранный  сон,  хотя  в  отличие  от  предыдущего,  он  отличался  удивительной  связностью,  чёткостью  и  последовательностью  событий. 
  Я  вновь  бродил  по  ходам  запутанного  подземного  лабиринта  на  этот  раз  уже  в  компании  с  Порсеной.  Высокие,  арочные  проходы  и  галереи,  облицованные  гладкими  плитами,  разбегались  по всем сторонам,  открываясь  нам  во  всём  своём  зловеще-немом  однообразии…
  Помещения,  которые  мы  посещаем,  пусты  и  необитаемы,  но  я  чувствую,  что  эта  пустота  обманчива.  Меня  не  оставляет  ощущение,  что  где-то  совсем  неподалёку  от  нас  затаилась  смертельная  опасность.  Какое-то  неведомое,  неуправляемое,  кровожадное  существо  поджидает  нас  с  дьявольским  терпением.  Оно  настолько  уверено,  что  мы  рано  или  поздно  угодим  в  его  лапы,  что  даже  не  делает  попытки  напасть  первым.
  Я  то  и  дело  порываюсь  сказать  об  этом  управляющему,  но тот  всякий  раз  выразительно  прикладывает  палец  к  губам,  давая  понять,  что  здесь  надо  соблюдать  тишину:   малейшее слово,  произнесённое  вслух,  может  погубить  нас  обоих.
  Так  мы  и  двигаемся  неизвестно  куда  в  полном  молчании,  и  наши  огромные  тени,  отбрасываемые  на  серые  стены  огнём  факелов,  напоминают  мне  уродливых,  сторуких  великанов  Бриареев,  коварно   крадущихся  по  нашему  следу…

  Неожиданно  Порсена  без  предупреждения   сворачивает  в  какой-то  боковой  тоннель  с  явным  намерением  покинуть  меня.   Я  пытаюсь  удержать  товарища,  поскольку  сознаю,  что  нам  следует  оставаться  вместе,  но  он  словно  ничего  не  слышит.  Сделав  несколько  шагов  в  сторону,  Порсена  бесследно  растворяется  во  мраке…
  Для  меня  наступают  минуты  томительного  ожидания.  Оставшись  один,  я  в  растерянности  топчусь  на  месте,  изнывая  от  тоски  и  неизвестности  и  вдруг…  совсем  неподалёку  слышу  чей-то стон!
  Опять  стон?!..
  Такой  же  жалобный,  отчаянно- молящий,  как  и  в  прошлый  раз!
  Обречённый  крик жертвы,  оплакивающей  свою  преждевременно  загубленную  жизнь!  Так  мог  кричать  лишь  человек,  узревший  лицом  к  лицу  ангела  смерти  во  всём  его  погребальном  величии!
  От  этого  звука  всё  опять  сжимается  во  мне  в  ледяной  комок,  но я   тут  же  заставляю  себя  встряхнуться.  Кричит  Порсена!  Это  его  голос!  Надо  срочно  прийти  ему  на  помощь!..
  Я  тотчас  бросаюсь  на   крик  и  через  несколько  шагов  натыкаюсь  на  чьё-то  неподвижное  тело,  распростёртое  поперёк  прохода.  Это  -  Порсена!  Оглушённый  или  раненый,  он  лежит  на  полу  лицом  вниз,  раскинув  по  сторонам  руки.  С  ним  произошёл  несчастный  случай,  но  какой  именно  -  в  темноте  определить  невозможно.  По  крайней  мере,  мне  ясно,  что  он  жив,  хотя  и  весь  перепачкан  в  крови.  Пребывая  в  полубессознательном  состоянии,  управляющий  издаёт  невнятные  стоны  и  хрипы,  и  эта,  хоть  слабая,  но  непрерывная  пульсация  жизни    дарит  надежду  на  благополучный  исход…
  С  невероятным  трудом  я  переворачиваю   его  на  спину  и  пытаюсь  протащить    волоком  по  коридору.  Нет!  Пустая  затея!  Одному  такая  задача  не  под  силу.  Я  совершенно  истощён  физически;  к  тому  же  сам  Порсена  тяжёл  и  неподъёмен,  как  каменная  глыба.  Что  же  делать?!..

  Неожиданно  меня  окликает  чей-то  голос,  низкий  и  глухой,  сдержанно  рокочущий  на  контр-басовых  тонах.
  Я  немедленно  оборачиваюсь  и  вижу…  Асфанеза!
  Садовый  сторож  стоит  в  каких-нибудь  пяти  шагах  от  меня.  Откуда  и  как  он  появился  -  непонятно,  скорее  всего,  вышел  из  какого-нибудь скрытого,  бокового  прохода,  примыкающего  к  галерее.
  Одну  руку  Асфанез  прячет  за  спиной,  в  другой  у  него  зажат    пылающий  факел.  Факел  почему-то  опущен  вниз  и  развёрнут  таким  образом,  что  лицо  Асфанеза  остаётся  в  тени.  У  меня  нет  оснований  подозревать,  что  сделано  это  преднамеренно  и  тем  не  менее…

  Я  смотрю  на  садового  сторожа  так,  словно  вижу  впервые.
  При  изменчивом  свете  опущенного  факела  мне  чудится,  будто  Асфанез  стал  совсем  другим.  Теперь  он  совершенно  не  похож  на  себя.  Его  лицо   искажает  гримаса  какой-то  жуткой,  почти  демонической  одержимости.  Более  того,  черты  его  до  такой  степени  огрубели,  увеличились  и  разбухли,  что  сейчас  представляют  собой безобразную,  звериную  личину,  не  имеющую  ничего  общего  с   человеческим  лицом.
  Первую  минуту  мне  даже  кажется,  будто  старик  опять  нацепил  на  себя  мерзкую  бычью  маску,  взятую  из  хозяйского  кабинета...
  Асфанез  стоит  неподвижно,  однако  во  всех  линиях  его  длинной,  нескладной,  угловатой  фигуры  чувствуется  колоссальное  напряжение  какой-то  невероятно  злобной  и  дикой  силы,  готовой  вот-вот  выйти  из  повиновения.  Что-то  нечеловеческое,  почти  животное  чудится  в  его   манере  держаться  и  во  всём  его  странно  изменившемся  облике,  принявшем  при  неровном,  факельном  освещении  кроваво-красный  оттенок…
  Всё  тем  же  глухим  и  низким  голосом  Асфанез  осведомляется  у  меня,  что  я  намереваюсь  делать?  Я  отвечаю,  /слушая  свой  голос  как  бы  со  стороны/,  что  Порсена,  видимо,  получил  серьёзную  травму,  ударившись  в  темноте  о  каменный  выступ.  Он  не  может  идти,  поскольку  лежит  без  сознания,  и  надо  как  можно  скорее  вытащить  его  на  свежий  воздух.
   Асфанез  одобряет  моё  решение.  Он  согласно  кивает  своей  огромной,  несуразной  головой;  при  этом   плохо  скрываемая  ухмылка  кривит  его  влажные,  толстые  губы.  В  темноте  широкими  белоснежными  полотнами    вспыхивают  два  ряда  крупных,  острых  клыков…
  «Я  помогу  тебе,  -  вкрадчиво   говорит  Асфанез,  делая  шаг  по  направлению  ко  мне.  -  Оставь  своего  товарища  здесь,  я  сам  отнесу  его  куда  надо.  А  ты  лучше  помоги  мне и  пока  подержи-ка  вот  это…»

  И  он  протягивает  мне  руку,  которую  до  того  прятал  за спиной…
  Я  вижу  перед  собой  ту  самую  глиняную  чашу,  украшенную  затейливой,  фрагментарной  росписью. Чаша  не  пуста  -  я  чувствую  это,  как  только  принимаю  её  из  рук  в  руки  -  она  почти  до  краёв  наполнена  какой-то  тёмной,  густой  жидкостью,  источающей  пряный,  терпкий  аромат.  Кроме  того,  можно  отметить,  что   странная  жидкость  предварительно  подогрета:  моим  ладоням,  сжимающим  округлые,  шероховатые  бока  чаши,  передаётся    ощутимое  тепло,  сродни  человеческому…
  Секунду  спустя  на  поверхности  я  замечаю  небольшой,  бултыхающийся  предмет  непонятного  происхождения.  Предмет  то  скрывается  из  глаз,  то  выныривает  вновь.  Продолговатый,  правильной  обтекаемой  формы,  он  чем-то  похож  на  плод  турнепса  или  артишока…  Что  это  может  быть?...

  Я  силюсь  распознать  загадочное  содержимое  чаши,  но  окружающая  нас  темнота   не  способствует  моим  наблюдениям.  Видя  мои  затруднения,  Асфанез  любезно  поднимает  факел  выше,  и  только  тут  я  обретаю  возможность  видеть  всё…

  Чаша  до  краёв  наполнена  человеческой  кровью!!!
  Кровь  чистая,  горячая,  очень  свежая;  от  неё  даже  поднимается  лёгкий,  едва  заметный  пар,  остро  щекочущий  ноздри.  Округлый,  обтекаемый  предмет,  плавающий  на  поверхности    -  не  что  иное,  как  человеческое  сердце.  /Неужели  это  сердце,  вырванное  из  груди  Порсены?!/..
  Не в   силах  что-либо  произнести,  я  молча  перевожу  взгляд  на  Асфанеза  и  вижу,  что  никакого  Асфанеза  уже  нет…
 Прямо  надо  мной  угрожающе  нависла  мохнатая  бычья  морда!
Несоразмерно  огромная,  чёрная,  косматая,  принявшая  форму  вытянутого  вперёд  тетраэдра,  с  бешено  раздувающимися  ноздрями,  она  внушает  непередаваемое  отвращение  прежде  всего  своим  противоестественным  сочетанием  с  человеческим  туловищем,  держащем  эту  безобразную  голову  на  своих  плечах!
  Дикой  яростью  горят  два  красных  глаза-карбункула,  выжигая  раскалёнными  иглами  мою  грудь;  широкий  людоедский  оскал  раскрывается  всё  шире,  магнетизируя  своей  необъятной,  чудовищной  глубиной.

  «Асфанез!  Прекрати  свои  фокусы!  Не  надо  пугать  меня!  Сними,  сними  пожалуйста,   эту  гадкую  маску!  Прошу  тебя!..»  -  кричу  я,  но  слышу  в  ответ  громоподобный,  издевательский  хохот,  переходящий  затем  в  низкое,  утробное  мычание…

  Я  судорожно  дёргаюсь,  пытаясь  отступить  назад,  и  чаша  ломается  в  моих  напрягшихся  руках  с  характерным  сухим  треском.  Кровь   проливается  на  землю,  дождём  сыплются  осколки,  но  всё  это  проходит  мимо  моего  сознания.  Я  отступаю  и  отступаю  назад,  не  имея  возможности  оторвать  глаз  от  страшной    головы  с  рогами,  продолжающей  надвигаться  на  меня.
  В  самый  последний  момент,  когда  огромные  волосатые  руки  схватили    меня  за  плечи  и  стиснули  мёртвой  хваткой, я  проснулся…

 … На  дворе  стояла  глубокая  ночь.  Я  сидел  на  кровати  совершенно  измученный,  разбитый,  одуревший,  с  неистово  бьющимся  в  груди  сердцем  и  широко  разинутым  от  наступившего  удушья   ртом.  Холодный  пот  лил  с  меня  в   три  ручья.
  Весь  дом  спал,  но  меня,  совсем  как  в   прошлый  раз,  томило ощущение,  что  всё  увиденное  было  явью;  стоны  терзаемой  жертвы,  равно  как  и  плотоядный  рёв   Минотавра  звучали  достаточно  отчётливо.  Мне  казалось,  что  они  и  сейчас  продолжают  раздаваться  где-то  в  отдалении…

  Что  бы  там  ни  было,  на  месте  оставаться  я  больше  не  мог.  Наскоро  одевшись,  я  немедленно  направился  к  управляющему.  Тревожное  состояние,  владевшее  мной,  понуждало  принимать  срочные  меры,  не  дожидаясь  наступления  утра.  Дверь  в  спальню  Порсены  я  отворил  сразу,  не  постучавшись:  времени  на  соблюдение  правил  приличия  не  оставалось.  Однако,  ворвавшись  к  нему,  я  замер  на  пороге,  как  вкопанный.  Кровать  Порсены  была  разобрана,  но  самого  его  на  ней  не  было.  Порсена  у  себя  не  ночевал!..

   Всё  сразу  стало  мне  ясно!
  То,  что  я  видел,  был  сон-пророчество  — ещё  одно,  последнее  предостережение!  Ужасные  сцены,  явленные  мне,  предрекали то,  чему  суждено  будет  свершится  в  ближайшее  время.  Сию  минуту  или    через  час  -  это  уже  не  имело  значения.  Всё, что  должно  произойти,  произойдёт  именно  этой  ночью…  Если,  конечно,  я  не  попытаюсь  что-либо  предпринять  во  имя  спасения  человеческой  жизни!..

  Выскочив  из  дома,  я  со  всех  ног  бросился  к  подвалу.
  Никакого  чёткого  плана  действий  у  меня  не  было,  да  и  о  каком  плане  могла  идти  речь,  если  рассудок  мой  пребывал  на  грани  полного  помешательства.  Теперь  я  знал  наверняка:  Порсена  всё  же  надумал  спуститься  в  подвал  /похоже,  на  него  подействовали-таки  мои  предупреждения/.  Скорее  всего,  управляющий  решил  на  свой  страх и   риск   проверить  всё  лично  сам,  но  ему,  конечно,  в  голову  не  могло  прийти,  какой    он  при  этом  подвергается  опасности!..  Следом  за  Гвидо  /  а  я уже  не  сомневался  в  том,  что  Гвидо  стал  первой  жертвой  Минотавра/  он  также  запросто  мог  пойти  на  корм  мутанту-людоеду…

  Я  почти  не  удивился,  когда,  подбежав  к  подвалу,  обнаружил,  что  двери  его  распахнуты  настежь  -  я  был  готов  к  этому!  Но  тут  моя  решимость  вдруг  покинула  меня…  Только  сейчас  мне  сделалось  по-настоящему  страшно!
  Из  чёрного,  квадратного  проёма,  в  котором  едва  просматривались  каменные  ступени, уводящие  вниз,  на  меня  дохнуло  холодом  разверстой  могилы.  Откройся  передо  мной  в  ту  минуту  подлинные  врата  ада  -  даже  они  не  произвели  бы  на  меня  большего впечатления!
  Чего  там  скрывать:  я  не  из  породы  храбрецов  и  игры  со  смертью  в  прятки  не  для  меня.  К  тому  же  -  мне  неловко  говорить  об  этом  -  в  детстве  я  очень  боялся  темноты,  и  эта  детская  боязнь  не  искоренилась  по  сей  день.  А  тут  предстояло  пройти  одному  в  непроглядной  тьме  по  ряду  комнат,  соединённых  между  собой  узкими  коридорами,  имея  при  себе  один  лишь  зажжённый  огарок  свечи  /никакими  другими  средствами  освещения  я  в  спешке  не  успел  запастись/.  Что  мне  делать  и  как  выбираться  назад,  если  свеча  вдруг  погаснет?..  

  Неожиданно  в  голову  мне  пришла  спасительная  идея!
  В  правом  кармане  у  меня  был  клубок  светлых  капроновых  ниток.  Его случайно  оставила  там  моя  жена,  когда  перед  расставанием  пришивала  пуговицы  к  моей  походной  тужурке.  Всё  это  время  клубок  лежал  у  меня  в  кармане  бесполезным  грузом,  но  сейчас  он  мог  сослужить  неоценимую  службу.
  К  месту  мне вспомнилась  одна  занятная  история,  прочитанная  мной  как  раз  накануне  в  домовой  библиотеке,  когда  я,  обложившись  книгами,    штудировал    нужную    литературу.  В  этой  истории  говорилось  про   храброго  юношу  по  имени  Тесей,  который  отважился  сразиться  с  чудовищем,  обитавшем  в  лабиринте.  Перед  тем  как  герой  спустился  под  землю,  его  возлюбленная  дала  ему  с  собой  клубок  ниток,  чтобы  он    не  заблудился  и  по  размотанной  нити  смог  выбраться  из  лабиринта  назад.  Очень  красивая  была  легенда!..

  -  Да,  я  хорошо  знаю  эту  легенду,  -  охотно  поддакнул  Фронкул,  слушавший  приятеля  с  неослабевающим  интересом.  -  История  с  клубком  Ариадны  известна  каждому,  кто  хоть  немного  знаком  с  античными  мифами.  Очень  интересная,  а  главное,  поучительная  история!

  — … Вот   я  и  говорю:  клубок  пришёлся,  как  нельзя  кстати!  -  с  воодушевлением  подхватил  Дафнис.  -  Не  мешкая,  привязал  я  свободный  конец  нити  к  поручню  и,  осенив  себя  крестным  знамением,  начал   спускаться  в  подземелье,  потихоньку  разматывая  клубок…

 … Нет  необходимости  описывать  те  чувства,  что  одолевали  меня,  когда  я  бродил  по  мрачным  подземным  коридорам,  разыскивая  Порсену.  Ведь  каждый  шаг  мой  был  сопряжён  с  опасностью!..  За  каждым  углом  меня  могла  поджидать  смерть!  Не  боюсь  повториться, сказав,  что  я  -  человек  робкого  десятка,  а  потому  сердце  моё  сжималось  всякий  раз,  когда  под  моими  ногами  с  лёгким  шуршанием  проскальзывала  потревоженная  ящерица  или  же  где-нибудь  неподалёку  в  углу  слышался  отвратительный  писк  земляной  крысы…

  Что  произошло  дальше  -  объяснить  трудно.  Во  всяком  случае,  здесь  невозможно  соблюсти  необходимую  последовательность.  Всё  перемешалось  в  кучу,  и  эпизоды,  сохранившиеся  в  памяти,   лишь  свидетельствуют  о  неотвратимости  наступившей  развязки!
  Ты  спросишь:  видел  ли  я  Минотавра?  Не  знаю,  кого  я  там  видел  и  видел  ли  вообще  что-нибудь?!
  Мне  постоянно  казалось,  что  мрак  передо  мной  то  рассеивается,  то  вдруг  начинает  сгущаться,  постепенно  впитывая  в   себя  очертания  человеческой  фигуры.  Потом  невдалеке  как  будто  начал  вырастать  чей-то  огромный,  уродливый  силуэт.   Словно  прорисованный  невидимым  карандашом,  он  вдруг  чётко  обозначился  на  фоне  закоптелых  стен,  заполнив  собой  весь  проём  галереи!..

  Это  было  как  продолжение  моего  кошмарного  сна!  На  какой-то  момент  мне  даже  показалось, что  я  ещё  сплю.  Сон  и  реальность  перемешались  в  какую-то  жуткую,  кровавую  кашу,  разобраться  в  которой  было  практически  невозможно…
  Затем  я  услышал  шаги,  которые  не  мог  издавать  ни  зверь,  ни  человек,  а  лишь  нечто  среднее  между  ними.  Это  была  тяжёлая,  монотонная  поступь,  мерно  и  неумолимо  рассекавшая  чёрное  пространство  по  направлению  ко  мне.  Поначалу  она  не  сопровождалась  никакими  дополнительными  звуками,  которые  помогли  бы  составить  впечатление  об  идущем…

  Но  вот,  наконец,  я  услышал  то,  чего  боялся  услышать  больше  всего…
  Шаги  на  мгновение  прервались…  и  прозвучал  рёв…  невероятный  рёв,  от  которого  содрогнулись  стены  подземелья.
  Это  был  тот  самый  рёв-мычание  взбесившегося  гигантского  быка,  однажды  уже  прослушанный  мной  в  глубине  подвала.  Но  если  тогда  это  ещё  была  проба  голоса  -  существо  как  бы  примеряло  на  свои  голосовые  связки  несвойственную  им  звуковую  нагрузку  -  то  сейчас  зверь  ревел  на  полную  мощь,  никого  не  стесняясь  и  не  опасаясь,  что  ему  помешают!  Сейчас  он  чувствовал  себя  здесь   полновластным  хозяином!..
  В  этом  могучем,  трубном  звуке  слились и  стон  обезумевшего  исполина,  и  вой  урагана,  и  ликование  вырвавшихся  на  свободу  бесовских  сил  и  что-то  ещё  совсем  уже    выходящее  за  рамки  человеческого  восприятия!..

  Я  задрожал  всем  телом:  свеча  выпала  из  моих  рук  и  погасла…
  Оглушающий,  всеподавляющий  рёв-мычание   пробирал  до  самых  костей!  Он  лишил  меня  последних  признаков  мужества.  От  этих  звуков  голова  моя  была  готова  разлететься  на  мелкие  кусочки,  словно  расколовшаяся  на  полу  глиняная  посудина.
  Но  прежде  чем я   успел  что-либо  сообразить,  мои  ноги  сами  сорвались  с  места  и  понесли  меня  прочь!..

  Это  был  невероятный  и  безумный  пробег!
  У  меня  больше  не  было  с  собой  свечи:  бежать  приходилось  вслепую,  буквально  на  ощупь.  А  этот  ужасный  лабиринт,  казалось,  не  имел  ни  начала,  ни  конца.  Если  бы  не  мой  клубок  ниток…  Я  уже  не  мог  ни  о  чём  думать.  Я  забыл  даже  о  своём  намерении  спасти  Порсену.  Из  последних  сил  бежал  я  к  выходу,  цепляясь  за спасительную  нить,  а  вослед  мне  неслось  протяжное,  леденящее  душу  мычание…

Похожие статьи:

Рассказы → Нить Ариадны часть 1

Рассказы → Нить Ариадны часть 3

Рассказы → Окна против дверей 3, 4