Шёпот мертвеца

Эстетика инфернального гниения и министерство контроля подростковых страхов. Длительное пребывание в состоянии частично отключенного сознания и постепенное возвращение красок жизни. Летние ботинки и шторы без единой пылинки. Джунгли, растущие посреди моря. Гребцы, уставшие от запаха протухшей рыбы. Мякоть ядовитого гриба. Манифестация привычного мифа. Споры гибельной росы и трудность перевода. Прыжок в бездну и слепой проводник. Бремя непосильной ответственности. Окно, заклеенной бумагой жизненного хозяйства. Коллективное бессознательное и постные лица. Газетные объявления и набор добровольцев. Пятна волокнистого пессимизма. Нарушение гармонии макрокосма и микрокосма. Тревожное ожидание и нахлынувшая волна нигилизма. Искры бесплодных костров. Текст, создаваемый ради самого текста. Амбивалентность телесного низа и земного лона. Солидные пиджаки политических игр. Раритетные значки патриотического воспитания. Юные щупальца складных ножей. Последовательная душевная метаморфоза. Декорации исторических спектаклей. Чистый бинт и выход в радужное забытье. Стандартизация лингвистических парков. Судорожные колени внезапной агонии. Совещание молчаливых идолов. Маски вчерашних арлекинов. Фонтаны беспредельного пламени. Приспособления, необходимые для выживания, и путы из увядших роз. Разложение спящих кошек и больших камней. Антисемитские листовки и стигмы нового фашизма. Злоупотребление табаком и жестикуляцией. Коридоры тёмных воспоминаний. Жировые складки несчастного кита. Полководец, забывший надеть сандалии. Песчинки, разбросанные по пустошам. Наслаждение видом поднимающихся к небу башен.

Сакральные амулеты и кляпы для ртов. Густые афоризмы замшелого тростника. Химические реакции в контексте социального строительства. Символы на бумажных поверхностях. Смотр новейших научных достижений. Корневые вопросы сельского благоустройства. Геноцид, осуществляемый под эгидой гуманизма. Обгорелые суда, умащённые несгораемым маслом. Громкое чтение поэм и заклинаний. Печная заслонка запоздалого раскаяния. Вереницы и хороводы назывных предложений. Становление порядка и неумолимость энтропии. Костный мозг, предназначенный для пересадки. Меблированные хижины и хитрости шаманизма. Индивидуальность на уровне дискурса. Экзистенциальный ужас стоптанных подошв. Следы на снегу и следы на стоячей воде. Случайности под куполом гроз и отсутствие конечностей в зеркальном отражении. Вечные странники и вечные конформисты. Мятежники, не принимающие собственной судьбы. Сжигание мостов и громкий хохот. Мясники, играющие в шахматы из тины. Недостаток углекислого газа и поспешная эвакуация. Кровосмеситель, спасающийся от ослепления. Скучные истории и степная ширь. Предотвращение супружеских измен. Торты и шумные праздники. Спор весны и осени, пена, исходящая из бутылки с дорогим вином. Утоление жажды и убогие внутренние республики. Минуты скорбного шествия. Гильотины для расправы с пальцами взяточников. Чёткие и внятные команды. Отряды шахтёров, не умеющих обращаться с маленькими пуговицами. Редупликация иноязычных фамилий. Таинственные кашель под ворохом соломы. Узкая тропа ко всеобщему благу. Вирус поражённой нервной системы. Сегментированные тела червей. Хирургия беспочвенной экзальтации. Восхваление гигантских мух и щетина древней термы. Заводчики и купцы, объединяющие свои усилия. Галстуки эсхатологических настроений. Излишние запреты и освящение стагнации.

Гомер не был слеп. Он родился в Вавилоне. Об этом много позже поведал Лукиан, писавший лживую и вместе с тем правдивую историю. Эмпедокл бросился в жерло вулкана, а Жиль Делёз выпрыгнул из окна; Сократ не стал пить яд. Софокл представил на сцене, как Аякс бросился на меч, дабы восстановить собственную честь. Расплавившиеся прутья мощной клетки. Экономия, видимая повсюду. Метла, убивающая плоть праха. Хладнокровные хронисты счастливых детских лиц. Рыболовный крюк и ущербность марсианских привидений. Тонкая паутина и лес внутри амфибии. Спортивная прелесть охоты. Материя не может быть грубой, не может быть учтивой; материя или жива, или мертва.

Мертвец стал что-то шептать. Его слова отделились от синих уст и превратились в невидимые кляксы. Эти кляксы начали всасывать внутрь себя разнообразные модели пространства и времени. События между тем по-прежнему образовывали серии.

Старый камин и новый парус. Жертвоприношения и кулачные схватки. Шорохи в обесцвеченных подворотнях. Бельмо и зрячие очи. Драматизм в борьбе природных сил. Нищета экстатической гносеологии. Кремация ненужного хлама. Графские регалии и радиоактивность солнца. Почёт и разгул животных инстинктов. Сотрапезники и хмельные беседы. Перерезанная пуповина и лживые апостолы. Гарем за семью печатями. Благоуханный ветер. Сыпь на поседевших веках. Геометрические фигуры и вольные напевы. Гипнотизирующий взгляд сумчатой кобры. Снотворное и горелая резина. Камень, не умеющий тонуть и подвергаемый насмешкам за это. Сохранение дистанции и болевого порога. Ступени сладострастного утопизма. Третейский суд и массовая цензура. Кочегары со смятой шевелюрой. Гербарий на страницах новогоднего трактата. Шесты гимнастов и наручные часы. Роговица, облепленная комарами. Ростовые куклы и свечи неказистого расчленения. Привратники в рваных перчатках и без бус. Цирковые номера и страусы, кладущие голову на песок. Архетип бунтаря, прикованного к скале. Арбузное семя должно однажды дать великий, сочный плод.