"Terra incognita" или Сны в доме из песка

Что такое творчество? Это океан, омывающий берега обыденности. Бурное море со своими течениями, штормами и рифами. Решившись уйти в плавание, каждый сам выбирает, как отправляться в путь. Кому-то нужна масса багажа, для путешествия с комфортом, а кому-то хватает старого складного ножа. Кто-то тратит месяцы на подготовку, а кому-то достаточно мимолетного порыва. Одни выбирают большие пароходы, другие – парусные лодки. Но, независимо от этого, в конце пути все они узрят свою Terra incognita.

Оргазм был настолько сильным и ярким, что она даже расплакалась. На самом пике наслаждения вдруг отчетливо поняла, что не сможет от него уйти. Что все ее планы покончить с ним, порвать решительно и бесповоротно, рушатся в разверзшуюся бездну, открывшуюся, когда он положил свои теплые ладони ей на живот.

Потом он уснул, тихо посапывая и шевеля губами. Словно сонный, беспечный  ребенок-бог, уставший от сотворения нового мира, он лежал, завернувшись в белила  пропитанных потом простыней, излучая покой и умиротворение.

Она тихо встала и подошла к окну. Луна  расплескала масляные блики по спокойной глади моря. Полная и по-осеннему яркая, она затмевала свет звезд. Небо было чистым, и лишь легкая дымка собиралась над руинами на мысе.

Всматриваясь в призрачные очертания обломанных стен древней цитадели, она думал о том, что ее жизнь сломана, но она все равно останется с ним до тех пор, пока он сам хочет этого. Теперь ей была невыносима мысль о разрыве, казавшаяся такой правильной днем.

Высверк огня на мгновение осветил призрачный полумрак комнаты. Она глубоко затянулась, упиваясь горьким дымом ночной сигареты.

Очередная ссора произошла едва они ступили на порог этого дома, который должен был стать им прибежищем. Низкий, угловатый, он стоял рядом с пустым пляжем, и казалось, сам был сложен из песка. Вокруг раскинулась пропахшая горьковатой пылью степь. Руины у далекого мыса не добавляли пейзажу очарования. Искрошенные камни наводили на мрачные мысли о тлене. Желтая лента разъезженной дороги, нагоняла тоску уже тем, что была единственным связующим звеном с оставленным миром. Звеном, готовым истончиться в любой момент. И только море, в вечном непостоянстве форм, скрашивало царившее однообразие.

А он, наоборот, пришел в непонятный восторг.

— Как ты не понимаешь!? – возражал он. — Только так и можно писать море. Только рядом с ним, на самой кромке воды. На самой границе миров – антагонистов. Только здесь ты готов сорваться и раствориться, стать частью полотна и красок.

Не разложив вещей, не обращая внимания на ее протест, он бросился к планшету. В тот момент она была абсолютно убеждена, что ничего не значит для него. Что мольберт и краски, холст и бумага, свет и тени, для него куда важнее  их отношений.

Он сидел на камне, новые кроссовки  утопали в песке, взгляд устремлен к горизонту, грифель карандаша беспокойной мошкой порхал над бумагой.

Нет, она не может быть с ним! Проглотив ком, она втащила чемодан на крыльцо и скрылась за дверью.

Когда с обустройством было покончено, солнце стояло  высоко, но это не прибавило очарования пустынному побережью. Лишь прибрежные волны измени свой цвет. Серо-стальные утром, днем они испускали бирюзово-прозрачное свечение, от чего сам воздух над ними пропитался струящимися оттенками воды.

Он сидел на том же камне. Открытый планшет лежал на коленях. Ухо склонено к зажатой в кулаке ракушке.

— Вот, послушай, — он протянул ей раковину. Обычная рапана со сколотым краем.

Он так настойчиво протягивал ее, что она не выдержала,  взяла и приложила к уху.  Шелест тут же просочился в нее, усиленный ушной раковиной звук набегавших на берег столетия назад волн, шумел в голове, отдаваясь в мозгу, и внутри поселилась пустота вызывавшая головокружение. Она протянула ракушку назад, и посмотрела на лежащий в планшете набросок.

Степной берег, небо с низкими космами облаков, выступ мыса почти на самом горизонте. Широкие ленты бегущих волн прорисованы схематически, словно рисовавший стремился запечатлеть само непостоянство. Море, пляж, пустота. От наброска веяло неизбывной тоской и одиночеством.

— Нравиться? – робко спросил он.

— Нет! – ответила она.

Она хотела его обидеть. Вот так, по-детски, сделать ему больно. Ей так хотелось, чтобы он, чьи картины вызывают восхищение миллионов, почувствовал укол самолюбия,  чтобы он спорил, доказывал что набросок идеален.

Но нет. Он лишь усмехнулся в ответ: — В красках будет лучше. — И тут же спросил, как ни в чем не бывало: — Что там на завтрак?

— Почему все любят запах свежезаваренного кофе? — закончив с едой, он так и остался сидеть, уставившись в чашку. Словно там, на дне, ему открылось нечто. Будто с последним глотком  темной терпкой жидкости он выпил ответ на давно мучавший вопрос.

— Этот запах ассоциируется с домом, уютом, теплом. — Она вспомнила, как сама любила запах кофе, царивший по утрам в их квартире давным-давно, еще на заре их  знакомства. Он щекотал ноздри, и она, сладко потянувшись, отряхивалась как медведь после зимней спячки, выбиралась  из цепких тисков дремы, чтобы тут же оказаться в его объятиях. Тогда она была уверена, что он способен любить не только живопись.

— Думаю, люди ценят его не поэтому, – возразил он. – Любовь к кофе мы сохранили со времен давних скитаний.  Времен, когда наши предки были кочевниками, тысячелетиями бродившими под звездами в поисках нового дома. Наверное поэтому, самый вкусный кофе по-прежнему варят жители пустынь.

— Тебе видней, — ответила она, убирая посуду.

— Когда-нибудь я напишу картину кофе. Я разведу немного кофейной гущи с краской, и тогда запах кофе станет запахом полотна. Я не продам ее ни за какие деньги. Я повещу ее в нашей спальне, и ты не сможешь спать, потому что в комнате навсегда поселится запах кофе. И мы сможем заниматься любовью всю ночь напролет.

— Вряд-ли мы так выдержим долго, – ответила она. Потом вышла на веранду и закурила сигарету.

Он разложил мольберт и долго примерялся к холсту, через открытую дверь наблюдая как море неторопливо накатывает на берег. Кисть сделала первый штрих. Осторожный и легкий, он тут же лишил девственности белизну натянутой на раму ткани.

Она наблюдала за его работой  через дверной проем и думала, что она, наверное, не права, что на самом деле ей повезло. В своих юношеских мечтах — мечтах провинциальной девчонки из столичного пригорода, она даже не предполагала, что станет жить с подобным человеком, который каждый день создает нечто, столь отличное от обыденного мира большинства людей и ее самой. Человека, для которого она готова пойти на все, требуя взамен лишь сотую часть той любви, что он питал к создаваемым им мирам.

Чувство, душившее ее на протяжении нескольких месяцев, не было ревностью. Нет! Как можно тут ревновать!? К чему? Просто, хотелось, чтобы ей перепадала хотя бы часть того внимания, что он уделял небу, морю, песку, кофе, мыльным пузырям… Всему тому, что служило вдохновением для его картин.

Ее он, правда, тоже писал. Один единственный раз. Это было давным-давно, на самой заре их знакомства, когда она в плену наивных предрассудков полагала, что все художники геи. Тогда, поддавшись на уговоры, она, подавив стеснение, впервые полностью обнажилась перед мужчиной. Наблюдая  как он работает, как его глаз скользит по ее коже, она впервые увидела в его глазах восторг.

Ту картину он не показывал никому. Даже ей! Даже спустя несколько лет, когда они уже были вместе.

Сейчас в его глазах был тот же восторг, причиной которого теперь стала не она. Его глазами безраздельно завладело море.

К вечеру похолодало. Врывающийся в дом ветер пах скорыми дождями. Она закрыла дверь. 

 Отложив кисти, он сидел рядом с мольбертом. Она демонстративно не замечала картину, а он не просил посмотреть ее.

Ближе к ночи, она читала Маркеса, в надежде что неторопливый, затягивающий слог рассказанных им историй поможет примириться с внутренней пустотой. Он зашел с веранды где курил одну из своих сигар. В комнату  втянулся  запах табака перемешанный ароматом жженного сахара и роз.

Он присел рядом:

 – Знаешь, — сказал он, — каждый раз, берясь за холст, ступая по неизведанной земле, ты не знаешь, что поджидает тебя за следующим поворотом. Что придет к тебе из темноты неведения. Каждый раз тебя что-то манит за горизонты обычности, самим ожиданием чего-то, что заставляет по-новому посмотреть на мир вокруг. Затягивает как наркотический дурман, как абсент, как призрак опасности.  Попав в эту ловушку, поддавшись опасному очарованию, уже нельзя повернуть назад, и ты навсегда уходишь —  уходишь, чтобы вернутся. Как, рано или поздно, возвращается  высохшее море, обреченное на вечную игру «в поддавки» со своими песчаными берегами.

Потом он положил ей руки на плечи, и она растворилась в теплом потоке его жаркого дыхания, отдаваясь ему без остатка, как  в самый первый раз.

Как пластичной глине, под руками опытного гончара, им были доступны любые формы. А отставшая жизнь, украдкой хмурилась из угла, наблюдая за страстным танцем изломанных теней.

Брошенный окурок прочертил огненную дорожку во тьме. Она задернула шторы и вернулась в разогретую кровать, усмехаясь мыслям о предстоящем утре, наполненном запахами кофе и поцелуев, о новом дне и новых горизонтах, о вечере вдвоем на берегу, под теплым пледом, с бокалом вина, стоящим прямо на песке, на самой границе берега и моря.

Она никуда не уйдет! 

Прижавшись к его теплой спине, она закрыла глаза, и под шелест набегавших на берег волн сон принес ей грезы о малиновом вкусе прошедшего лета и дурманящем аромате спешившей к ним осени.

А утром он ушел!

Чтобы понять это, ей не нужно было проверять, что он не курит на веранде, не сидит на камне у самой кромки волн. Она ощутила потерю, как только в ее ресницах запутался первый блеклый луч рассвета. Он ушел, оставив ей дом, пустынный берег, море, картину…

Она подошла к холсту.

В краске пейзаж не стал лучше. Скорее наоборот, сочетание ультрамарина с охрой, усиливали чувство тоски и одиночества. Вся композиция представала перед зрителем словно в дымке, или через мутное стекло. И только темные, сырые мазки на желтом песке – следы прошедшего человека, выделялись отчетливо и ярко. Одинокие следы на границе миров, направлявшиеся к горизонту, за которым пряталось далекое солнце.

Он ушел. Растворился в своем полотне, как растворяются ночные облака в глубокой лазури утреннего неба, как растворяются перелетные птицы и парящие в осеннем небе  паутинки.

Она не грустила. Одна капля сползла по ее сонной щеке и упала на пол. Чувство горького отчаяния, охватило ее. Она подошла к картине и схватила кисть. Ранее не смевшая даже коснутся его полотен, она решительно окунула ворсу в оставленную у мольберта краску…

Помнишь, ты спрашивала, что стало с твоим портретом? – как-то спросил он, когда она уже стала забывать о существовании картины. -  Я не хочу его показывать лишь потому, что он плох. Плох, как все, что было написано мною до твоей любви. Он плох,  как те наброски скучных миров, что были созданы с единственной целью – быть преданными забвению. Ведь только любовь способна наполнить созданный мир. Сделать его дышащим, живым. Таким,  каким и должен быть мир законченный. Даже если этот мир – неисследованная земля,  рай созданный для двоих.

Ветер с моря нес запах соли и далеких островов. Песок, набиваясь в приоткрытую дверь опустевшего дома, засыпал пол, шуршал страницами книги, остывшими простынями смятой постели, набивался в краски, лежащие у оставленного на мольберте холста. Песок был на картине, где выписанный широкими мазками, он засыпал две цепочки следов, уходящие к горизонту.

Две цепочки следов в пустоте, бредущие бок обок на границы миров, и дающие надежду, что даже в великом одиночестве смерти, мы никогда не будем одни.

Похожие статьи:

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Проблема вселенского масштаба